Конан – изменник - Леонард Карпентер

Тысяча глоток исторгала этот крик. Масса всадников начала стремительно набирать скорость. Сперва они перешли на быструю рысь, так что жеребец Конана легко шел с ними в ногу. Гремящие копыта и вопли человеческих глоток сливались в единый оглушительный шум. Затем кони пустились вскачь. Воздух дрожал, гремел истошными дикарскими воплями и яростной музыкой конского топота. И вот орда со страшным грохотом перешла в безумный галоп по бездорожью.

Факел и штандарт остались далеко позади. Всадники неслись по черной ночи, освещаемой только светом звезд. Вокруг в темноте смутно виднелись очертания холмов.

Ритмичный стук копыт и жесткие удары кожаных седел точно вбивали тупые гвозди в голову Конана. Он начал ощущать, как в нем растет безумное, самоубийственное возбуждение. Он мчался сквозь ночь на смертельного врага, растворив свою жизнь в чудовищной мощи орды. Тщетно он всматривался в мрак, расстилающийся впереди. В горячечном уме возникали фантомы, которые мгновенно исчезали перед мордой коня.

Конай чувствовал, что постепенно начинает отставать от маленьких, но очень выносливых горских лошадок. Один раз, когда его конь попал ногой в неглубокую выбоину, Конан едва не вывалился из седла. Он ничуть не сомневался, что горцам такая безумная скачка нипочем. Они были прирожденные всадники. Они точно приклеились к своим седлам.

Черный жеребец начал выдыхаться, а сам Конан уже гадал — сколько же еще безумные харангийцы будут нестись в своем страшном галопе. И вот впереди мелькнуло облако пыли, которое грозило всех задушить. Постепенно в нем проступали какие-то темные фигуры. На горизонте поднялись облака дыма, и в них мелькали человеческие тени. Затем вся сцена стала более отчетливой.

Это была деревянная стена укрепленного лагеря легионеров, перед которой кишели всадники. На палисаде горели факелы. Часовые с тревогой смотрели со стен на атакующую орду. Ужасающие вопли, вырывающиеся из глоток ха-рангийцев, были таковы, что казалось: стены вот-вот падут под их натиском.

Однако палисад выглядел довольно высоким и прочным, а ворота были закрыты. Стремительно приближаясь к цели, Конан поневоле продолжал гадать: что эти дикари будут делать с такой прочной обороной? Но сейчас, когда почти вся орда ушла вперед, он ясно мог видеть всю атаку. Передние всадники разделились перед стеной, выпустив целый град дротиков и копий. Несколько защитников упали вниз с палисада. Затем к стене с воем подкатила плотная волна атакующих. Вверх полетели веревки с крючьями на концах, вонзившиеся в дерево. Эти всадники повернули своих лошадей в самое последнее мгновение и понеслись вдоль стены. Другие же все подходили и подходили.

Эти веревки не предназначены для того, чтобы забираться наверх, внезапно понял Конан. Вместо этого горцы продемонстрировали настоящий цирковой трюк верховой езды. Они ухитрялись растаскивать бревенчатую стену, используя силу и скорость своих коней. И вот с громким треском бревна палисада начали подаваться. Один часовой потрясенно вскинул руки и упал спиной вперед, на двор форта, когда бревно выскочило из-под его ног. Остальные ухватились за падающую стену.*

Снова и снова забрасывали всадники вверх свои веревки с крючьями, а их товарищи прорывались сквозь бреши. Кофиты, засевшие в деревянных башнях по углам стены, были теперь блокированы. Короткие луки харангийцев звенели как лютни, а длинные копья сражали солдат, оборонявших стены. Конан видел, как горцы соскакивали с седел или влезали на плечи своих товарищей, чтобы взобраться на палисад. Некоторых отбрасывали, но другим удавалось зацепиться и добраться до верха.

Новая волна атаки вынесла Конана прямо к стене. Он потрясенно обнаружил, что держит в одной руке топор, а в другой меч и что из глотки его рвется на волю свирепый боевой клич. А затем он вместе с остальными бросился на высокий палисад и больше ни о чем уже не думал, оказавшись в толпе воющих всадников. Он чувствовал только одно: непреодолимое желание крушить в щепу древесину, ибо человека-противника в это мгновение перед ним не было.

Затем он обнаружил брешь, открывшуюся в ненавистном барьере, между двумя уцелевшими секциями стены. Харангийцы как раз пытались опрокинуть их. Боевой жеребец, похоже, обезумел еще больше, чем его хозяин. Без всякого пришпоривания разъяренное животное взлетело над барьером и проскочило в узкую щель.

