Детектив Франции 7 - Дидье Дененкс

— Как вы объясните, господин судья, тот факт, что не обнаружено никаких следов? — спросил специальный кон-респондент одной марсельской ежедневной газеты. Его тон был агрессивным, словно это задевало его лично.

— Шестнадцатого и восемнадцатого августа в регионе прошли сильные ливневые дожди. На сухой и сланцевой почве долины или глинистой почве проходящей неподалеку дороги дождь смывает все следы: следы шин на дороге и ног на ландах.

— Вы полагаете, что жертва добровольно оказалась в долине? — спросил другой репортер.

— Не имею ни малейшего понятия. Ее могли убить на месте либо раньше.

— Есть ли какая-нибудь возможность узнать это?

— Есть средства и возможности узнать все, — сказал судья, — но для этого их надо знать. Именно в этом и заключается наша работа.

— Вы склоняетесь к мнению, что преступление совершено бродягой? — спросил другой журналист, но судья не успел ему ответить, так как вопросы сыпались на него теперь градом со всех сторон.

— Семья убитой уже извещена о случившемся?

— Гипотеза изнасилования не исключается?

— Какова реакция американской полиции?

— По вашему мнению, убийца был местным или приехал сюда из другого региона?

— Намерена ли французская полиция заслушать…

— Господа, господа, — перебил их судья, подняв руки к небу. — Будем придерживаться фактов и оставим досужие домыслы…

Он добавил, что самым важным фактом в этом деле, указавшим направление следствию, было заключение об аутопсии, согласно которому время совершения убийства относилось к 16 или 17 августа, и что смерть наступила в результате удушения жертвы либо нейлоновой веревкой, либо кожаным ремешком. Больше он ничего не мог сказать. Он не мог сказать, кем совершено убийство: мужчиной или женщиной, знакомыми Кандис Страсберг или случайными встречными; был ли убийца один или их было несколько. Он не мог сказать, являлось ли для убийцы отсутствие всяких следов на поляне, окруженной скалами, и на проселочной дороге, проходящей поблизости, счастливой случайностью или свидетельством его необыкновенной ловкости. Он не мог сказать, было ли убийство умышленным, план которого вынашивался и подготавливался, либо оно было совершено непреднамеренно, в припадке безумия.

— А теперь, господа, — сказал в заключение судья, — если вы хотите, чтобы мы узнали об этом деле больше, дайте нам возможность работать.

Журналисты медленно и неохотно удалились из кабинета. Они разделились на мелкие группы и, продолжая дискутировать, направлялись к своим отелям. Их присутствие на несколько дней внесло оживление в маленький городок, но большинство из них уехали в тот же вечер. Последний журналист покинул город утром в субботу. После зловещего открытия в Адской долине прошло уже семь дней. Предварительное следствие закончилось.

II

ТОПТАНИЕ НА МЕСТЕ

3

Лоран Киршнер всегда избегал столпотворения на дорогах, поэтому он выезжал из Парижа накануне или после большого исхода. Уик-энд 14 июля он провел, таким образом, в своей квартире на авеню Фох, почти не выходя из-за письменного стола, заваленного множеством папок.

Лоран не любил каникул, потому что проводил их в семейном кругу на своей вилле «Эскьер», что не доставляло ему большого удовольствия. Обычно он уезжал 14 июля и возвращался 15 августа.

Во вторник 15 июля в восемь часов пятнадцать минут утра он сел в свой «мерседес». Он собирался пообедать в Лионе, но потом почему-то передумал: либо он был недостаточно голоден, либо не нашел места, чтобы припарковать машину перед «Софителем», либо он просто решил пропустить одну еду, считая, что в его возрасте это полезно. Стояла великолепная погода, и он продолжал следовать по левому берегу Рона, не чувствуя себя ни особенно счастливым, ни несчастным. В то же время что-то мешало ему, что-то раздражало, какой-то непривычный шум в моторе, появившийся сразу после Шалона. Вероятно, это был инжектор. По дороге ему вряд ли удастся обратиться к специалисту, чтобы отрегулировать его. «В конечном счете, — подумал он, — у меня будет повод вырваться с виллы на некоторое время». Поэтому, когда после Вьена шум мотора прекратился, он был даже несколько разочарован.

Хотя автострада была практически свободной, он ехал не превышая 140 километров в час. Он остановился у заправочной станции, чтобы залить бак, и, когда уже собирался тронуться с места, он заметил ее. Она шла к его машине, небрежно волоча по земле свою тирольскую сумку. Под глазами у нее были черные круги, и она казалась усталой и неопрятной.

