Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

— Какая Петропавловская крепость, Максим Акимович, какая отставка, — подошёл, наконец, к окну Николай. — Вы устали… На вас, старого боевого генерала, отрицательно повлияла эта несчастная война… У меня мало верных людей, а внутренние враги России поднимают голову, — нервно подошёл к столу, и, нарушив порядок, вытащил из кипы какой–то листок. — Полюбуйтесь, — помахал им, будто отгоняя мух. — Трепов прислал. Оказывается, на мель в шхерах Ларсмо сел пароход «Джон Крафтон». И был взорван злоумышленниками, дабы скрыть, что на нём переправляли в Россию оружие. Да в каком ещё количестве, — вновь помахал листком. — Полиция произвела поиск на островах, где его закопали, и в затопленном пароходе. Обнаружено и извлечено из воды, — сощурив глаза, прочёл: швейцарских винтовок «Веттфлей» 9670, штыков к ним 4000, револьверов «Веблей» 720. Патронов для винтовок 400000, для револьверов 122000. Взрывчатого желатину 190 пудов 2000 детонаторов. С таким вооружением свободно Петербург занять можно. Прав был Отто фон Бисмарк, когда сказал: «Держать чужие государства под угрозой революции стало уже довольно давно ремеслом Англии». Теперь этот тезис претворяет в жизнь Япония, опираясь на миллионы американского миллиардера Шиффа. Дошли сведения, что японское правительство решило наградить его орденом… Хотя у самих тоже начались беспорядки. Устраивайтесь в кресле и поговорим, — велел камердинеру принести в кабинет кофе.

— В приёмной флигель–адъютант Джунковский аудиенции дожидается.

— Подождёт полковник, — сделал маленький глоток из чашки Николай. — Японский народ привык, что страна идёт от победы к победе и находится на пике могущества. И вдруг — мирный договор, хотя успели взять только Сахалин и не дошли до Владивостока. Народ жертвовал своими детьми и достатком, а в результате, по его понятию — нуль. Даже нет военной контрибуции, и отдали половину завоёванного Сахалина. Это не Россия им отдала… Простые японцы считают, что это их страна отдала России половину их острова. То есть победа полностью перечёркнута дипломатами. Правительство запачкало славу великой страны и великой победы. Дабы угодить общественному мнению, император отправил в отставку министра иностранных дел Комуру. Но это не помогло. Начались беспорядки и при их подавлении — даже жертвы. Официально — 17 человек. Мне прислали переводы статей из японских газет, — взял со стола мелко исписанный лист. — Вот, к примеру, одни лишь названия «Откажись от мира, маньчжурская армия. Продолжай сражения». Это газета «Осака асахи симбун». Или даже «Начало государственного переворота», напечатала «Ёроду техо». И опять та же газета «Должны ли мы молча соглашаться?» «Плохо, плохо, плохо». «В нас всё больше ярости». Горожане пишут в газету: «Ради чего мы терпели горькую жизнь?» Рубанов, останьтесь хоть в Госсовете, — сникшим голосом попросил государь, неожиданно сменив тему.

«Видно, пока читал названия статей, думал о моём рапорте», — вновь пожалел Николая, и хотел было уступить, но неожиданно для себя произнёс:

— Простите, ваше величество… Со всех должностей… Я уеду в свою деревню…

— Да все решат, что я отправил вас в ссылку, — заволновался император.

— Я сам себя туда отправлю, — первым поднявшись, чем нарушил этикет, склонил голову перед монархом и чётко повернувшись, покинул кабинет.

К его удивлению, весть об отставке, супруга приняла спокойно и даже с плохо маскируемой радостью.

— Почаще видеться станем, — пряча в уголках рта улыбку, высказала своё мнение.

— Государь пока в раздумьях, но, полагаю, рапорт подпишет… А вот насчёт «видеться» — всё зависит от тебя, матушка. Я еду в Рубановку на охоту, надеюсь, и Глеб компанию составит.

— Какая деревня, милостивый государь? — возмутилась Ирина Аркадьевна. — В следующем месяце бабушкой стану, кто за внучком присмотрит? — счастливо зажмурила глаза.

— Мы к тому времени приедем.

— Нет, нет, нет! Была корпусихой, так теперь ещё деревенщиной стану… Сами, сударь, езжайте, — недовольно фыркнув, покинула мужнин кабинет.

