Пиджин-инглиш - Стивен Келман

1 2 3 4

1 2 3 4

Повторяй, пока не выйдет как надо. А если хочешь ускорить ритм, дави на педаль на счет «раз» и «три».

1 2 3 4

1 2 3 4

Правда, тогда получается очень уж быстро, словно из штанов выпрыгиваешь. Когда я показывал Поппи Морган, как играть на большом барабане, то нечаянно понюхал ее волосы. Они медом пахли. Волосы у Поппи Морган желтые, как солнце. А когда она улыбнулась мне, внутри все так и скрутило, непонятно почему.

С моего балкона видно только парковку и мусорные баки. Реку не видать, деревья заслоняют. И дома, дома… Длинные, точно змеи. А в домиках поменьше живут старики и малахольные. Так мама Джордана называет тех, у кого с головой не в порядке. Кое-кто таким и родился, а кое-кто слишком много пива пил. Некоторые с виду вроде и нормальные, только не могут сложить два и два и говорить нормально не могут.

Мама и Лидия храпели, как две свинюшки. Я накинул куртку и зачерпнул в горсть муки. Ночь, поздно совсем. В небе вертолеты, гоняются за грабителями, слышно, как ревут их вертушки. Деревья за многоэтажками колыхались от ветра, но реки не слышно, спит. Папа, Агнес и бабушка Ама, наверное, видят меня сейчас во сне, как будто телевизор смотрят. Голубь чувствовал, что я жду его, вот-вот должен был прилететь, я точно знал.

Я подождал, пока стихнет ветер, и насыпал муку на перила. Длинной полоской, чтобы голубь издалека заметил. Но тут ветер как снова наскочит. И всю муку сдул. Только бы птичка поняла, что я надумал, и спустилась ко мне. Мне нравятся у голубей оранжевые лапки, и как головами вертят, нравится, словно слушают невидимых музыкантов.

Все-таки прикольно жить на девятом этаже, ты видишь всех, кто внизу, а тебя — никто. Я уже хотел плюнуть вниз, но у баков мелькнула чья-то тень, и я сглотнул слюни. Там, у бака для бутылок, кто-то на четвереньках стоял и шарил рукой под днищем, словно туда чего закатилось. Лица под капюшоном не разглядеть.

Я:

— Тут грабитель! Вертолет, давай сюда, тут твой клиент! Врубай прожектор!

Ну я, конечно, не вслух сказал это.

А человек достал какую-то штуку из-под бака, головой по сторонам покрутил и развернул. Сверкнуло что-то. Вроде как ножик. Длинное, блестит. Хотя я видел всего секунду, но сразу про ножик подумал. Чел опять завернул его, сунул в штаны и быстро двинул к реке. Прикольно. Вертолеты ничего не заметили, не погнались за ним. Очень уж высоко. А бежал этот чел как-то по-девчоночьи, локти нарастопырку. Уж я точно бегаю быстрее.

Я бы и еще постоял и посмотрел, но уж очень сильно захотелось поприветствовать вождя. Совсем невтерпеж. Не знаю, почему голубь не прилетел. Мы его не собираемся убивать, ничего подобного. Просто очень хочется кормить птичку и учить разным штукам.

* * *

Я видел, как встает солнце и как мальчик идет в школу, каждый мой день начинается с того, что ко мне приходит вкус его мечтаний. Вкус всех твоих мечтаний. Сверху ты кажешься таким невинным, таким увлеченным, таким занятым. Когда ты со стайкой других детей разглядываешь что-то любопытное или когда вы бросаетесь врассыпную от чужака, я нахожу между вами и нами больше сходства, чем принято считать. Однако и различия велики.

Вот он я, на подоконнике квартиры на девятом этаже, поклевываю остатки проса. Мне вас жалко, ведь ваша жизнь так коротка и тяжела. Я не знал мальчика, который умер, он был не мой. Но я знаю, что такое материнское горе, — оно впивается в тело не хуже кустов ежевики, растущей на обочинах. Мои соболезнования, и все такое. А теперь прикройте головы. Настала такая минута. Не стреляйте в посланца.

