Молодость - Михаил Сегал

– Только карточки-то у нас нет, умники! – Коля взъерошил волосы братьям. – Айда в «срочное фото»!

– Вы нас тут подождите, – они поцеловали сестер в щеки и ушли.

Время потянулось. Девушки присели на лавочку, а братьев долго не было. Уже и солнце стало ниже, и пары, что катались на лодках, сдали весла, и вода с весел стекла. Милиционер прошел по кругу не один раз, вечерело. Галя, Кира и Шура сидели ровно, не сутулясь, они ждали братьев, потому что те сказали ждать. И ни разу ни одна не сказала, например:

– Может, они разыграли нас?

Или:

– Может, случилось что-то?

Или еще что-нибудь.

Братья вернулись.

– «Срочное»-то срочное, а фотографии только завтра будут. Простите, что задержались.

– Ничего, – сказали сестры, – подождали немного, это нормально. Вы к нам по-серьезному, и мы к вам тоже.

Это было вчера, а сегодня ровно в полдень братья пришли в гости. Коля поставил на стол шампанское, Петя – яблоки, а Ваня – колбасу по случаю праздника. Сели на диван, расправили складки на костюмах. Девушки тоже были в нарядных платьях, которые до этого только на выпускной летом надевали.

– А вот и фото, – сказал Петя и положил карточку на стол, слева от колбасы, рядом с портретами родителей. Луч солнца лег на фотографию, девушки стали ее рассматривать. Им очень понравилось.

– Дорогая Кира, – сказал Коля, – перед лицом твоих героически павших родителей прошу тебя выйти за меня замуж.

Кира сразу не ответила, потому что понимала, что это еще не все, что сейчас продолжение будет.

– Дорогая Шура, – сказал Ваня, – перед лицом твоих героически павших родителей прошу тебя выйти за меня замуж.

Потом сказал Петя, но его слова можно не приводить, чтобы не повторяться, потому что он сказал то же самое. И вот, когда они закончили, Кира сказала:

– Дорогой Коля, я согласна.

Потом Шура:

– Дорогой Ваня, я согласна.

А потом Галя сказала:

– Дорогой Петя, я согласна и надеюсь, наши родители, а также безвременно ушедший дядя Семен были бы за нас рады.

Выпили шампанского, стали есть угощения.

– Что-то у меня голова закружилась, – вдруг сказала Галя.

Вышли на лестницу. Сентябрь за окном стоял тихий, за еще пышными кронами реки не было видно. Словно ждали чего-то, уходить не хотелось. А потом Коля сказал:

– А что, если нам допить шампанское? Как вам такое предложение?

Вернулись и посидели еще. Держались за руки, чтобы почувствовать себя родными.

В дверь постучали.

– Кто бы это мог быть? – сказала Кира. – Все в сборе.

Она пошла, открыла дверь и вернулась, а за ней вошли два офицера и двое в штатском.

– Вот вы где, – сказал штатский, – бордель устроили, пьянствуем?

Никто ничего не понял и поэтому ничего не ответил.

– Ясно, нечего тут рассусоливать. Петр Григорьевич, Николай Григорьевич, Иван Григорьевич?

– Да, – сказали братья.

– А вы им кто будете? – спросил штатский девушек.

– Мы им являемся невесты, – сказала Шура и добавила, – мы близнецы, – как будто это что-то могло изменить.

– Вижу, что невесты. Отмечаете, значит?

– Отмечаем, – ответила Кира, как будто это что-то могло изменить.

– Ваше счастье, что пока только невесты, а стало быть, официально – никто. Комсомолки?

Девушки не ответили, потому что поняли, что никакие слова уже ничего не изменят. Но потом Галя все же сказала:

– Комсомолки, – потому что мало ли что.

– Собирайтесь, – сказал штатский братьям. Они встали и обняли своих невест.

– Это недоразумение, – сказали они, – мы же ни в чем не виноваты.

А потом наклонились ближе и шепнули на ухо:

– Сидите здесь и ждите. Мы скоро.

Уже в дверях обернулись и увидели, что сестры сидят в ряд на диване, ровно, не сутулясь, готовые ждать.

– Мы подождем, не волнуйтесь, – сказали они, – вы к нам серьезно, и мы к вам серьезно.

Стали ждать. Было так страшно и так долго, что решили смотреть вперед, на противоположную стену, на стопки газет и пересчитывать их по корешкам. А попробуй, пересчитай за три метра, такие тонкие! Небось не журналы! Одна, две, двести пять…

А сбилась – начинай заново. Так они сидели, а время шло, и уже хотелось, чтобы женихи вернулись. Иногда еще хотелось посмотреть друг на дружку, но во-первых, со счету собьешься, а во-вторых, когда чужие слезы видишь, свои быстрее наворачиваются.

Тут-то в дверь и позвонили. Шура пошла открывать, но оказалось не то: пионеры пришли за макулатурой. Конечно, теперь, если отдать им газеты, нечего будет считать, но все же хорошо, что пришли. Жалко, конечно, что не женихи. Ваня, Коля и Петя.

