ЯД - Одран Нюктэ

Дождь свинцовой дробью осыпал пешеходов.

– Что слушаете? – бесцеремонно выдернула один наушник-вкладыш, приложила к своему уху, круглому, похожему на морскую ракушку. Опять нахмурилась. Пока шли, думалось о многом. Её босые щиколотки, верно, были ледяными. Крошечные пальчики торчали наружу, розовый лак скололся. Глупо, как ни обмозговывай. Такая вольная, такая… живая. На шее виднелся серебряный кулон с изображением крылатой женской фигуры.

– Вы такой бука. Правда, не любите людей?

– О, очень люблю… аж через край.

«Внутреннее равновесие. Я спокоен». Вызвал в памяти сиятельный образ доктора Э., в-ская клиника неврозов.

– Сознайтесь, вы что-то натворили, да? Потому сидите тут тише воды, ниже травы?

Она заглядывала в пасть дракону, дёргала смерть за усы. «Скажи, кто ещё из знаменитых людей прошлого пьёт кровь? Может быть, Моцарт?» Где-то в сердце забились напряжённо тексты в безжалостном ритме. Что ещё наскрести по сусекам сознания можно от незабвенного, совершенного Убийцы? Ведь не впитался же он, не слился, не был растворён, нет. Где его память, его страсти и страхи? Чуть внимательнее к себе, майн либхен, чуть осмотрительнее.

– Нет. Никакой экзотики, – озвучил требование к себе и окружающему.

Кэтрин постучала ногтем по корешку книги, которую крепко прижимала к груди.

– Во сколько мне завтра явиться?

– Подходи, ну, к девяти.

– Хорошо.

Отняла зонтик и быстро ушла.

Она шла, не оглядываясь. Быстро перебирая ногами. Сырые по колено. Шла и воображала себя японкой. И сиротой. И обязательно, чтобы кому-то помогала. А Манффи с нерасшифрованной злостью бросил велосипед у входа, под дождём, и, срывая по пути мокрую одежду, шумно поднялся к себе.

Душ. Вода лилась упругими струями, била по язвам. Их розовые ротики саднило, но боль терпимая. Даже, отчасти, приятная. Нашёл две новые на правом бедре. И ещё одно белесое пятнышко, готовое скоро протереться. Рухлядь, не тело, сплошные прорехи. Смывая муку и пот, дотронулся до шеи. Пальцы легли и замерли. Нет, не ошибся: так и есть. На равном расстоянии от уха и кости челюсти, у самого её изгиба, – плотный бугорок. Миллиметров семь. Вот оно, родимое… Тяжело вздохнул, постоял. Понял, что ведь боялся же. Ждал. И вот. Симптомчики. Здравствуйте, а я за вами пришёл! Клешнями щёлк-щёлк, усиками поддразнил. У них ещё есть эти, как их, максиллоподы?

Вылез, кое-как обтёрся махровым полотенцем. Весь вечер провёл между двумя зеркалами. Регулируя наклон того, что спереди и поменьше, разглядывал спину в то, что сзади и побольше. Прижигал язвы. Клеил марлевые подушечки. Выискивал собрата обнаруженному уплотнению. Пока больше узелков не выявил. Внепланово вколол витаминчиков. А ведь сердце-то, оно, конечно, главное. А есть же ещё почки. И печень. Показал зубы отражению, потом – язык. Подозрительный у вас налёт, батенька. Оделся и покинул дом.

Курил в пабе. Потому что больше негде. Брал кальян. Мундштук приносил свой, чистил спиртом, клал в деревянную коробочку с бархатным дном. Болельщики «Манчестера» старались перекричать болельщиков «Ливерпуля». Махали шарфами и пили пиво.

Зашёл в аптеку. Галеновы препараты. Народная медицина – китайская, индийская. Поводил носом по витрине – нет того, что нужно. У таксофона порылся в справочнике, вооружился адресом фармацеи, специализирующейся на травах. Пожилой индус в европейской одежде сидел за стойкой. Манффи протянул список. Индус (на ярлычке – фамилия Джаваланакара) с кожей цвета благородного дерева очень внимательно изучил требуемое.

