Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

В ночь на 16 августа российская делегация получила императорскую резолюцию: «Пошлите Витте моё приказание завтра, во всяком случае, закончить переговоры. Я предпочитаю продолжать войну, нежели дожидаться милостивых уступок со стороны Японии».

На заседании Витте сидел как в воду опущенный, и нервно комкал в ладонях какой–то листок: «Следовало отдавать Сахалин… Из–за какого–то ненужного России островка сорвутся мирные переговоры», — зачитал японской делегации последнюю волю государя.

В совещательной комнате наступила тишина, нарушаемая лишь слабым хрустом мнущейся в ладонях Витте бумаги.

Розен нервно курил сигару.

Японцы, загадочные, как божки на рисунках, хранили молчание.

И в этой тишине, почти не нарушив её, неслышно поднялся Комура и тихо произнёс:

— Господа! — присутствующие затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. — Японское правительство, стремясь к восстановлению мира и к успешному окончанию переговоров, согласно на русское предложение о разделении Сахалина на две части без денежного вознаграждения.

Витте, краснея лицом и дрожа ногами, заикаясь, заявил:

— Я рад согласию японской стороны. Линия демаркации будет проходить по…, — поднёс к глазам не измятый — тот был уже в урне, а свежий гладкий, исписанный каллиграфическим почерком лист, — … пятьдесят градусов северной широты: «Написали бы — параллели, — с облегчением подумал он, чувствуя, как в душе поднимается радость от законченных, практически, переговоров. — Всё у них градусы на уме… И не сорок, а аж пятьдесят. Крепко в голову ударит и надолго запомнится», — пожав руку Комуре, вышел к ожидающей прессе.

Глядя на его красное довольное лицо и ослепительную «японскую» улыбку, все поняли — мир заключён, и услышали:

— Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всём.

«Это ещё вопрос — кто кому уступил», — вышел следом Комура.

Август Максим Акимович проводил в Красносельском лагере. Просматривая газеты — не поверил своим глазам: «23 августа заключён Портсмутский мир. Россия признала за Японией преобладающие интересы в Корее. Уступила права на аренду Квантунского полуострова с Порт—Артуром и Дальним. Передала южную ветку Маньчжурской железной дороги со всем имуществом. И половину Сахалина». — Да что же это? При отмобилизованной полумиллионной армии и двух тысячах пушек вот просто так отдать врагу победу? Обескровленному уже врагу. И к чему тогда произносились слова: Не отдадим ни пяди русской земли», — засобирался в Петербург.

В столице встретился с генералом Драгомировым.

— Михаил Иванович… Донесли, что вы плохо себя чувствуете и лечитесь горилкой в Конотопе.

— Когда тут болеть. Страшные дела творятся у нас в государстве Российском, — пожали друг другу руки генералы.

— Михаил Иванович, милости прошу ко мне на пироги…

— Троцкий ещё будет? — улыбнулся старый вояка.

— Никак нет, ваше превосходительство. Шустов…

И видя, как от удивления генеральские брови поползли вверх, добавил:

— Коньяк. Не повредит здоровью такой собеседник?

— Як конь! Это я о себе, — засмеялся Драгомиров.

Уютно расположившись в кабинете, неспешно выпивали, и так же неспешно вели степенную беседу.

— Вот что граф Полусахалинский натворил, — закусив первую рюмку и отдышавшись, произнёс Драгомиров, насмешив хозяина.

— Эко вы ловко определение человеку дать можете, Михайло Иванович, — вытер выступившие от смеха слёзы Рубанов. — Зато графом стал… Руки императору, говорят, до локтей измусолил от счастья. Как же. Жидовка его графиней станет теперь.

— Такое у меня предчувствие, друг ты мой Максим Акимович, что последний раз с тобой выпиваем, — невесело улыбнувшись, разлил по рюмкам коньяк Драгомиров.

— Что, хотите завязочку завязать на шее? Так у вас там орден висит, — тоже невесело хохотнул Рубанов, прекрасно понимая, о чём говорит старый генерал.

— Давай, Максим Акимович, за дружбу, — поднял на уровень глаз рюмку Драгомиров и сквозь коньяк глядел на расплывающиеся контуры лица товарища. — И за добрую память, — остановил хотевшего что–то сказать Рубанова. — Армия наша крепка морально и физически, — перекрестился на икону. — Один из моих учеников, начальник штаба крупного подразделения в Маньчжурии сообщил, что мир там восприняли, мягко сказать, без энтузиазма. Поскольку, располагающиеся на Сыпингайских позициях войска глубоко эшелонированы и имеют в резерве более половины армейского состава, что предохраняет от неожиданного нападения врага, и обещает большие возможности в будущем наступлении. Хотя, какое с дедушкой Линевичем наступление? Грел бы старческие косточки на печке, так нет, армией руководить согласился. Старый чёрт. Армия сейчас омолодила свой состав и значительно усилилась технически: артиллерией, пулемётами, беспроволочным телеграфом. Фланги надёжно прикрыты… Воюй — не хочу! — не забыл наполнить рюмку. — А главное, не сломлен, в отличие от японской, дух Маньчжурской армии. Нас ждала только победа! Но Витя, по моему разумению, дезинформировал государя о ходе переговоров и убедил пойти на уступки японо–американскому шантажу. Поначалу уступил арендные права на Порт—Артур и Дальний. Южно–маньчжурскую железную дорогу от Порт—Артура до этого, как его, — пощёлкал пальцами, — Чанчуня. А также, все каменноугольные копи, принадлежащие этой дороге для её снабжения. За каким–то чёртом отвалил половину Сахалина с прилегающими островами… А ведь ему, для сохранения в руках России острова, достаточно было указать на финансовую невозможность Японии продолжать войну. На наращивание наших сил и на обескровленную японскую армию. И всё! Сахалин остался бы за нами целиком.

