Верните белых лебедей - Николай Максимович Ольков

что почти все нетели растелились, и колхоз уже начал сдавать молоко. По закупочным ценам он просил генерального поговорить с директором молокозавода, Родион пообещал. Переработчики держат цены, договариваются, не уступают. Молоко — не мешок пшеницы: сегодня не сбыл — завтра купят. На разговоры не поехал, позвонил, представился, спросил про условия. Молоканщик стал говорить о жирности, кислотности, чистоте, Бывакин перебил:

— Это всё по ходу будет решаться, ты моих доярочек не обижай. К осени я ещё сотню голов привезу, а через три года залью тебя молоком. Так что думай, с кем дело имеешь. Вы все ещё по старой привычке живёте: хапнуть, пока есть возможность. Надо о завтрашнем дне думать. И не драть с мужиков шкуру, её и так поделить не могут любимое правительство с бандитскими госкомпаниями. Ну, будь здоров, приезжай в гости, только предупреди, я половину недели в городе.

Повернулся на солнышке, глаза слепит, всякие радужные картинки рисует. В детстве он любил смотреть на солнце через закрытые веки. Чуть приотпустишь — заиграли звёздочки, закрутились, как в трубе, которую Лидке отец с производства привёз. Прислонишь её к глазу и вращаешь медленно, а там драгоценные каменья во всякие узоры выстраиваются. Родя ходил к Лидке трубу крутить, пока не увидел у неё под кофточкой два бугорочка, трубу положил и бугорочки руками погладил. Лидка ничего, а батя увидал, ремнём ожёг и крикнул: «Чтобы ноги твоей в моей избе не было, курощуп!»

Вот опять мелькнула мысль: зачем живёт человек на свете? В муках рождается, потом всю жизнь мучается, не все, понятно, но народишко-то белого света не видит. Мать в колхозе с темна до темна, Лидкин отец приехал из города, на заводе работал, с полгода покашлял и сгинул. Ребята, герои приватизации по-русски: кто успел, а кто не успел — извини. Сегодня в шоколаде: тачка, девочки, ночные клубы, а завтра на руках вперёд ногами несёт братва до самого кладбища, в знак уважения, и требуется, чтобы все, кто повязан, при сём присутствовали. Он вдруг подумал: как правильно я устроил всё с Настёной! Теперь семья, на прошлой неделе съездили в загс, сына переписал на свою фамилию и отчество своё дал. Потом в церковь, венчание, это уже она настояла.

Родя в церковь заходил, у старых икон стоял, говорил с Богом, как со старшим, ну, к примеру, смотрящим, всё ему докладывал, где превысил, что человеку позволено, велел чужую жизнь взять, но и убеждал, что человек тот ничего путного в жизни сделать не мог, потому что подлец. И говорил Богу, что ты сам убедишься, когда он к тебе придёт на разборки. Всё говорил, только просить ни о чём не смел. Никогда никого не просил. Бывало, голодал, когда мать лежала в горячке и на работу не ходила. Матери картошки сварит, сухари у него в мешочке сохранялись на полатях, положит их в блюдо и тёплым молоком зальёт. Мать, бывало, спросит: «Родя, а ты сам-то поел?» — «Поел, мама» — и на улицу, в школу. Пальтишко его в раздевалке в кучке лежало, вечно вешалку отрывали, схватил, надёрнул — а что в кармане? Хлеб в бумажке, свежий, живым пахнет. Быстро проглотил, даже не заметил. А потом бумажку разглядел, точно, Лидкины каракули. На другой день остановил её перед школой: «Ты зачем мне хлеб в карман подложила?» — «Чтобы поел, знаю, что голодный» — «А тебе-то что до того?» — «Ничё. Я к тебе домой буду приходить. Будем целоваться учиться. Мы с девчонками пробовали, только с тобой интересней. Ты и груди мои погладишь». Всё лето потом встречались каждый вечер, на пруд уходили, раздевались догола и купались в тёплой, как щёлок, воде. Трогали друг дружку до дрожи, и Родя удивлялся, что у девчонок совсем всё по-другому. Может, это и была его первая любовь? Родю осенью увезли в колонию. А после Троицы мать написала, что Лида утонула в пруду. Сейчас Родиону вдруг показалось, что Лида не утонула, она хорошо плавала. Не утонула, а утопилась, тосковала по нему и утопилась в том месте, где они голенькими купались. Стряхнул грустные воспоминания, отметил себе, что надо найти могилку Лиды и памятник ей поставить.

В деревне ему легко, люди приняли как спасителя, порой даже неловко, приходится одёргивать. Пришлось подкупить технику, и заграничный кормозаготовительный комплекс. Родиона разрывало от негодования, даже кормораздатчик сами не смогли сделать, купили за границей, но на бортах написали по-русски «Иван». Как в насмешку, как издевательство. Ферма запущена, договорился с омичами, согласились смонтировать ещё одну и соединить два помещения тёплым переходом. Долго ребята не соглашались на рассрочку расчётов, потом приехали с договором. Родион открыл штемпельную подушку, провёл по ней указательным пальцем и придавил к бумаге. На недоуменный взгляд молодого менеджера сказал, что это его палец, если он нарушит договор, ребята могут взять из колхоза всё, что захотят. Потом, улыбнувшись, отправил к бухгалтеру, печать у него.

Да, средств на всё не хватает, а траты такие, что у генерального голова шла кругом. В марте наконец запустили производство панельных домиков, завезли восемь комплектов, собрали. Всё приезжим, с помощью Коломынцева заманил толкового агронома, зоотехника с опытом работы, женщину-ветеринара аж из Новгорода. Спросил, что заставило податься в Сибирь, коротко ответила, что семейные обстоятельства. А у самой синяк под глазом ещё не прошел. Двое детей, мальчик и девочка, школьники. Специалисты сразу пошли с предложениями и даже требованиями: надо то, надо это. Приходили вместе с Горловым, тот прямо говорил: вот эту заявку надо подписывать, а с этой можно повременить, пока обходимся более простыми решениями.

Пришла Зина Бородина, Родион посадил за стол, налил свежего чаю. Зина похорошела, посвежела, видно, работа заведующей складом бодрила.

— Родион Петрович, людей на производстве не хватает, брать кого попало — себе вредить. А сколько путных женщин дома сидят, потому что ребятишек пристроить некуда? И рады бы копейку заработать, да не выскочишь.

Родион возмутился:

— Ты что, предлагаешь мне детский сад открыть?

— А почему бы и нет? — парировала Зина. — Вот тебе список женщин, хоть сегодня на работу. А сенокос начнётся? Ты думаешь, «итальянец» тебе сена накосит? Для скота накосит, а телятишки, Родя? Ты вспомни, как мы тележками возили лесное разнотравье для будущего телёнка. Забыл? Все кусты обкашивали, все полянки. А сено-то было — куда твоему чаю, хоть и спасибо за угощенье. Разве в деревне могут быть люди лишними? Да никогда! Всем найдётся работа.

С Горловым про садик заговорил, он повинился:

— Я