Теперь наступил сущий ад. Воздух содрогался от воплей. Вокруг Конана колыхался лес пик и факелов, которые расступались перед ним, ибо никто не ожидал, что буквально с неба на них свалится громадный конь с гигантом-всадником, яростно размахивающим секирой. Черный жеребец несколько мгновений топтался по поверженным человеческим телам, дробя их и кусая, точно одержимый. Конан поднимал и опускал свое оружие, разя противника направо и налево, оставляя везде изувеченные трупы. Затем человек и конь пронеслись сквозь толпу защитников, как нож сквозь масло, и развернулись, чтобы снова атаковать их.

Однако теперь упала уже большая часть стены, и во двор форта ворвалась огромная толпа вопящих харангийцев. Кофиты не могли устоять между ними и разъяренным диким киммерийцем. Они рассыпались и побежали кто куда. Конан навалился на фланг поверженного врага и беспощадно гнал кофитов, а затем довернулся и встретил новую волну защитников форта, которые выскочили из горящих палаток.

Последние кофиты нашли убежище в старом каменном строении в середине форта. Вокруг этого строения и выросли впоследствии разрушенные ныне деревянные стены. Королевские солдаты отбивались с яростью обреченных, ибо от диких горцев не ждали никакой пощады. Теперь харангийцы громили ворота. Когда отзвучали равномерные удары их тарана, наскоро сделанного из бревен палисада, стало ясно, кто одержал здесь победу.

Наконец наступил момент, когда, несмотря на то что боевой клич все еще гремел над вражеским лагерем, ни одного кофита не осталось во дворе. Многие из харангийцев занялись тем, что грабили трупы. Конан вынужден был остановиться, когда его жеребец страшно захрипел. Он соскочил с седла. Из пасти храброго животного клубилась розовая пена. Он повел животное к колодцу, вода которого почти не была запачкана кровью.

Пока конь пил и снова набирался сил, Конан пошел договариваться с горцем, который хотел вывести из кофийской офицерской конюшни пять коней с дикими глазами. Выбрав самого большого, киммериец вырвал поводья из рук горца, а затем цыкнул на него и яростно сверкнул глазами. Тот начал было протестовать, но затем пожал плечами и быстро увел остальных коней.

Конан оседлал свежего коня, а своего черного жеребца привязал к луке седла. Когда он сел на коня, он услышал ликующие вопли и треск дерева. Это упали ворота каменного здания.

Киммериец взял поводья и направил коня сквозь брешь в стене наружу, к усеянному телами полю, где яркий полумесяц уже поднялся и заливал всю восточную часть небосклона.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

НОЧНЫЕ ВСАДНИКИ

Ни один харангиец не осмелился остановить Конана, когда тот помчался к близлежащей деревне. Жители успели ее покинуть. Как стервятники, кружили повсюду горцы в поисках богатой добычи. Один отсалютовал киммерийцу высоко поднятым кривым мечом, ибо видел, как тот первым ворвался в брешь в стене форта. Но в общем и целом никто из ночных разбойников не выказывал Конану особого уважения. В свете пожарища Конан увидел камень с дорожным указателем — там была дорога на восток — и поскакал туда.

Из конюшен и хижин, стоявших вдоль дороги, доносились женские крики, заглушаемые грубыми голосами и хохотом харангийцев. Конан поглядел на эти здания, терявшиеся в ночном мраке, нахмурился, но поехал прочь. Его сердце уже очерствело и загрубело и больше не сжималось при виде этих жестокостей, неизбежных в ходе любой войны. Лошадь уносила его прочь скорой рысью.

Но крики снова зазвучали, и еще громче. Что-то очень знакомое почудилось Конану, так что волосы на загривке у варвара приподнялись и зашевелились. Вскоре из темного прохода выскочила тонкая, нежная фигурка. За ней гнались два кряжистых мужика. Конан натянул поводья своей бегущей лошади, поворачивая ее, и перегородил преследователям дорогу.

— Стоять! — взревел Конан на харангийском; но эти воины даже головы не повернули в его сторону. В одно мгновение киммериец со своей лошадью отрезал им дорогу, встав между преследователями и их легконогой добычей. Он соскочил с седла. И еще раз закричал насильникам:

— Стоять!

А после бросил через плечо на кофийском:

— Евлалия! Оставайся на дороге!

Воины харангийцы остановились. Но вот один, ругаясь, схватился за меч и подбежал к Конану. Как молния, пролетел по воздуху кулак Конана и врезался разбойнику в шею. Тот зашатался и рухнул на колени. Его товарищ смотрел на происходящее не трогаясь с места.