Поток - Сергей Терёхин

Мы тебя кормим, поим, не даем замерзнуть, но все это не имеет значения в сравнении с тем, что мы натворили. А что, собственно, мы такого тебе сделали? Димитрий и Уинстон позволили себе спасти тебя и этим так провинились?

– Нет! – Мелони сама удивилась, с какой горячностью вдруг воскликнула это. Она постаралась взять себя в руки и продолжила уже спокойнее: – Нет, это не так. Я благодарна им за спасение.

– То есть мы не так уж и плохи, по крайней мере, не хуже, чем твои родичи, которые, кстати, принесли тебя в жертву чудищам, разрывающим людей на куски, а перед этим решили еще и потешиться с тобой.

– Эй, оставь ее в покое! – камни хрустнули, когда Уинстон резко вскочил на ноги позади нее. Она не могла его видеть, но лицо его, должно быть, пылало от справедливого негодования.

– Сядь, Уинстон, я разговариваю не с тобой. – В холодном голосе Ричарда прозвучала такая угроза, что Мелони пробрал озноб.

– Если ты думаешь, что можешь напугать меня своими страшными… – Взгляд Ричарда на мгновение скользнул куда-то ей за спину, и Уинстон умолк на полуслове.

– Ты правда хочешь уйти от нас и вернуться домой?

– Я… – Она вдруг почувствовала себя загнанной в угол. Она так старательно гнала от себя эти мысли, и вот он спрашивает ее об этом прямо в лицо. Голос девушки упал до шепота. – Нет, я не хочу возвращаться туда. Да и не могу.

– Тогда зачем ты продолжаешь цепляться за какие-то обрывки прошлого? Что ты почувствовала, когда этот безумец Берт произносил свои речи? Они испугали тебя?

Уинстон собирался опять что-то возразить, но она опередила его.

– А это правда? То, что он говорил про Анклавы и их службу Творцу? Гордецы вы или рьяные служители бога?

– Мы люди. – Лицо Ричарда стало холодным, спокойным и немного уставшим. – Есть очень много оттенков, Волчонок, и мир не делится только на белое и черное, на верующих или тех, кто идет наперекор чьей-то там воле. На мой взгляд, не важно, трудится человек или сражается, – он всегда делает это ради себя. И, в отличие от таких как… – Он на мгновение запнулся, – Берт, мы не ищем себе оправдания в высшей цели, мы просто хотим есть и пить, греться у огня и любить, а для этого нам нужно уберечь наши дома и наши поля, сохранить Анклавы, кто бы или что бы им не угрожало.

Мелони подумала, что эти слова мало чем отличаются от того, что она сотни раз слышала с самого детства, просто восхваляют они не Создателя, а что-то свое. Но, с другой стороны, Ричард не был похож на старейшину или тех, кто говорил от его имени. Эту разницу, на первый взгляд такую крошечную, один раз осознав, уже невозможно было не замечать. Они, эти ярые и страстные люди, верили в то, что говорили про Творца и служение ему, но Ричард был уверен в том, о чем говорил, а это совсем другое.

– И вы совсем не боитесь? Не боитесь, что ошибаетесь? Что на самом деле все совсем не так и вы лишь обрекаете себя на еще большие лишения и страдания?

– Напротив, мы очень боимся. Боимся холода, и голода, боимся непогоды и неурожая, боимся, что следующая Стена не выдержит и Поток затопит наши дома и смоет Анклавы. И мы боимся этого не потому, что кто-то где-то когда-то сказал нам, что так будет, а потому что сами, своими глазами видели, как это происходит. Именно потому нам нужно верить в себя и свои силы, в то, что мы сможем что-то изменить, если будем стараться. Поэтому Джозеф, встретив Уинстона, поверил, что люди могут остановить Поток, а мы, в свою очередь, поверили ему и отправились в этот Поход. Хотя и боимся, что нам не суждено вернуться домой.

Слова Ричарда показались Мелони… правильными. Он не просил верить чему-то, он говорил о простых и понятных вещах, которые она и так знала, потому что и сама переживала подобное.

– Надеюсь, со временем ты научишься доверять нам, Волчонок, – его последние слова прозвучали почти с нежностью.

Ричард встал, огляделся в поисках Димитрия и быстрым шагом направился к нему. Мелони осталась сидеть, задумчиво глядя ему вслед. Этот человек был самым странным и необычным из всех, кого она встречала за свою жизнь. Он мог быть холодным, как сталь, и жестким, как булыжник в поле, но иногда становился таким, каким, по мнению девушки, должен был быть отец или скорее заботливый дядя: строгим, но добрым и нежным там, где это нужно. Сама Мелони мало что об этом знала. Отца у нее никогда не было, а мать нашли в Пустоши охотники. Она была измучена и голодна и, как потом оказалось, беременна. Жители деревни выходили ее и приютили вместе с ребенком. Когда Мелони стала старше, она несколько раз пыталась поговорить с матерью о своем отце, но та только злилась и запрещала поднимать эту тему. А однажды даже ударила Мелони, когда та стала слишком настаивать.

Пока она размышляла о том, что сказал Ричард, к ней подсел Уинстон и протянул небольшую кривоватую миску, в которую была налита жиденькая похлебка с кусочками мяса. Но, несмотря на это, аромат поднимался дразнящий, и ее рот почти сразу наполнился слюной, а в животе заурчало.

– Спасибо. – Она с благодарностью приняла горячую миску и решила, что первым делом согреет о нее руки.

– Ты не обижайся на него. Он хоть и жутковатый тип, но на самом деле вовсе не злодей и не хотел тебя чем-то обидеть.

– Забавно, но я только что думала примерно о том же самом. – Девушка улыбнулась Уинстону, и он улыбнулся в ответ.

Они молча принялись за еду. Мелони с огромным удовольствием уплетала свой обед, впервые за несколько дней ощущая, как горячая пища согревает ее изнутри. С тех пор, как их отряд обнаружил тот кряж, на котором удалось остановить преследовавших их демонов, времени на костры и приготовление пищи не было. Перекусывали или прямо на ходу, закидывая в рот кусочки твердого сыра, солонины и черствого хлеба, или наспех резали что-то на камнях там, где останавливались на ночлег. Запивать все приходилось холодной водой из бурдюков и фляжек. Утолить голод такой пищей, конечно, можно, но вот наслаждаться трудновато. Опустошив все до последней капли, Мелони почувствовала себя почти счастливой.

Уинстон продолжал хлопотать возле нее, и следом за опустевшими мисками появились чашки с горячим, почти обжигающим травяным чаем. Пить его было сложновато, но вот отрывать от чашки ладони совсем не хотелось, даже когда жар становился почти нестерпимым.

– Димитрий рассказывал, что у каждого