3

С тех пор прошло много времени. Антон – это я. Я вырос. Те, кто не видел меня последние двадцать лет, говорят: «Эх, потолстел», а кто последние десять: «Ну, похудел!». Я многого добился, потому что уехал из родного города. Учился, продвигался, протискивался. Ждал какую-то любовь, которая в песнях и в кино, потом женился. Потом развелся, поняв, что довольно глупо: ждать любовь, а потом жениться и продолжать ее ждать. И ни разу не был на Родине. То времени не было, то сил. Далеко ехать. Да и зачем, если все помнишь? Каждую улицу, каждую пылинку на ней. А про историю со старушками забыл. Причем не потом, в течение своей взрослой жизни, а сразу же, может, на следующий день. Вы бы вот помнили тех, к кому зашли за макулатурой, когда есть ваша собственная, настоящая жизнь? Столько всего важного: уроки, турнир по футболу, друзья, враги…

И вот я приехал. Родителей повидать (так-то они ко мне все время приезжали), ну и вообще. Походил, сопли попускал. Прошелся по школьному стадиону. Ничего, естественно, не изменилось, разве что щиты хоккейного корта теперь стояли вечно, намертво, несмотря на то, что на дворе была ранняя осень. Раньше корт устанавливали только на зиму.

По трогательной традиции мне было поручено купить хлеб. Как будто двадцать лет родители не ели хлеба, и вот теперь, благодаря моему приезду, представилась такая возможность.

– Только ты не ходи на угол, как раньше, – сказала мама, – там теперь парикмахерская.

– А куда же?

– У вас за школой есть маленькая пекаренка, такая современная с магазином, мы там всегда берем.

Налюбовавшись кортом, я нырнул в переулок за школой. Идти было приятно, потому что близко. После столицы я гулял по своему городу, как по квартире, из комнаты в комнату.

Меня обогнала симпатичная девушка в коротком красном платье, и я конечно же пошел за ней.

– А вы не знаете, где тут хлебный? – спросил я, потому что другого повода завязать разговор не было. Вообще знакомиться было необязательно, за два дня пребывания здесь все равно ничего не получилось бы. Но привычка – святое. Есть девушка – надо знакомиться.

– Идите за мной, – сказала она.

Какое-то время мы шли вместе. Вскоре девушка указала на маленький дом:

– Вот он, хлебный.

И ушла.

Я подошел, поднял голову. Косой угол дома лихо разлетался в разные стороны. На одной стороне было написано «улица Трудолюбия», на другой «улица Достоевского». Дверь была закрыта, я постучал.

– Мы не работаем, – ответили почему-то из-за спины. Я обернулся. Женщина с сумками хлеба собиралась уходить. – Сегодня короткий день.

Из сумок торчали аппетитные багеты.

– А где мне хлеб купить? – спросил я.

– Даже не знаю, только в супермаркете. Вы берите у меня, я тоже взяла, чтобы не пропадал.

– То есть?

– Ну напекли, а закрываемся, он все равно пропадет.

– Ой, спасибо, сколько я должен?

– Нисколько, говорю же вам, – она посмотрела мне в глаза, – все равно пропадать.

Я взял аж два багета, поблагодарил и побрел почему-то не в сторону дома, а дальше, по Трудолюбия. Впереди шел голубь, я стал кидать ему крошки. Вдруг что-то громко зазвенело, залаяло. Из-под огромной щели в заборе на меня рычал и был готов накинуться огромный пес. Щель была огромная, он легко мог нырнуть под нее, но почему-то не нырял.

«Милицейская порода, телогрейки прокусывать», – всплыло у меня в голове. Что это за фраза, откуда? Я быстро ушел, завернул за угол и увидел этот дом. Тут-то все и вспомнилось: шестой класс, поход за макулатурой.

«Странно, – подумал я, – вот я, вот мое тело, и оно побывало за эти годы в стольких уголках Земли, а этот дом никуда не двигался, стоял здесь все время, да и задолго до моего рождения стоял. Может быть, даже – до рождения чудаковатых старушек-близнецов. Они конечно же уже умерли, я вот тоже умру через какое-то время, а дом, если его не сносить специально, будет стоять и стоять. Мы ведь, когда путешествуем, проходим мимо разных домов, оставляем их за спиной и думаем, что мы и есть главные герои, а это все – декорация, что-то, мимо чего здорово проходить. А потом умираем, и оказывается, что много нас таких „мимо ходит“. Но с другой стороны, мы все же двигаемся, что-то видим, и наша смерть – плата за это движение, а дома, ну или, скажем, деревья, конечно, переживут нас, но и у них есть своя плата: они неподвижны. Этот дом, например, даже если захочет, с самого чердака увидит максимум конец Трудолюбия. Хотя в другую сторону – простор, есть на что посмотреть».