Крест непобедимости - Юлия Вево

хорошенько подумав, они с братом решили с «не связываться с этой дурой». Причиной такого решения было то, что Лариса без труда нашла на курсе еще трех девушек, с которыми вместе могла бы сообразить убедительный коллективный иск против брата Риты. Девушки, правда, стеснялись, но ведь Лара могла бы на них и поднажать.

С тех пор дружба с девушками у Лары не задалась. Ни гламурные куколки, ни политические активистки, ни тем более, феминистки не казались ей интересными. Тем более, что никто из них не считал ее своей: феминисткам она казалась чересчур женственной, куколкам — наоборот, недостаточно. Политические распри, в годы ее учебы в столице бывшие в большой моде, занимали ее умеренно. Не то чтобы ей было всё равно, она даже пару раз соблазнялась какими-то уличными шествиями. Ей нравилась боевая атмосфера митингов, электричеством противостояния заряженный воздух. Однако самозабвенное токование ораторов, позирующих для прямых трансляций, бесконечные селфи и лайки быстро отвратили от желания продолжать. Главное же, что Лара четко тогда поняла: зло не было фотографией в сети, оно было облечено в плоть и стояло напротив в черной, плохо сшитой форме, со щитами и дубинками, и бороться с ним, не имея хотя бы автоматов, а лучше пулеметов или легкой артиллерии, было бессмысленно. Пестро наряженные, оснащенные лишь айфонами и кофейными стаканчиками сторонники добра выглядели жалко, и Лара перестала ходить на митинги.

Наукой заниматься Лара не собиралась, хотя способностей ей хватило бы, и среди филологинь, грезящих аспирантурой, ей было уютнее всего. С жаром обсуждая с ними тонкости набоковского стиля или вечную дилемму «Пастернак или Мандельштам», она будто бы отключалась от непрестанной тревоги, несильно, но настойчиво беспокоившей ее с детства. Однако всю жизнь провести в аквариуме, не являясь декоративной рыбкой, было бы странно, и Лара не пошла в аспирантуру, хотя, выпускаясь, грустила о милых своих собеседницах.

Ей проще всего было находить общий язык с мужчинами, она хорошо их понимала, но и тут возникали трудности. Рано или поздно очередной приятель, с которым так здорово было трепаться по душам и слушать музыку, начинал вздыхать, краснеть, а то и приставать, и переставал годиться в собеседники. С некоторыми из них до замужества Лара пыталась заводить романы, но быстро остывала, даже сама удивлялась: едва возникшее дымчатое очарование в один миг гасло, будто кто-то его выключил. А дружить после всего этого она не умела. Единственным, кто кое-как держался, был семидесятилетний профессор лингвистики Леонид Иосифович, ушедший на пенсию в год Лариного выпуска, но не ехать же с глупыми вопросами к нему в Химки как снег на голову после двух лет разлуки. Да и что он мог ей сказать?

Тут решать надо было самой, а решение всё никак не приходило, и это было мучительно. Она с трудом призналась себе, что все это: ее учеба, ее семья, и мимолетные романы, и стихи, и митинги, и даже литература — все это казалось ей каким-то ненастоящим. Не стоящим времени и сил, которые на это тратят люди. А на что стоило тратить силы в ее положении, она не представляла.

В это время внезапно умерла мама, и простое человеческое горе отвлекло Ларису от противного напряжения, нараставшего в душе. С Сергеем вместе они прилетели на похороны, нужно было бегать, кому-то звонить, что-то устраивать, и всем занималась Лара, сжавшись в комок, чтобы не расплакаться. Помогали тётка и две соседки, тихие, полные женщины, похожие, как сестры. Сергей был совершенно бесполезен в похоронных заботах — не умел хлопотать, не знал, что нужно и для чего. Раньше эта детская беспомощность казалась Ларе даже милой. Потом сидели за столом с соседями и немногочисленной роднёй, стеснявшейся «москвички» и ее «профессора». Сергей скучал, уткнувшись в мобильник, не знал, куда себя деть и, вконец расстроившись, напился, а потом долго и многословно страдал от похмелья. Лара всё же расплакалась и через день увезла мужа домой, поручив ключи от квартиры и старого маминого кота Жеглова деревенской тётке.

— Побыла бы, — тётка тихо вздыхала и поправляла чёрную кружевную повязку на седых волосах.

— Еще увидимся, — грустно улыбнувшись, отвечала Лара. Они обнялись и расстались, как выяснилось, меньше, чем на год.

Спустя несколько месяцев странной, полусонной жизни в Москве, курсируя между домом, издательством и ближайшим торговым центром, Лариса вдруг почувствовала неладное в поведении мужа. Не понадобилось даже заглядывать в его телефон, достаточно было вслушаться в новые переливы его домашних разговоров: он что-то чересчур озаботился правами меньшинств. Раньше его, конечно, тоже волновало их бедственное положение в современной России, но больше для порядка и солидарности с приятелями — ведь представители меньшинств в личном его окружении особых проблем не испытывали. А тут он прямо набросился на Лару, которая в ответ на пылкую речь о необходимости и важности гей-парадов рассеянно сказала, что праздновать тут особенно нечего. Потом Сергей неожиданно купил себе удивительной ширины и цвета брюки с карманами и майку с розовыми эскимо, точь-в-точь как на редакционном ловеласе. Майка обтягивала явно обозначившееся брюшко. Лариса понимала, что виной всему не какая-то прогрессивная студентка, которая, видимо, увлекла Сергея, а она сама, ее нежелание играть по правилам: капризничать, готовить обеды каждый день, выбирать коврики и шторы, дружить со свекровью, заводить поклонников среди прогрессивной молодёжи, которой в редакции вертелось предостаточно. Это было бы ей легко, реши она, что другого пути нет. А решения всё не было.

Ей вдруг стало жаль Сергея, ведь выходя замуж, она им искренне восхищалась. А теперь, глядя, как он крутится перед зеркалом в новой майке, готова была провалиться сквозь землю от грусти и стыда. В тот же день она выпросила командировку в Питер на какую-то книжную ярмарку и уехала.

Была гнилая питерская весна, поминутно менялась погода. После непривычно шумной и суетливой работы она ходила по городу, мерзла, пила больше обычного и на ходу читала стихи из кем-то подсунутой тонкой книжки. Стихи были неровные, но красивые, очень талантливые и без лишних сложностей. Словно ребенок сквозь обычные детские глупости вдруг проговаривался о главном, о чем взрослые не решались даже подумать — такие были стихи. Половина из них недвусмысленно обещала суицид, и Лара знала, что юный поэт сдержал обещание. Честный поступок этот вызывал уважение, однако ясности в текущие Ларины размышления отнюдь не добавлял. Она всегда смутно догадывалась, что было бы слишком просто, да и глупо, если бы веревка или пистолет могли раз и навсегда погасить всё вокруг и ответить на все вопросы. Поэтому даже