«Ну, вот и славненько, — вынул из загашника початую бутылку коньяка. — Думал — раскричится насчёт юных сельских нимф, намеревающихся меня искусить… Это что же? — обиделся на жену. — За фавна меня уже не считает? Или какой там козлище нимфами занимался? Надо в багаж книгу греческих мифов положить. Ну и Куприна, может, осилю, — стал разглядывать набор ружей, думая, какие с собою взять. — «Чарльз Ланкастер» — снял со стены английскую двустволку. — Обязательно заберу. Проверена на охоте с государем. А вот прекрасная бельгийская одностволка работы оружейника Лекрерка. Произведена в Льеже, — прицелился в фикус. — Вещь! Ложе — орех. Затвор Веблея. Глебу подарю. А то вон как из–за Мерседеса мальчишка страдает. Бельгийцы — мастера! — опрокинул в себя рюмочку, занюхав стволом двустволки фирмы «Дефурни». — Из неё всегда мажу. Дома оставлю. Может, Аким поохотиться надумает. Да на кого? На кошек, разве что, — махнул вдогон ещё рюмочку, занюхав ружьём бельгийской фирмы «Лебо» и полюбовался роскошной гравировкой. — 750 рубчиков двустволочка стоит. Глебу весь год лямку тянуть за эти денежки. Немецкие ружья тоже хороши, — погладил приклад двустволки «Зауэр». — Чёткий бой и кучность дроби. А вот бескурковое ружьё «Коллат». Ценится надёжный затвор. Эту одностволку, переделанную из винтовки Бердана, Антипу подарю. Вышел в отставку подчистую, но уходить от меня не хочет. Да и я к нему привык. В Рубановку заберу, — отложив ружьё, стал думать, кого ещё следует взять с собой. — Здесь без супруги ничего не решишь», — направился советоваться с женой, и заодно поговорить с Глебом.

Сын с радостью согласился.

— Папа', какая прекрасная мысль пришла тебе в голову… Имею в виду не твою отставку, а вояж в Рубановку. Аким или на службе, или, надев вместо знаменитой гренадёрки, клетчатую кепочку, гоняет на авто. Один его полковник при мне высказался по этому поводу. Олег, став корнетом, уехал служить в Москву… Здесь совершенно нечего делать. Только водку пить. Да, маман?

— Коньяк, — поправил его Максим Акимович. — Хотя…

— А там свежий воздух, охота… перебил отца.

— Нимфы! — подсказал сыну, потрясая томом греческой мифологии, и обидчиво глянул на улыбнувшуюся супругу. — Да-а! Оне!

— Ой, Максим Акимович. Нимф вам заменят утки, или эти, как их, в речке плавают… Шелешпёры, — развеселила Глеба.

— Папа', чего ты взял мифологию, возьми лучше книгу Сабанеева «Охота и рыбалка».

После продолжительных споров с женой, та уступила ему одну из местных «нимф» — кухарку Марфу. А также «фавна» Антипа.

Герасима Васильевича оставила в Питере. К радости мадам Камиллы, лакея Аполлона — тоже. Навязывала мужу Пахомыча с Власычем, но от этих «фавнов» он сам отказался.

В боевом составе, вместе с Антипом и Марфой, отец и сын Рубановы выехали в деревню.

На станции уездного городишки, почти трезвый Ефим встретил господ, и с трудом сдерживая зевоту — вчера, отмечая приезд гостей, допоздна засиделись с безногим солдатом Веригиным, похватал чемоданы, самые тяжёлые оставив Антипу, и повёл приезжих за вокзал, где их ожидали ландо, коляска и телега для вещей.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — бодро отрапортовал инвалид, вытянувшись во фрунт.

— Здорово, Матвей Фёдорович, — уважительно поздоровался с ним генерал. — Экие протезы у тебя замечательные. Будто водочный штоф перевёрнутый, — похвалил конусные деревянные изделия. — Ну–ка, пройдись, братец, — доброжелательно оглядел продефилировавшего мимо него солдата. — И даже бадиком не пользуешься.

— Никак нет! Без него научился маршировать. По весне уездный лекарь привезли из самого губернского городу. Аккурат, как бабушка наша преставилась, — перекрестился на вокзал. — То исть — Богу душу отдала.

— Да-а, нянюшку жалко. Отписал мне эту весть Ермолай Матвеевич, — перекрестился в сторону высокой берёзы с жёлтой листвой.

— Доброго здоровья тебе, герой, — улыбнувшись, пожал инвалиду руку Рубанов–младший. — Мокшанский полк непобедим! Рассказывал мне брат про тебя.

Правивший коляской Гришка–косой такой уважительной беседы не удостоился.

Разместившись, тронулись в путь.

Набежала небольшая тучка, обрызгав путешественников мелким дождём.

— Красота! Зато пыли нет, — радовался всему генерал, любуясь окрестностями.

И даже расшатанный мостик не вывел его из себя.

— Га–га–га–ды–ы! — по–гусиному прогагакал своё мнение, рассмешив сына. — Ефим, в церковь сначала заедем. Отцу с дедом поклонимся и свечку за нянюшку поставим. Это куда возок с дороги съехал? — услышал крик Марфы и матюги Антипа.

— Его и прозвали — Гришка–косой, — философски ответил кучер, вновь насмешив Глеба.

После церкви, с ветерком прокатив по Рубановке, проехали под мокрой от дождя аркой, и Максим Акимович велел остановить ландо у корявой, тёмной от дождя акации, неизвестно зачем поклонившись памятнику конногвардейца.