Лишь - Эндрю Шон Грир

к литературе. Были политики, которые так к нему присматривались, будто собирались снимать мерки для костюма. Были актеры, которые примеряли его на ковровой дорожке. Были фотографы, которые подбирали для него правильное освещение. Неплохие варианты, многие из них. Выбирай не хочу. Но тому, кто уже любил, этого недостаточно; жить с «неплохим вариантом» еще хуже, чем жить одному.

Неудивительно, что Лишь снова и снова возвращался к мечтательному, простому, бойкому, начитанному, безобидному, молоденькому Фредди.

Так продолжалось девять лет. А потом, однажды осенью, все закончилось. К тому времени из двадцатипятилетнего юноши Фредди превратился в мужчину тридцати с небольшим: типичный учитель в голубой рубашке с коротким рукавом и черном галстуке. Лишь в шутку называл его «мистер Пелу» (часто поднимая при этом руку, как на уроке). Черепаховую оправу мистер Пелу сменил на красный пластик, но с кудрями не расстался. Старая одежда стала ему мала; тощий юнец оформился во взрослого мужчину с плечами, грудью и едва намечающимся животиком. По выходным он больше не карабкался пьяный к Лишь на крыльцо и не декламировал плохие стихи. Разве что один раз. Приехал после свадьбы друга, веселенький, разрумянившийся, и, хватаясь за Лишь, со смехом ввалился в прихожую. Ночью жался к нему и весь горел. А утром со вздохом объявил, что встречается с человеком, который хочет моногамных отношений. В прошлом месяце он пообещал хранить верность. Пора наконец сдержать слово.

Фредди лежал на животе, уткнувшись лицом Лишь в плечо. Колючая щетина. На прикроватном столике сквозь увеличительные стекла его очков виднелись запонки. Лишь спросил:

– Он обо мне знает?

Фредди приподнял голову.

– Что знает?

– Это. – Лишь обвел рукой их голые тела.

Фредди посмотрел ему в глаза.

– Мне нельзя сюда больше приходить.

– Я понимаю.

– Не то чтобы я не хотел. Нам с тобой было весело. Но ты же понимаешь.

– Я понимаю.

Фредди собирался что-то прибавить, но передумал. Молча смотрел на Лишь с видом человека, пытающегося запомнить фотографию. Что он видел? Отвернувшись, он потянулся за очками.

– Поцелуй меня на прощание.

– Мистер Пелу, – сказал Лишь. – Мы же на самом деле не прощаемся.

Фредди надел очки в красной оправе, и в каждом иллюминаторе мелькнуло по голубой рыбке.

– Хочешь, чтобы я навсегда тут с тобой остался?

Сквозь заросли плюща пробилось солнце, начертило на голой ноге шахматный узор.

Лишь посмотрел на своего любовника, и, возможно, перед глазами у него пронеслись кадры из прошлого: смокинг, номер в парижском отеле, вечеринка на крыше – а может, его ослепили паника и боль утраты. Мозг что-то телеграфировал, но Лишь не обращал внимания. Он наклонился к Фредди и поцеловал его долгим поцелуем. А затем сказал:

– Ты брал мой одеколон, я же чувствую.

Диоптрии, прежде умножавшие решимость молодого человека, теперь увеличивали и без того огромные зрачки. Его глаза блуждали туда-сюда, как по странице, по лицу Артура Лишь. Наконец он через силу улыбнулся.

– И это, по-твоему, прощальный поцелуй? – спросил он.

Пару месяцев спустя в почте: приглашение на свадьбу. «Будем рады видеть вас на церемонии бракосочетания Федерико Пелу и Томаса Денниса». До чего неловко. Ни при каких обстоятельствах не должен он принимать приглашение, ведь все знают, что Фредди – его бывший paramour[6]; и если смешки и приподнятые брови его никогда не смущали, то улыбку на лице Карлоса – улыбку жалости – он просто не вынесет. Они с Карлосом уже столкнулись на одном благотворительном вечере в канун Рождества (декор из сосновых ветвей так и кричал: «Огнеопасно!»). Карлос отвел его в сторонку и поблагодарил за то, что он так милостиво отпустил Фредди: «Ты же знаешь, Артур, мой сын тебе не пара».

Однако просто так отказаться было невозможно. Сидеть дома, пока вся честная компания пропивает в Сономе Карлосовы деньги? Не меньший повод для насмешек. Бедный юный Артур Лишь стал бедным старым Артуром Лишь. В ход пойдут запылившиеся истории, в которых он выставил себя дураком, а потом и свежие байки, еще не опробованные. Сама мысль об этом была невыносима; ни при каких обстоятельствах не должен он отказываться. Коварная, коварная жизнь!

Вместе с приглашением на свадьбу пришло вежливое напоминание о другом приглашении: за сомнительную плату преподавать в сомнительном берлинском университете. Времени на размышления оставалось мало. Лишь сидел за письменным столом, разглядывая письмо; у ретивого жеребца на логотипе, похоже, была эрекция. С улицы доносились песни молотков в руках кровельщиков и запах смолы. Он достал из ящика стола другие письма, другие приглашения без ответа; в недрах компьютера хранились третьи; под листочками с телефонными сообщениями были погребены четвертые. Лишь сидел и раздумывал над ними под грохот стройки и ответное дребезжание оконных стекол. Работа в университете, конференция, путевой очерк, резиденция для писателей и так далее. Как в сицилийских монастырях раз в год поднимается занавес, чтобы родня затворниц могла на них посмотреть, так и в голове Лишь приоткрылась завеса над одной идеей.

«К сожалению, – написал он, – я буду за границей. Мои наилучшие пожелания Фредди и Тому».

Он примет их все.

До чего хаотичный вышел маршрут!

Первое: уже упомянутое интервью с Х. Х. Х. Мандерном. Шанс бесплатно слетать в Нью-Йорк и два дня гулять по городу, пылающему осенними красками. И как минимум один бесплатный ужин (бальзам для писателя): с агентом, у которого наверняка будут новости от издателя. Издатель уже больше месяца сожительствовал с рукописью его последнего романа – так поступают все современные пары, – и со дня на день можно было ожидать предложения. Будет шампанское; будет аванс.

Второе: конференция в Мехико. Именно таких мероприятий Лишь избегал годами: симпозиумов по творчеству Роберта. Их отношения закончились пятнадцать лет назад, но когда Роберт заболел и прекратил путешествовать, на литературные фестивали стали приглашать Лишь. Не как полноправного романиста, а скорее как очевидца. Как вдову героя Гражданской войны, сказал бы он сам. Людям хочется в последний раз соприкоснуться, пусть даже через посредника, со знаменитой школой Русской реки, богемным миром семидесятых, давно канувшим в прошлое. Раньше Лишь неизменно отказывался. Не потому, что боялся подмочить репутацию – это невозможно, ибо у него такой низкий статус, что иногда он кажется себе подземным существом, – а потому, что не хотел паразитировать на чужой славе, рассказывая о мире, к которому на самом деле не принадлежал. Но на этот раз даже попаразитировать не удастся, потому что денег предлагают вдвое меньше, чем раньше. Зато будет чем занять пять дней между Нью-Йорком и церемонией награждения в Турине.

Третье: Турин. Лишь настроен скептически. Одну его книгу, недавно вышедшую в итальянском переводе, якобы номинировали на prestigioso prix[7]. Но которую? Наконец, не без труда, он выяснил: «Темную материю». Прилив нежности и сожалений, как при виде имени бывшего возлюбленного в списке пассажиров твоего