Стихи: Русь замысловатая - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

нет приливочной

в нашей воде-океане!

— Волн в проруби не бывает,

там раки и щуки

от разной-всяческой скуки.

Нюрка вдруг испугалась,

с сугроба быстро поднялась.

А наши местны мужики

(тоже ведь не дураки)

как её в прорубь закинут!

Христа помянут и выпьют

литра три самогона:

— И что я такой влюблённый

в морозы крещенские?

— Да. Только бабы пошли дюже мелкие!

Я разочарована в любови деревенской

Интересные мужчины —

те, которые в кручине

не бывали никогда.

Я б за ними так пошла:

голая, раздетая,

колхозными заветами

вся, как кукла, скована.

Я разочарована

в любови деревенской.

Танец хочу венский

сплясать с поэтом злобным.

Хлопай, душа, хлопай

голодна пока что.

Хочу чтоб принц бумажный

писал мне… Не напишешь?

Слышишь ты, не слышишь?

Тётя Зоя и валенки

Тётя Зоя

ни с кем не спорит,

она сидит на завалинке,

латает зачем-то валенки,

но от латок её нет прока:

от первого снегу потёкла

её прошлогодняя латка.

Ну и ладно.

А на улице вечер,

и полон скворечник

скворцами,

там деточки с мамой.

И лето!

Жаль, Зоя, ты не раздета.

Забрось свои валенки за забор,

может, припрётся Егор

на дармовщину:

спрячет свою личину

да и дитя «надует».

А оно нам надо? Задует

тётя Зоя сальную свечку,

проверит свои колечки.

И спать в одиночку завалится,

пущай хоть хата развалится,

ей Егора чужого не надо,

ему и его жинка рада.

А мы тоже слезем с завалинки,

подберём свои старые валенки

да пойдём по-взрослому целоваться.

Не век же нам женихаться?

О том, как дети бабам надоели

Дети бабам надоели:

пить хотели, спать. Поели

и давай опять орать.

Так орут, что не унять!

Что же делать, как же быть,

как о детях нам забыть?

И придумали чудилку,

саму страшную страшилку:

не рожать детей и вовсе,

а родив, так сразу бросить!

И пошло-поехало:

сто грехов нагрехали

и ещё немножко,

видала даже кошка!

Но недолго такое было,

Клавка с дедом согрешила,

родила — не отдаёт!

Собрались бабы на сход:

что же делать с Клавкой,

ножом её или булавкой?

Решили просто забить топором.

А Клавка прёт напролом,

забралась на сцену

и орёт: «Где смену

брать вы будете?

Сдохнете или скурвитесь!»

Говорила Клавка час,

а может, два. И сглаз

уходил потихоньку:

трезвели бабы, легонько

дитя того шлёпали.

И нравилось им! Да хлопали

глазищами непонятными:

что за порча такая отвратная

на наши головы навалилась?

Бабы очухались и влюбились

в самого распоследнего старика!

Он еле живой. А я

к мужу приеду уж скоро:

— Ну здравствуй, самый милый

на всей планетище, Вова!

Бабы и тоска вселенская

Жили-были бабы. Так себе жили,

ни хорошо и ни плохо:

никого никогда не любили —

всё меньше мороки!

И в чёрную глядя вселенную,

ни о прошлом не плакали, ни о настоящем,

а думали: «Мы, наверное,

кинутые или пропащие.»

А звёзды такие печальные,

ни в конце пути, ни в начале

«друзей баб» никогда не видели:

девок бросили те иль обидели?

Бабы ж играли в игрушки:

перекладывали подушки

с пустого места на место.

— Чудесное слово «невеста!» —

вздыхали бабы и плакали.

Да жизнь измеряли знаками

на своём нелёгком пути:

надо идти, идти и идти!

Шли бабы долго,

прошли Енисей и Волгу,

вошли в Карибское море:

— Нет нам счастья, утонем!

Тонули они тоже долго:

растолстели бабы, без толку

свои пышные бёдра топили,

лишь веру в погибель убили.

Уселись на берегу, ждут

когда к ним друзья приплывут.

Но лишь глупо бакланы кричали,

да сирены на баб ворчали:

— Не ждите друзей, они с нами,

мы их к себе забрали!

Ох, как давно это было:

Ивана, Степана, Василя…

Тут список имён наполнил

огромное море. «Помним, —

шептали бабы. — Ивана,

Степана, Емелю, Полкана…

Помним, а ну отдайте,

мужиков обратно верстайте!»

И кинулись на сирен своим весом:

каждая сто кило! И бесы

покинули синее море:

сдохли сирены. Вскоре

на сушу вышли Иваны,

Степаны, Емели, Полканы…

И бабам сказали: «Невесты,

даже вес нам ваш интересен!»

А ко мне подошёл мой Вова:

«Ну здравствуй, моя корова,

поправилась ты без меня,

пойдём вес сгонять!» Ну и я

побежала за ним, как тёлка.

Вдруг песня вселенская смолкла,

такая печальная песня.

— Мы новую сочиним, чудесней! —

мужчины хором сказали

и звёздами закидали

весело пляшущих женщин.

Это счастье, ни больше, ни меньше!

Я и длинная повесть

Написала б я длинную повесть

«Мой муж — идиот», но совесть

будет, наверное, мучить,

ведь жить с идиотом скучно,

он мне не скажет: «Милая,

сбегай сегодня за пивом!»

И тело не приласкает.

Он идиот. Чёрт знает,

что это у нас такое!

Молчит он. Снова и снова

падает зеркало в ванной.

Устала я быть незваной

в своём собственном доме.

Я очень хотела к Вове!

Но Вова боится тоже

стать на дебила похожим,

если со мной сойдётся.

Что же мне делать, боже?

Помирай хоть так

Как ты жил дурак, помирай хоть так!

Помирай хоть так: да ни так, ни сяк.

Ты такой-сякой был у маменьки,

ты такой-рассякой был у тятеньки,

у любимой жены слыл не ласковым.

Сам не ласковый, не обласканный,

пожил — что не жил,

попел, поседел

и пошёл пешочком на выселки:

ни друзей не видать, ни Марысеньки!

А есть сын у тебя,

что ругает отца,

всё ругает тебя да плачется:

— И куда ж ты, отец? Да хватит уж!

Вот царю народ да всё смотрит в рот,

а твой народ за тобой не прёт,

не прёт народ, ему не хочется,

даже пристав и тот обхохочется!

А звёзды с неба заплакали:

— Почему ты, мужик, не алкаешь,

не молишься, не просишь милости,

иль на бел свет у тебя нет видимости?

Поморгали звёзды, померкли.

Ты протёр глаза, а на вертеле

болтается Россия-мать.

Потянул рукой. Ан, не достать!

И пошёл пешком до своих выселок,

гол как сокол. Авось не выселят!

А душа его на том же вертеле.

Пропадай родня! Вот вы не верите,

а он жил, как дурак,

да пропал за так.

И горит в огне — нет спасения!

Человечеству не даст прощения.

Чай и разговоры

Чаи гонять — не хворост вязать.

А где его взять?

У нас лишь сосны и ели.

Не, за хворостом мы ходить не хотели.

Мы