Лишь - Эндрю Шон Грир

Карлоса называл только по имени. Его звали Федерико (мать мексиканка), но для всех он был просто Фредди.

Фредди подошел к окну и окинул взглядом город, по которому ластиком прошелся туман. Теперь овощи он ел, но к приемному отцу до сих пор обращался по имени. Джинсы с футболкой подчеркивали его болезненную худобу и впалую грудь, и пусть юношеской резвости ему не хватало, зато страстей было хоть отбавляй; можно было откинуться на спинку кресла с ведерком попкорна и наблюдать, как драмы и комедии его души проецируются на его лице, а стекла очков в черепаховой оправе переливаются мыслями, подобно мембранам мыльных пузырей.

Услышав свое имя, Фредди обернулся; с ним заговорила женщина в белом шелковом костюме, янтарных бусах и с непринужденной манерой Дайаны Росс[4]:

– Фредди, зайчик, я слышала, ты вернулся в школу.

Какая у него специальность, мягко спросила она.

Гордая улыбка:

– Учитель английского и литературы в старших классах.

Она просияла.

– Боже, как приятно это слышать! Молодежь совсем не идет в учителя.

– Просто мне неинтересно со сверстниками.

Она вынула оливку из бокала мартини.

– От этого пострадает твоя личная жизнь.

– Пожалуй. Но у меня ее и так, считай, нет, – сказал Фредди и жадным глотком прикончил шампанское.

– Нам просто надо найти тебе подходящего мужчину. Знаешь, мой сын Том…

Откуда-то сзади:

– Он вообще-то поэт! – Появляется Карлос с покачивающимся бокалом белого вина.

Женщина (правила диктуют, чтобы ее представили: Кэролайн Деннис, работает в области программного обеспечения; Фредди будет с ней на короткой ноге) взвизгнула.

Фредди опасливо посмотрел на нее и смущенно улыбнулся.

– Поэт из меня ужасный. Это я в детстве хотел стать поэтом, вот Карлос и припомнил.

– В детстве – то есть в прошлом году, – улыбнулся Карлос.

Фредди умолк; его темные кудри покачивались от турбулентности у него в голове.

Миссис Деннис мишурно рассмеялась. Сказала, что обожает поэзию. Всегда любила Буковски и «всю эту братию».

– Вам нравится Буковски? – переспросил Фредди.

– О нет, – сказал Карлос.

– Простите, Кэролайн, но, по-моему, он еще хуже, чем я.

У миссис Деннис шея пошла красными пятнами, и Карлос поспешил показать ей картину художника, дружившего со школой Русской реки. Фредди, у которого даже плоды светской беседы вставали поперек горла, умчался к бару за новым бокалом шампанского.

Снаружи, у входа, у одной из тех низких стен с белой дверкой, за которыми прячется сползающий по склону дом, стоит Артур Лишь – и что же скажут люди? «Ой, выглядишь отлично. Слышал о вас с Робертом. За кем остался дом?»

Мог ли он знать, что за этой дверью его поджидают девять лет?

– Привет, Артур! Что это на тебе?

– Карлос.

Двадцать лет прошло, и все же в тот день, в той комнате: старые соперники снова на ножах.

Рядом с Карлосом: кудрявый очкастый юноша, вытянулся в струнку.

– Артур, помнишь моего сына, Фредди?

Все сложилось само собой. Жить у Карлоса было невыносимо, и время от времени, по пятницам – после долгого дня в школе и похода в бар с университетскими друзьями на «счастливые часы» – Фредди объявлялся у него на крыльце, поддатый и готовый на все выходные зарыться в постель. На следующий день Лишь приводил Фредди в чувство с помощью кофе и старого кино, а в понедельник утром выставлял за порог. На первых порах это случалось примерно раз в месяц, а потом переросло в привычку, и вот однажды, в пятницу вечером, так и не дождавшись звонка в дверь, Лишь поймал себя на том, что расстроился. Как же это странно – проснуться в тепле белых простыней, в лучах солнца, проникших через увитое плющом окно, и почувствовать, что чего-то не хватает. При встрече он сказал Фредди, что не стоит так много пить. И декламировать такие кошмарные стихи. А вот ключи от его дома. Фредди ничего не ответил, но ключи положил в карман и пользовался ими, когда хотел (и так и не вернул).

Сторонний наблюдатель сказал бы: «Все это прекрасно, главное не влюбляться». Их бы это рассмешило. Фредди Пелу и Артур Лишь?

Фредди интересовался любовью так же мало, как и следует молодому человеку; у него были книжки, у него была работа в школе, у него были друзья, у него была холостяцкая жизнь. Старый, удобный Артур вопросов не задавал. К тому же Фредди подозревал, что Карлос в ярости оттого, что приемный сын спит с его заклятым врагом, а Фредди еще не вышел из того возраста, когда издевательства над родителями приносят удовольствие. Ему и в голову не приходило, что Карлос, может быть, только рад сбыть его с рук. Что до Лишь, Фредди вообще был не в его вкусе. Артур Лишь всегда влюблялся в мужчин постарше; вот их надо остерегаться. А какой-то мальчишка, который даже не может назвать битлов? Способ отвлечься; невинная забава; хобби.

Разумеется, в те годы, что они с Фредди встречались, у Лишь были и другие, более серьезные отношения. Был преподаватель истории из Дейвиса[5], который проделывал двухчасовой путь, чтобы заехать за Лишь и свозить его в театр. Лысый, с рыжей бородой, искорками в глазах и искрометным юмором; было приятно, до поры до времени, побыть взрослым вместе с другим взрослым, разделить с кем-то жизненный этап – сорок с небольшим – и вместе подшучивать над их общим страхом перед полтинником. Однажды Лишь оглянулся на профиль Говарда, освещенный огнями сцены, и подумал: «Вот хороший спутник жизни, вот хороший вариант». Смог бы он полюбить Говарда? Вполне возможно. Но секс был неуклюжим, слишком много конкретики («Ущипни там, хорошо, теперь потрогай тут; нет, выше; нет, выше; нет, ВЫШЕ!»), точно на кастинге в кордебалет. Впрочем, Говард был милый и хорошо готовил; приносил свои ингредиенты и варил такие острые щи из квашеной капусты, что от них слегка уносило. Он любил держать Лишь за руку и часто ему улыбался. Поэтому Лишь подождал полгода, посмотреть, не улучшится ли секс, но секс не улучшился, и он решил ничего об этом не говорить, так что, думаю, он все-таки знал, что это не любовь.

Были и другие; много, очень много. Был китайский банкир, который играл на скрипке и издавал страстные звуки в постели, но целовался так, будто видел поцелуи только в фильмах. Был колумбийский бармен с несомненным обаянием и несносным английским («Я хочу обслужить твою руку и ногу»); испанский Лишь был еще хуже. Был архитектор с Лонг-Айленда, который спал во фланелевой пижаме и ночном колпаке, как герой немого кино. Был флорист, повернутый на сексе на природе, после которого Лишь пришлось делать тест на венерические и лечить ожоги от ядовитого дуба. Были айтишники, которые считали, что Лишь обязан следить за всеми новостями техноиндустрии, но не проявляли ни малейшего интереса