– Это будет вам дорого стоить.

Нарисовал на этой же бумажке цену.

– Я согласен.

– Но я всё равно могу не достать ряд компонентов.

Манфред дорисовал к сумме нолик.

– Сделаете?

– Да, берусь. Правда, результата не гарантирую. Но капли будут. Через две недели.

Две недели! Непроизвольно прикоснулся к бугорку на шее. Ладно, наберись терпения, Манффи. Быть человеком – крайне неудобно. Люди говорят: «если у вас что-то болит, значит вы живы». Надо терпеть.

Но Манффи пока ещё не умер. И даже доктору не показался. Хотя док Кингсли время от времени вежливо просил заглянуть на прием, получая пакет с сырными слойками через окошечко. И настаивал бросить курить, хотя по сравнению с прежними годами (Шварцеру оказалось трудно отыскать нужное слово, не получалось выразить по-человечески хрупкий магический мир) он, считай, бросил. Неизвестно, курил ли Манфред Шварцер, всю жизнь свою проживший в Швейцарии. Как он там, интересно? Заледенел, был залит водой, отданной карстом альпийского озера? Или его съели раки? А может, играя в лесу, его откопали скауты под копной прошлогодней листвы – почерневшую безгубую мумию? Опознали ли его? Ищет ли его полиция? «Манфред Шварцер, парам-парам, пропал без вести, парам-парам… всякий, что-либо знающий о его местонахождении…»

Вот какие мысли грызли его ночами. Помимо них – еще рой других, глубоких и вяжущих. Набрякшие веки, горячие, как булочки с кунжутом, накрывали зрачки. Мир погружался в прах, тлетворный и медлительный. Яд. Море яда. Баснословное Прошлое. Невозвратимые, слизнутые песками годы. Было двадцать – стало пятьдесят. Бац – и волшебство кончилось.

Глава 6

Вот год прошёл – а Манффи не умер.

Полиция сверилась с мятым ксероксом – одно лицо – и стала медленно приближаться. Хлоп-хлоп по карманам: паспорт оставил в другой куртке. Вежливо козырнули. Классические каски с ремешком под подбородком и кислотно-жёлтые куртки. Почему они, во всем мире, везде, ходили по двое? Почему они всегда ходят по двое – коротышка и долговязый? Как ни смена, как ни обход – всегда и везде одно и то же: коротышка и долговязый заступают на дежурство вместе?

– Мы… нас… вас… вы задержаны.

«По какому праву?!» – взвился бы прежний Манффи на дыбы. Этот Манффи только поморщился и сдался. По запросу из Берна. Странно и смутно всё это. Они ничего не спрашивали про Манфреда Шварцера у Манфреда Шварцера. Не нашли?

В маленьких городках, ещё Пруст что-то упоминал, каждая старушка издали вычленит чужака. Она может отличить не то что человека, а даже незнакомую собаку. И это доставит ей беспокойство. Она начнет думать. Следить. Звонить, куда следует. Это был ключевой момент, почему Манфред переехал «сразу после» в Лондон. Малозаметные расхождения в привычках или манерах, голосе, распорядке дня – и он сгорел бы. Конечно, самый серьёзный шанс из всех был – загреметь в сумасшедший дом. При самом худшем развитии сюжета. Но здесь, в Англии…

– Что не так-то? Меня в чём-то обвиняют? – осторожно поинтересовался Шварцер у скучающего дежурного, который уже закончил стучать по клавишам, вбивая сведения в картотеку.

– Пока нет. Только подозревают.

– Меня посадят в тюрьму?

– Нет. Вы будете заключены на время, пока мы будем устанавливать подробности.

Пальчики нигде не числились. Чист. Сразу отлегло на сердце. Стало даже не в меру весело – вот будет игра, славное приключение!

В камеру, где были телик, постель, туалет, душ и стол, часа два спустя зашёл высокий мужчина с продолговатым лицом.

– Здрасьте, – улыбнулся, кивнул головой. На глаз никак не удавалось определить, сколько ему лет. Лицо