Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато КПД примуса был очень высок.
Кстати, название «примус» пошло от шведской фирмы «Примус», на которой началось его серийное производство. То есть возникло по аналогии с таким привычным названием, как «ксерокс», где имя компании-производителя распространилось в нарицательной форме на весь тип продукции, в том числе и производимой на других заводах и другими фирмами.
Первое время примусы в Россию и вправду поставляла компания «Примус», а затем было освоено и отечественное производство, причем пионером (или «примусом», что в принципе одно и то же) стал Первый государственный меднообрабатывающий завод, ныне Кольчугинский завод цветных металлов («Кольчугинский мельхиор»). Увы, его продукция надежностью не отличалась, и по всей стране начали открываться мастерские по ремонту примусов.
Кипела жизнь!
* * *
Неудивительно, что примус сделался одним из символов советского коммунального быта. Первое время это слово имело исключительно положительную коннотацию, а затем довольно быстро сменило ее на отрицательную. Ничего тут не поделаешь – растут культурные запросы населения. То, что недавно казалось спасением от бед, со временем воспринимается как омерзительнейший пережиток прошлого.
Перемена, кстати говоря, произошла довольно быстро – уже в 1933 году вышел путеводитель Павла Ивановича Лопатина «От старой к новой Москве», в котором значились такие строки: «Дымную, вонючую плиту, закоптелый примус и проклятое корыто давала старая Москва семье рабочего. В кухне, между чадом плиты и грязным паром корыта, среди развешанных желтых пеленок проводили свои дни его жена, мать и дети. Миллионы рабочих часов, сотни тысяч человеческих жизней тратились в кухне безнадежно, нелепо, бессмысленно. Здесь, в столице, существовала страшная домашняя каторга, которая приковывала сотни тысяч женщин к корыту, плите и примусу. И казалось: нет выхода отсюда, из закоптелой, проклятой кухни».
Краевед Лопатин стоял на передовой борьбы со старым бытом.
Впрочем, бегство от примуса особенной скоростью не поражало. Прошло целых два десятилетия – а воз, что называется, и ныне там. Заселяется очередной «символ нового быта» – на сей раз сталинская высотка на Котельнической набережной, – и сразу же ей посвящается стихотворение:
Жильцы квартирами довольны,
И весел разговор застольный,
Про новый дом, про новый быт,
Где примус навсегда забыт.
Еще бы не быть довольным, получив квартиру в одном из престижнейших домов в центре столицы. Тем более до действительно массового забвения как коммуналок, так и коммунальных кухонных девайсов вроде примуса это стихотворение отделяет еще два десятилетия.
* * *
А еще примус довольно сильно урезáл домашние кулинарные технологии. На нем можно было приготовить лишь нечто самое примитивное, притом самым примитивным способом – сварить. В крайнем случае осторожно пожарить, не разбрызгивая масло во избежание пожара. Ни о пассеровании, ни о тушении речь, разумеется, не шла. Не до того было советскому человеку, ему бы хоть чем живот напихать.
Неудивительно, что в книжных магазинах появились книги совершенно нового, немыслимого ранее формата: «Кухня на плите и на примусе», «Спутник домашней хозяйки. 1000 кулинарных рецептов с указанием, как готовить на примусе» и т. д. Сам факт их появления на свет уже свидетельствовал о том, что в новых технологических условиях что-то довольно ощутимо изменилось и притом вряд ли к лучшему.
Автор одной из таких работ писал: «Питание, как известно, предназначено для поддержания нормальной деятельности нашего организма, истощающегося во время работы. Поэтому целью настоящей книги было – дать возможность иметь питательный и в то же время разнообразный стол.
Однако ввиду всё возрастающей дороговизны жизни мы, при составлении этой книги, приняли во внимание не только кулинарные, но и экономические соображения. Таким образом в наш сборник вошли рецепты кушаний наиболее дешевых и вместе с тем настолько простых, что большинство из них может быть приготовлено на примусе».
И снова этот примус – во главе коммунального угла.
* * *
Примус сделался излюбленным героем литераторов первых советских десятилетий. Алексей Толстой писал в повести «Гадюка» об одной жительнице коммунальной квартиры:
«Когда появлялась Ольга Вячеславовна, в ситцевом халатике, непричесанная и мрачная, – на кухне все замолкали, только хозяйственно, прочищенные, полные керосина и скрытой ярости, шипели примусы. От Ольги Вячеславовны исходила какая-то опасность. Один из жильцов сказал про нее:
– Бывают такие стервы со взведенным курком… От них подальше, голубчики…
Вымывшись, Ольга Вячеславовна взглядывала на женщин темными, “дикими” глазами и уходила к себе в комнату, в конце коридора. Примуса у нее не было, и как она питалась поутру – в квартире не понимали. Жилец Владимир Львович Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата, уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьет шестидесятиградусный коньяк. Все могло статься. Вернее – примус у нее был, но она от человеконенавистничества пользовалась им у себя в комнате, покуда распоряжением правления жилтоварищества это не было запрещено. Управдом Журавлев, пригрозив Ольге Вячеславовне судом и выселением, если еще повторится это “антипожарное безобразие”, едва не был убит: она швырнула в него горящим примусом, – хорошо, что он увернулся, – и “покрыла матом”, какого он отродясь не слыхал даже и в праздник на улице. Конечно, керосинка пропала».
А вот Даниил Хармс: «Два человека разговорились. Причем один человек заикался на гласных, а другой на гласных и согласных. Когда они кончили говорить, стало очень приятно – будто потушили примус».
Со всей мыслимой жестокостью определили место примуса в советском коммунальном быту Ильф и Петров. В рассказе «Саванарыло» художник, рекламирующий преимущества столовских обедов перед домашними, изображает слоган: «Дома грязь, помои, клоп – здесь борщи и эскалоп. Дома примус, корки, тлен – эскалоп здесь африкен».
Вряд ли эскалоп «африкен» делали из обезьяньего или носорожьего мяса. Скорее всего, из свинины и даже, возможно, «фальшивой». Но сравнить примус с тленом и клопом – это, конечно, приговор.
Ильф и Петров знали о примусе многое. В общежитии имени монаха Бертольда Шварца, описанном ими в романе «Двенадцать стульев», примус фигурирует в одном ряду пусть не с клопом, но с матрасом, поставленным, за неимением кровати, на какие-то кирпичики. И тот и другой символизируют в романе мещанский дух, который следовало всяко истреблять.
Соавторы владели темой – общежитие списано с другого московского общежития, притом абсолютно реального, существовавшего при газете «Гудок»:
«В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.
Остап толкнул ногою дверь. Все фанерное сооружение затряслось, и концессионеры проникли в Колькино ущелье. Картина, представившаяся взору Остапа, при внешней своей невинности, была ужасна. В
- Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин - История
- Единый учебник истории России с древних времен до 1917 года. С предисловием Николая Старикова - Сергей Платонов - История
- Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный - История
- Будни революции. 1917 год - Андрей Светенко - Исторические приключения / История
- Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров - История
- Россия, умытая кровью. Самая страшная русская трагедия - Андрей Буровский - История
- Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - История
- Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932 - Пьер Декс - История
- Задатки личности средней степени сложности - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр - История