Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Итак, Марий сменил в 647 г. [107 г.] Метелла и руководил кампанией следующего года. Однако гораздо легче было обещать превзойти своего предшественника, обещать в самом скором времени доставить Югурту в Рим связанным по рукам и ногам, чем на деле выполнить это самонадеянное обещание. Марий сражался с гетулами и покорил несколько городов, до сих пор еще не занятых римлянами. Он предпринял экспедицию к городу Капсе (Гафсе) в отдаленной юго-восточной части Нумидии и взял его, причем пришлось преодолеть еще большие трудности, чем при осаде Фалы. Несмотря на договор о капитуляции, Марий приказал перебить все взрослое мужское население. Впрочем, это было единственное средство предотвратить отпадение этого города, лежавшего далеко в пустыне. На реке Молохате, отделявшей нумидийские владения от мавретанских, Марий осадил сильную горную крепость, куда Югурта перевез свою казну. Римляне уже потеряли надежду на удачу и собирались снять осаду, когда благодаря ловкости нескольких смельчаков, вскарабкавшихся на стены, неприступная крепость была взята. Если бы дело было только в том, чтобы закалить армию в отважных экспедициях и доставить солдатам богатую добычу или затмить поход Метелла в пустыню еще более трудными походами, то можно было бы признать целесообразным такой способ ведения войны. Но Марий совершенно упустил из виду главную цель войны, к которой последовательно стремился Метелл: поймать Югурту. Поход Мария к Капсе был бесцельным риском, тогда как поход Метелла в Фалу был вполне целесообразен. Экспедиция же к берегам Молохата, приведшая римские войска если не в Мавретанию, то к ее границам, была совершенно нецелесообразной. От царя Бокха зависело завершить войну в пользу римлян или, наоборот, бесконечно продлить ее. Теперь Бокх заключил с Югуртой договор, по которому Югурта уступил своему тестю часть нумидийских владений, за что Бокх обязался активно помогать зятю в борьбе против римлян. Когда римская армия возвращалась из молохатской экспедиции, она была однажды вечером внезапно окружена несметными полчищами мавретанской и нумидийской конницы. Римлянам пришлось сражаться в том положении, в котором их застигли враги. Они не имели времени построиться в боевом порядке и обеспечить возможность командования. Римляне могли считать себя счастливыми, что их сильно поредевшей армии удалось по крайней мере занять на ночь безопасные позиции на двух возвышенностях, находившихся недалеко друг от друга. Непростительная небрежность африканцев, упоенных своей победой, вырвала из их рук плоды этой победы. Римляне, оправившись за ночь, атаковали на рассвете беспечно спавших африканцев и рассеяли их. После этого римская армия продолжала свое отступление в лучшем порядке и с большей осмотрительностью. Однако она еще раз подверглась нападению. Враг снова атаковал римлян одновременно со всех четырех сторон. Армии угрожала большая опасность. Но начальник римской кавалерии Луций Корнелий Сулла рассеял стоявшую против него нумидийскую конницу, преследовал ее, затем быстро вернулся назад и ударил на Югурту и Бокха, теснивших римскую пехоту с тыла. Таким образом и эта атака была удачно отражена; Марий привел свое войско обратно в Цирту и расположился там на зимних квартирах (648/649) [106/105 г.].

Кажется странным, но в сущности вполне понятно, почему римляне, сначала пренебрегавшие дружбой с Бокхом и потом во всяком случае не искавшие ее, теперь, после того как Бокх начал войну, стали настойчиво добиваться дружбы с ним. При этом римлянам послужило на пользу то, что мавретанский царь формально не объявлял войны Риму. Бокх охотно вернулся к своей прежней двусмысленной политике. Не разрывая договора с Югуртой и не отталкивая его, Бокх в то же время вел с римским главнокомандующим переговоры об условиях союза с Римом. Когда обе стороны договорились или как будто договорились, Бокх просил Мария, чтобы для заключения договора и принятия царственного пленника к нему был послан Луций Сулла. Бокх подчеркивал, что знает и ценит Суллу с того времени, когда Сулла приезжал к нему послом от сената, а также со слов мавретанских послов, которым Сулла оказал на пути в Рим услуги. Марий оказался в затруднительном положении: если бы он отклонил просьбу царя, то это, вероятно, привело бы к разрыву; а исполняя ее, он отдавал самого знатного и самого храброго из римских офицеров во власть весьма ненадежного человека. Всем было известно, что Бокх ведет двойную игру с римлянами и с Югуртой и, по-видимому, стремится обеспечить себе заложников с обеих сторон в лице Югурты и Суллы. Однако желание кончить войну взяло верх над всеми другими соображениями, и Сулла согласился выполнить предложенное ему опасное поручение. Он смело отправился в путь в сопровождении сына Бокха, Волукса, и не дрогнул даже тогда, когда проводник вел его через лагерь Югурты. Сулла отклонил малодушные советы своих спутников, убеждавших его спастись бегством, и в сопровождении мавретанского принца прошел невредимым сквозь толпы врагов. Такое же бесстрашие он обнаружил и в переговорах с Бокхом и убедил его принять, наконец, решение.

Югурта был принесен в жертву. Собственный тесть заманил его в ловушку, обещав, что все его желания будут исполнены. Свита нумидийского царя была перебита, сам он взят в плен. Таким образом этот великий изменник пал жертвой измены своих ближайших родственников. Хитрый и неутомимый африканец был закован в цепи и вместе с женой и детьми привезен Луцием Суллой в римский лагерь. Этим закончилась война, длившаяся семь лет. Честь победы досталась прежде всего Марию. Когда 1 января 650 г. [104 г.] он в качестве победителя въезжал в Рим на триумфальной колеснице, впереди этой колесницы шел в царском одеянии и в цепях Югурта с двумя сыновьями. Спустя несколько дней сын пустыни погиб по приказу Мария в городской подземной тюрьме, в старом колодце на Капитолии, «ледяной бане», как ее назвал африканец, переступая порог, за которым ему было суждено быть удавленным или погибнуть от голода и холода. Однако нельзя было отрицать, что доля Мария в достигнутых успехах была самой незначительной: завоевание Нумидии до границ пустыни было делом Метелла, а захват в плен Югурты — делом Суллы, и роль, которую сыграл Марий между Метеллом и Суллой, не прибавила славы честолюбивому выскочке. Марию было неприятно, что его предшественник принял прозвище «Победителя Нумидии». Он был вне себя от злости, когда впоследствии царь Бокх поставил на Капитолии золотую группу, изображавшую выдачу Югурты Сулле. Но в глазах беспристрастных судей заслуги Мария как главнокомандующего совершенно бледнели перед заслугами Метелла и Суллы, в особенности перед блестящей экспедицией последнего в глубь пустыни. Эта экспедиция выявила отвагу Суллы, его самообладание, прозорливость и власть над людьми; это было признано всей армией и самим главнокомандующим. Само по себе это военное соперничество не имело бы большого значения, если бы оно не переплеталось с политической борьбой партий; если бы оппозиция с помощью своего кандидата Мария не устранила полководца, назначенного сенатом; если бы правящая партия не подчеркивала всячески военных заслуг Метелла и особенно Суллы, злорадно противопоставляя их официальному победителю. Ниже, при изложении внутренней истории Рима, мы еще вернемся к роковым последствиям этой травли.

Впрочем, это восстание зависимого от Рима нумидийского государства не вызвало заметных изменений ни в общем политическом положении, ни даже в африканской провинции. Римское правительство в данном случае отклонилось от той политики, которую оно преследовало в то время в других странах, и не превратило Нумидию в римскую провинцию. Это объясняется, очевидно, тем, что римское владычество не могло бы утвердиться в Нумидии без армии, постоянно охраняющей границы от набегов диких кочевников пустыни; римляне отнюдь не собирались содержать в Африке постоянную армию. Поэтому они ограничились тем, что присоединили к царству Бокха западную часть Нумидии, вероятно, полосу между рекой Молохатом и портом Сальды (Бужи), позднее носившую название Мавретании Цезарейской (провинция Алжир). Урезанное таким образом Нумидийское царство отдали последнему законному внуку Массиниссы, болезненному и слабоумному сводному брату Югурты, Гауде, который еще в 646 г. [108 г.] по совету Мария предъявил сенату свои притязания на нумидийский престол 40 . Одновременно гетульские племена, жившие в глубине Африки, были в качестве независимых союзников Рима приняты в число свободных народов, находящихся с Римом в договорных отношениях.

