Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

санитарии.

Так же и со столами – их же тоже было меньше. Ели за ними редко, в крайнем случае завтракали на скорую руку. В основном их использовали при готовке. А более обстоятельный прием пищи (жуткая фраза, порожденная, скорее всего, именно советским коммунальным бытом) происходил в собственных комнатах, где, что называется, и стены помогают. Вдали от чужих завистливых глаз.

И с раковинами. Их число было ограничено количеством водных стояков. Сколько было – столько раковин и ставили. Как говорится, раковин много не бывает.

На кухнях сушилось белье (с распространением любительской фотографии к нему прибавились блеклые снимки формата 10×15 и больше), проводились собрания жильцов, бегали дети, сидели какие-то непонятные старички. Иногда – если коммуналка была более или менее дружной – накрывались столы и совместно справлялись официальные праздники – День Победы, Первомай, День Революции, все с большой буквы. Пели хором, танцевали и влюблялись.

Современник вспоминал:

«А как гуляли в коммуналках за общим столом на большие праздники! Песня просто! Все дети сидели тоже за общим столом, только за своим, детским, который сооружался на той же кухне отдельно от стола взрослого. Поев, они убегали во двор играть, оставляя взрослых с их салатами, пельменями, водкой и песнями про удалого Хасбулата, одинокую гармонь и милого в защитной гимнастерке. Конечно, было интересно послушать разговоры взрослых. Но еще интереснее было достроить штаб во дворе, сыграть с пацанами из соседнего дома в футбол и покормить вислоухих щенят от Жульки.

Все это, впрочем, не мешало буквально через несколько часов прекратить танцевать и влюбляться, а вместо этого начать предъявлять претензии друг другу по поводу исполнения графика уборки коммунального сортира.

Верующие вешали иконы и распятия (далеко не все боялись гнева коммунистов, а официально это было не запрещено), коммунисты – плакаты из партийных иллюстрированных журналов, молодые мужчины – страницы из журнала “Работница” с изображением интересных девиц. Ясное дело, споры разгорались и на эту тему. Юрий Никулин описывал показательный случай. В их коммунальной кухне висело несколько икон. Но до поры до времени. Когда же одного из обитателей квартиры приняли в коммунистическую партию, он первым делом в тот же день иконы поснимал. И заявил: “У себя в комнате вешайте их сколько угодно, а здесь общественное место. Люди ко мне придут, стыдно будет”.

Пришлось подчиниться.

Над столами висели ножи – часто самодельные, часто сделанные заключенными в местах не столь отдаленных, а случалось, что одновременно и то и другое. Бывших сидельцев в коммуналках проживало много.

Ножи были гордостью кухарок. За ними ухаживали, вовремя точили. Кто-то делал это сам, на абразивном бруске, а потом еще правил на кожаном ремне. Кто-то доверял это важное дело точильщику.

Николай Ващилин писал в книге “Истории СССР”: “Иногда во дворы заходили точильщики, выкрикивая истошными голосами свои призывы: ‘Ножи точить!’ ” Я не мог отвести глаз от искр, которые снопом вылетали из-под лезвия затачиваемого ножа. Мне мерещились искры бенгальского огня, новогодняя елка, увешанная мандаринами и грецкими орехами в фольге и папа с ватной бородой, изображающий Деда Мороза. Мне казалось, что точильщик, как Дед Мороз, может исполнить любое желание, и я шептал сквозь слезы: “Верни мне папу”».

* * *

С годами кухни, разумеется, унифицировались. Плита, раковина, стол, он же тумбочка. Полки, подвесные шкафы.

Первое же время кухня поражала изобилием всякого рода колоритных девайсов. Помимо традиционной плиты (преимущественно дровяной) здесь находились всяческие печушки, керосинки, керогазы и т. д. Все это сверкало, дымило, завывало, трещало. Пожаров, однако, никто не боялся – человека, проживающего в коммуналке, вообще довольно сложно чем-либо напугать. Хотя пожары были частыми, жестокими и со смертельными исходами. «Известия» даже были вынуждены в 1925 году напечатать правила обращения с примусом – как с наиболее популярным кухонным нагревателем: «Примус рассчитан на применение керосина, поэтому не пользуйтесь бензином и, в особенности, смесью керосина и бензина. Если горелка примуса засорена, то может произойти взрыв, содержите горелки в чистоте и почаще прочищайте их. Не обливайте примус снаружи керосином – последний может вспыхнуть. Не жгите примус слишком долгое время, так как он может сильно разгореться и взорваться».

Сведения, уместные в инструкции по пользованию, которую, как правило, кладут в коробку вместе с продаваемым изделием, вынуждены были опубликовать в одной из самых высокотиражных газет СССР.

Борис Маркус писал:

«Примус – это небольшой баллон на трех длинных ножках, загнутых наверху крючком. На эти крючки устанавливалось нечто вроде конфорки, только не сплошной, а сквозной. На эту конфорку ставились кастрюли, чайники, а при стирке даже огромные баки. Как только выдерживали тонкие ножки примуса такую тяжесть (баки-то были наполнены водой и бельем!).

В верхней части баллона имелась специальная трубка с форсункой и горелкой. В форсунке имелось тоненькое отверстие, через которое шел вверх распыленный керосин из баллона. Мне иногда казалось, что идет не струйка керосина, а газ. Возможно, что в форсунке жидкость превращалась в нечто газообразное. Для этого создавалось большое давление в баллоне, получаемое накачиванием специальным насосом, укрепленным сбоку. Керосин заливался в баллон через специальное отверстие с плотно закрывающейся крышкой.

Чтобы форсунка не засорялась, ее время от времени надо было прочищать специальными тоненькими иголочками на длинных жестяных ручках. После прочистки примус давал огонь большой температуры, распространявшийся ровно по кругу под посудой. Это обеспечивалось специальным металлическим колпачком горелки, которая распределяла огонь равномерно. И примус весело пел и гудел, на короне огня что-то разогревалось, а то и просто можно было долго смотреть на этот красивый огонь завороженными глазами».

Почему-то эти самые иголочки одновременно и смешили, и вдохновляли Илью Ильфа и Евгения Петрова. Остап Бендер признавался Адаму Козлевичу в романе «Золотой теленок»: «Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть».

И это был не единственный раз, когда иглы для примуса упоминались в произведениях легендарных соавторов.

Вильям Похлебкин так писал о примусе: «На богатых чиновничьих кухнях Санкт-Петербурга примус был известен с начала XX века, а в крупных городах России стал распространяться еще до Первой мировой войны, особенно после 1905 года. Однако в ту пору он был сравнительно редок и считался “предметом роскоши” или “предметом престижа”.

Основное массовое распространение примус как портативный вид очага получил в 1920-е годы, особенно в связи с появлением огромного числа коммунальных квартир в крупных и мелких городах, в многоэтажных домах, где отсутствовали и русские печи