— Вы не могли бы подвезти меня?

— Я еду только до Авиньона. Не думаю, что вас это устроит.

Он намеренно солгал, но он не мог бы сказать точно почему: либо потому что она была слишком молода, либо потому что слишком красива, либо потому что он в принципе не любил подвозить кого бы то ни было. Однако она настаивала:

— Если вы возьмете меня до Авиньона, то большая часть пути уже будет позади.

Американский акцент успокоил его, но в следующее мгновение в голове пронеслась другая мысль: ее спутник спрятался где-то в кустах и выскочит, как только он согласится ее взять. Классический прием.

— Сколько вас? — спросил он.

— Я одна.

На этот раз он уже не мог отказать и перегнулся через сиденье, чтобы открыть ей дверцу.

Позднее, во время частной беседы, он рассказал об этой сцене следующим образом:

— Я чувствовал себя не в своей тарелке. Поймите, у меня широкий круг знакомых, а в этот период года дорога напоминает бульвар. Меня не смущало то, что меня могут увидеть в обществе молодой и красивой девушки, но меня смущала ее одежда, какая-то немыслимая ковбойская куртка с бахромой, поношенные, выцветшие джинсы… Мне казалось, что у нее дурной вкус…

Первые километры мы болтали о разных вещах. Она мне сказала, что выехала из Парижа рано утром на попутном грузовике, который довез ее до Лиона. Там она пересела в автомашину, в которой ехала семья из четырех человек. «Они были такие скучные», — сказала она. До этого мне просто не приходило в голову, что путешествующие автостопом могут выбирать. Я спросил ее, не боится ли она, что мужчины могут приставать к ней. Она рассмеялась: «Забавно, все думают только об одном, но я достаточно взрослая, чтобы защитить себя, а потом французы такие милые, симпатичные». Я ей ответил, что у нее опасные иллюзии, и добавил, что лично я совсем несимпатичный. Мы оба рассмеялись. Она спросила, что я имею в виду. Я ей ответил, что у меня барахлит мотор и, если он сломается в пустынном месте, я затащу ее в кусты. Она мне ответила, что ей это не будет неприятно. Вы понимаете теперь, почему с ней было легко: она снимала всякие комплексы. Неожиданно для себя я решил пригласить ее на ужин, несмотря на ее наряд, я имею в виду джинсы и грязную куртку. Я ни минуты не сомневался в том, что она согласится. Кем я был для нее? Пожилым человеком, симпатичным французом, эпизодом в ее жизни? Когда мы подъехали к Авиньону, она спросила:

— Вы обманули меня? Вы не останавливаетесь в Авиньоне?

— Да, — сказал я. — Я не хотел вас брать.

— Куда вы едете?

— В Сент-Максим, но я остановлюсь по дороге в отеле.

У меня это вырвалось совершенно неожиданно. Сначала я собирался только пригласить ее на ужин, а потом снова продолжать путь. Она ничего не ответила, и мы минут двадцать ехали молча.

Они проехали еще часа два, сойдя с автострады в Нове и продолжая ехать между холмами Нижнего Прованса. Вечер был необычайно красивым: поля освещались заходящими лучами солнца, благоухая ароматом оливковых деревьев. Он остановил машину на маленькой площади Фонтэн-де-Воклюза, и они дошли пешком до ущелья, где, затаив дыхание, любовались высокими скалами и феерией подземной реки, орошающей склон грота фантастической массой воды и пены. Вернувшись в машину, он сказал:

— По сравнению с Бо это ничто. Вы там не были? Одно из самых романтических мест на земле.

Она с наслаждением промычала в ответ что-то вроде «м-м-м-м», как делают дети перед витриной с пирожными. Он принял этот своеобразный ответ как знак согласия отправиться туда.

— Кроме того, там одна из лучших французских кухонь.

Когда они приехали в Боманьер, солнце уже ушло из долины, но наверху, над ними, зубчатые края замка еще были объяты заревом. Кандис оставила без всякого внимание это завораживающее зрелище. Однако при виде бессейна, украшенного бледно-голубой мозаикой, расположенного в перистиле отеля, она испустила восторженный вопль, и, пока Киршнер заказывал на ночь две смежные комнаты, она украдкой проскользнула в одну из кабинок. Минуту спустя она вышла из нее в купальнике и быстро нырнула в прозрачную воду. Киршнер подошел к бассейну, когда она вышла из воды и вытирала голову грязным полотенцем, весело улыбаясь ему. Они ужинали на террасе, их столик освещался свечой в серебряном подсвечнике. В одиннадцать часов они поднялись в свои комнаты.