Политические последствия югуртинской войны, или, вернее югуртинского восстания, были много важнее переустройства зависимых африканских государств. Впрочем, эти политические результаты тоже часто переоценивались. Правда, они вскрыли во всей наготе язвы римской системы управления. Продажность правящей римской аристократии стала теперь не только общеизвестной, но была даже, так сказать, удостоверена судебным порядком. Мирные договоры и трибунское право интерцессии, лагерный вал и жизнь солдат-все это аристократия готова была продать за деньги. Уезжая из Рима, Югурта сказал, что, будь у него достаточно денег, он мог бы купить весь город; эти слова вполне соответствовали истине. Вся внутренняя и внешняя политика тогдашнего Рима носила ту же печать дьявольского ничтожества. Для нас правильная перспектива искажается потому, что случайно об африканской войне дошли более подробные сведения, чем о других военных и политических событиях той эпохи. Для современников же в разоблачениях, связанных с югуртинской войной, не было ничего нового. Любой неустрашимый патриот давно уже мог привести подобные факты. Конечно, африканские события дали ряд новых, еще более веских и неопровержимых доказательств гнусности и бездарности реставрированного сенатского правления. Но эти разоблачения могли бы сыграть важную роль лишь при наличии оппозиции и общественного мнения, с которыми правительству приходилось бы считаться. Между тем югуртинская война в равной мере проституировала правительство и вскрыла полное ничтожество оппозиции. Невозможно было править хуже, чем правила римская реставрация в 637—645 гг. [117—109 гг.]. Беспомощность римского сената в 645 г. [109 г.] превосходила все пределы. Если бы в Риме существовала настоящая оппозиция, т. е. партия, которая желала и добивалась принципиальных изменений конституции, она неизбежно должна была тогда сделать хотя бы попытку свергнуть реставрированный сенат. Однако эта попытка не была сделана. Политический вопрос был превращен в персональный: сменили главнокомандующих и отправили в ссылку нескольких ничтожных и негодных людей. Это показало, что так называемая партия популяров как таковая не могла управлять государством да и не стремилась к этому; что в Риме были только две возможные формы правления: тирания и олигархия; что пока по воле случая на политической арене не появится человек, даже не особенно выдающийся, а просто достаточно известный, чтобы захватить верховную власть, до тех пор самые вопиющие злоупотребления могут в крайнем случае грозить опасностью отдельным олигархам, но никак не олигархии; напротив, если появится такой претендент, то совсем легко будет опрокинуть прогнившие курульные кресла. В этом отношении было показательно выступление Мария: само по себе оно ничем не оправдывалось. Если бы после поражения армии Альбина народ штурмовал курию, это было бы понятно, чтобы не сказать — в порядке вещей. Но после того оборота, который приняла война в Нумидии в результате командования Метелла, не могло уже быть речи о плохом военном руководстве и о какой-либо опасности для государства в этом отношении. Тем не менее первому попавшемуся честолюбивому офицеру удалось совершить то, чем некогда угрожал правительству Сципион Африканский Старший (I, 779). Он добился одного из важнейших военных командований наперекор ясно выраженной воле правительства. Общественное мнение, ничтожное в руках так называемой партии популяров, становилось непреодолимым орудием в руках будущего римского монарха. Мы не хотим сказать этим, что Марий намеревался сыграть роль претендента. Меньше всего это можно утверждать относительно того времени, когда он добивался своего назначения главнокомандующим в Африке. Но понимал ли он, что делал, или нет, во всяком случае для реставрированного правительства аристократии явно наступил конец с того момента, когда машина комиций стала поставлять главнокомандующих, или, что приблизительно одно и то же, когда для каждого популярного военачальника открылась возможность законным путем возводить самого себя в главнокомандующие. В этих предварительных кризисах выступил только один новый момент: вовлечение военных и армии в политическую революцию. Пока еще оставалось неясным, будет ли выступление Мария непосредственно началом новой попытки заменить олигархию тиранией или же оно подобно другим аналогичным фактам останется без дальнейших последствий, как единичный случай посягательства на прерогативы правительства. Однако можно было уже предвидеть, что если эти зародыши второй тирании разовьются, во главе ее станет не государственный деятель, вроде Гая Гракха, а военный. Организуя свою новую африканскую армию, Марий в то же время реорганизовал военное дело; он отменил в армии имущественный ценз и разрешил вступать в легион в качестве добровольцев самым бедным гражданам, если они вообще годились в солдаты. Возможно, что вводя это новшество, он руководствовался чисто военными соображениями. Но тем не менее это было политическим событием, крайне важным по своим последствиям. Отныне армия не состояла как в былое время из зажиточных граждан, которые могли много потерять, и даже не из людей, которые могли хоть кое-что потерять, как в недавнее время. Она начала превращаться в сборище людей, которым нечего было терять, у которых были только их руки и то, что им давал главнокомандующий. В 650 г. [104 г.] аристократия властвовала так же неограниченно, как и в 620 [134 г.]. Но признаки надвигавшейся катастрофы множились, и на политическом горизонте рядом с короной появился меч.