Намбандзин - Александр Васильевич Чернобровкин

вернулся с уловом хозяин дома по имени Мэнэбу — сухощавый мужчина лет пятидесяти. У него большая лодка с навесом и шестью гребцами, трое из которых его сыновья. Ловит в основном кальмаров и креветок, которыми и накормили на ужин нас с Афонсу Гомешом.

По местным меркам Мэнэбу состоятельный человек, поэтому был еще и камадо (старостой), то есть отвечал перед чиновниками даймё за всех жителей деревни. За это он был освобожден от налогов. В свою очередь ему починялись старшие групп из пяти домов. Группа несла ответственность за всех своих членов, в том числе налоговую и уголовную, а деревня — за все пятидворки. Если жители примыкали к бунту, старосту казнили первым. Такое часто случалось в неурожайные годы.

Ели мы в доме, разделенном перегородками из бамбуковых рам, на которые натянута рисовая бумага, пропитанная чем-то и довольно красиво разрисованная: бамбук, тростник, журавли и еще какие-то птицы… Часть «столовой» возле входа была земляной, а дальше шел деревянный помост с прямоугольным углублением для очага, сложенного из камней. Перед помостом разувались и перемещались по нему босыми. Хозяин сидел на циновке возле дальней короткой стороны очага лицом к земляной части, а рядом хозяйка. Нас с монахом посадили на одну большую циновку возле длинной левой, если смотреть от входа, стороны. За нашими спинами поставили бумажный экран, чтобы защищал от сквозняков. Остальные члены семьи расположились напротив гостей, причем младшие во втором и третьем ряду. В трапезе принимала участие вся патриархальная семья, включая старших внуков. Каждому дали поднос с двумя деревянными чашами, пустой и наполненной хисио (соевым соусом), который отличался по вкусу от того, что ел в будущем. В первой смешивали ингредиенты, подаваемые невестками, которые поедят позже, а из второй добавляли соус по вкусу. Аборигены сели в неформальную позу и поставили подносы на колени. Мы с Афонсу Гомешем расположились, вытянув ноги и поставив подносы на циновки. Японцы ели деревянными палочками, держа чашу возле рта. Мы — ложками, наклоняясь к чаше. Первым блюдом были порезанные на маленькие кусочки и перемешанные кальмар, дайкон (белая редька), морковь и еще какая-то трава. Далее подали креветок, приготовленных в кляре, с пшенной кашей. Как похвастался иезуит, это португальцы научили аборигенов готовить морепродукты в кляре. Запивали зеленым чаем из маленьких глиняных пиал. Никаких церемоний, наливай и пей. Ни сахара, который, как сказал монах, известен здесь, ни меда к чаю не подавали. Может, не было ни того, ни другого, а может, его не принято предлагать мужчинам. В двадцать первом веке сладкое разрешалось есть только женщинам и детям обоего пола. Обозвать взрослого японца сладкоежкой — это как русского молокососом. Рис тоже не предлагали ни в каком виде. Оказывается, он слишком дорог для бедноты, используется вместо денег, в первую очередь для уплаты налогов. Основная единица измерения риса — один коку. Это сто восемьдесят литров (сто пятьдесят килограмм) белых, отшлифованных зерен. Столько в среднем уходит на питание одного самурая в год.

После еды нас поместили в маленькой комнатенке, отделенной раздвижными перегородками. Спали на татами. Внутри матов рисовая солома, а сверху слой из сухой, более плотной и прочной травы, которую называют игуса. Вместо подушки деревянный валик, обернутый, видимо, для нас дерюгой. Само собой, акустика на высоте, будто любовью занимаются рядом с тобой. После долгого воздержания слушать это всё было тоскливо. Храп иезуита был слабым помощником в борьбе с искушением.

Глава 2

3

Встали хозяева и Афонсу Гомеш рано, с курами. Я слышал их возню, но не хотел выпадать из сладкой дремы. Когда наконец-то заставил себя подняться и выйти во двор, уже подавали завтрак. Накормили нас нарезанным на кусочки, вяленым кальмаром и холодной вчерашней пшенной кашей.

После еды иезуит отправился в новую церковь, освятил ее и провел первую службу. Пришли все жители деревни, но внутри были только мужчины. Они расположились на циновках, которыми был выстелен пол. Аборигены сидели в официальной позе сейдза: спина прямая, ягодицы на пятках, ступни подошвами кверху, большие пальцы ног рядом, руки на бедрах ладонями вниз. Всех, включая Афонсу Гомеша, удивило, что и я принял такую же позу. Освоил ее, когда занимался каратэ, а потом в Китае частенько приходилось. Мне не в тягость просидеть так час-полтора. Если дольше, начинают неметь ноги, как у японцев, когда сидят на стуле. Видел в японских скоростных поездах, как мужчины, разувшись, сидели в креслах в неформальной позе агура (со скрещенными ногами), а женщины — в позе ёкодзувари (задница рядом с ногами, направленными коленями немного вбок, будто промахнулась).

Иезуит начал с молитвы на латыни, а затем очень артистично, эмоционально произнес проповедь на японском языке. Моего словарного запаса не хватило, чтобы оценить ее по достоинству. Зато остальным слушателям вставило. Лица у них были зачарованные, как у детишек, которые смотрят фантастический мультик о сверхчеловеках. Затем было причастие, во время которого пирожки из гречихи заменяли хлеб. Вино мирянам сейчас не полагается, только священнослужителям, поэтому заменять его на сакэ не пришлось, хотя, уверен, рыбаки не отказались бы.

Этот напиток сейчас производят только в монастырях и городских винокурнях по, так сказать, лицензии, купленной у даймё. Продают не в бочках, с которыми только познакомились, благодаря португальцам, а в деревянных и глиняных кувшинах разной емкости. В будущем эти бочки, разрисованные и оплетенные веревками, будут везде, особенно много в храмах буддийских. Монахам запретят самим изготовлять сакэ, поэтому снабжать их будут прихожане. Видимо, количество пустых бочек будет означать статус богоугодного заведения. Это как возле церкви выставлять ящики с бутылками из-под водки, выдутой попом и прихожанами. До пастеризации тоже еще не додумались, поэтому пьют, пока напиток свежий. Со временем сакэ мутнеет, становясь кислым и вонючим.

Отработав, Афонсу Гомеш покинул деревню, пообещав вернуться через несколько дней. Четыре рыбака несли его в каго (паланкин), который отличался от европейского тем, что пассажир полулежал в деревянном коробе, установленном на длинные жерди, которые несли на плечах крестьяне. Рикш пока нет. Сзади шли еще два человека, несли корзины с вяленой рыбой, подаренной иезуиту благодарными неофитами.

По пути Афонсу Гомеш рассказал мне, что лошади здесь имеются, правда, мелкие, не чета европейским. Используют их в основном, как вьючных. Верхом ездят только состоятельные самураи. Перевозят грузы на вьючных лошадях и изредка на повозках с двумя колесами большого диаметра, в которые чаще запряжены люди, чем волы или коровы. Может, поэтому лошади и коровы считаются грязными животными и в пищу не употребляются. Впрочем,