— А ещё лучше, Михаил Иванович, было бы и вовсе не заключать этот позорный мир, — разлил по рюмкам остатки коньяка Рубанов. — Скоро моё генерал–адьютантское дежурство… Подам государю рапорт об отставке со всех постов, — залпом выпил рюмку, до глубины души поразив свои решением товарища.

— Как в отставку? — оторопел тот.

— Обыкновенно! Выражу свой протест заключением этого позорного мира.

— Максим Акимович, одумайтесь, — от волнения даже перешёл на «вы» Драгомиров. — У государя почти не осталось верных людей. Я скоро уйду навсегда… И вы от него уходите. С кем он останется?

— Из Маньчжурии вскоре толпа генералов приедет. Выберет нового генерал–адьютанта.

— Да с этими генералами России лет двадцать пять не следует войны вести… Пока новые им на смену не придут. Военачальники, проигравшие одну войну, никогда не выиграют другую. В России много талантливых людей — учёных, писателей, музыкантов, а вот талантливых генералов в этот исторический период Бог России не дал. Сплошные посредственности, совершенно не понимающие солдата. И дорожащие не престижем России, а престижем своей карьеры…

Но Рубанова переубедить не сумел.

Заступив на генерал–адьютантское дежурство, с заранее написанным рапортом, он направился в кабинет государя.

В приёмной, из посетителей, находился лишь один человек — бывший адъютант великого князя Сергея Александровича, Джунковский.

— Здравствуйте, Максим Акимович, — поднявшись из кресла, по–военному коротко поклонился и протянул руку.

— Владимир Фёдорович, рад вас видеть, — пожал протянутую руку. — И уже полковник. Поздравляю. Какими судьбами здесь?

— Получил назначение на должность московского вице–губернатора и чин флигель–адьютанта. Прибыл благодарить его величество.

— Ещё раз от души поздравляю, — прошёл в кабинет Рубанов.

Поздоровавшись с императором, Максим Акимович решил брать «быка за рога», как в пословице говорится.

«Сразу не решусь подать рапорт, после могу и передумать», — протянув рапорт уверенно произнёс:

— Ваше величество. Прошу принять мою отставку.

Направившийся было глянуть в окно Николай замер и растерянно повернулся к генерал–адьютанту, думая, что ослышался.

— Да с чего, Максим Акимович? Какая отставка? — потерянно бормотал Николай, напоминая своим видом не самодержца, а преподавателя гимназии, потрясённого нерадивым поведением лучшего ранее ученика.

— Ваше величество, — жалея в душе императора, продолжил Рубанов, — как и все мои предки, жизнь положу за Бога, Царя и Отечество… Простите меня. Я не смею так говорить, но вы заключили позорный мир с практически разбитым врагом, проигравшим уже войну… Потому служить вам более не могу…

— Рубанов! Вы забываетесь, — дрожа голосом, совсем не властно вскрикнул государь, и газа его сделались беззащитными, как у ребёнка.

— Простите, ваше величество, — поклонился императору, страдая от жалости к нему. — Я принял РЕШЕНИЕ. Можете заключить меня в Петропавловскую крепость, но служить отныне не считаю возможным. Не стану афишировать в обществе причину отставки, которую, надеюсь, вы мне дадите.

— Какая Петропавловская крепость, Максим Акимович, какая отставка, — подошёл, наконец, к окну Николай. — Вы устали… На вас, старого боевого генерала, отрицательно повлияла эта несчастная война… У меня мало верных людей, а внутренние враги России поднимают голову, — нервно подошёл к столу, и, нарушив порядок, вытащил из кипы какой–то листок. — Полюбуйтесь, — помахал им, будто отгоняя мух. — Трепов прислал. Оказывается, на мель в шхерах Ларсмо сел пароход «Джон Крафтон». И был взорван злоумышленниками, дабы скрыть, что на нём переправляли в Россию оружие. Да в каком ещё количестве, — вновь помахал листком. — Полиция произвела поиск на островах, где его закопали, и в затопленном пароходе. Обнаружено и извлечено из воды, — сощурив глаза, прочёл: швейцарских винтовок «Веттфлей» 9670, штыков к ним 4000, револьверов «Веблей» 720. Патронов для винтовок 400000, для револьверов 122000. Взрывчатого желатину 190 пудов 2000 детонаторов. С таким вооружением свободно Петербург занять можно. Прав был Отто фон Бисмарк, когда сказал: «Держать чужие государства под угрозой революции стало уже довольно давно ремеслом Англии». Теперь этот тезис претворяет в жизнь Япония, опираясь на миллионы американского миллиардера Шиффа. Дошли сведения, что японское правительство решило наградить его орденом… Хотя у самих тоже начались беспорядки. Устраивайтесь в кресле и поговорим, — велел камердинеру принести в кабинет кофе.