Когда кто-нибудь со всего маху хлопает дверью внизу моя квартира трясется. По-настоящему Один хлопнет, а всех качает. Даже круто. Будто все вокруг живут в одной большой квартире. Я представляю, что это землетрясение. Мистер Томлин сказал, что землетрясения бывают только в тех частях мира, где горы еще молодые и нежные. Все засмеялись. Мистер Томлин смешной. У него шутки прикольнее, чем у Коннора Грина.

Я только не люблю, если шумят очень уж громко. Прямо зверею. Будто ворвались налетчики и вот-вот всех нас поубивают. Когда шум приближается, я делаю звук у телевизора погромче. Если ворвутся чужаки, я должен прогнать их. Я же мужчина в доме. У нас всегда дверь на цепочке и засов задвинут, так что чужим не пробиться. А если все-таки просочатся, я их вилкой, вилкой покромсаю, ведь ножом нельзя, получится убийство, а вилка — это самооборона. Заслоню собой Лидию и спасу ее. И маму тоже, если она дома будет. А пока я разбираюсь с налетчиками, Лидия или мама позвонят в полицию. Целить вилку буду в глаз, в него легче всего ткнуть, самое незащищенное место. Ослеплю, вытолкаю вон, запихаю в лифт. И готово дело.

Если, конечно, только чужаки явятся. Это еще бабушка надвое сказала.

Я посмотрел в глазок. Всего-то навсего Микита и Шанель. Я отодвинул засов.

Микита:

— Охрана бдит?

Лидия:

— Впусти их, Харрисон.

Я:

— Прекрати называть меня «Харрисон». Ты не мама.

Лидия вечно корчит из себя командиршу, когда ее подружки приходят. Сразу вся надувается и начинает: «Харрисон, иди к себе в комнату и делай уроки». А я не хочу к себе в комнату. Это они желают меня услать, чтобы не мешал смотреть «Холлиоукс»[3]. Крутейшее мыло, нечего сказать. Все только и делают, что слюнявятся. Иногда даже парень с парнем. Чесслово! Просто тошнотина какая-то.

Я:

— Вот скажу маме, что вы смотрите всякую шнягу. Сплошные поцелуи.

Тут Лидия захлопывает дверь у меня перед носом. Подождет, пока я подойду поближе, и захлопнет. Низость какая. Раньше она себе такого не позволяла. На все готова, лишь бы ее тупые подружки посмеялись надо мной.

Я:

— Открой дверь!

Лидия:

— Микита против. Ты ее за попу щипаешь.

Я:

— Не гони. Нужна мне ее попа.

И это правда. Сдалась мне Микитина попа. Уж лучше сунуть руку в муравейник с муравьями-убийцами. Микита и Шанель дико озабоченные — как начнут заливать про мальчишек, с кем якобы сосались (это означает очень крепкий поцелуй), хоть беги. У Микиты губная помада — вишневая. И со вкусом вишни. Говорит, это чтобы наши с ней поцелуи были сладкие и свежие.

Я:

— Поцеловать меня? Отвали!

Микита:

— И куда ты денешься? Вот ведь втрескался, даже подойти боится.

Я:

— Ничего я не втрескался. Да чтоб ты в крокодилью яму свалилась.

Микита была бы ничего себе, если бы только рот не разевала. Села как-то мне случайно на руку, так мне аж жарко стало. А щипать ее за попу я и не собирался. Она еще та динамистка, вечно материт наш телик, какой он древний, даже корпус из дерева. Телик нам достался из раковой лавки, когда-то он мертвецу принадлежал. Картинка появляется не сразу, надо подождать, пока телик нагреется. И еще куча времени пройдет, пока цвет появится. Успеешь сходить поприветствовать вождя и вернуться. Я проверял.

Микита не пойдет на похороны мертвого пацана. Она его не знала.

Микита:

— Да на хрена мне эти заморочки? Все похороны одинаковые.

Я:

— Выкажешь уважение.

Микита:

— Какое еще уважение? Сам виноват, что дал себя убить, не надо было подставляться. Не фиг играть с огнем.

Я:

— Сама не знаешь, что несешь, тебя там даже не было. Ничего он не подставлялся, убийца просто захотел отобрать у него деньги на жрачку из «Цыплят Джо».

Микита:

— Да ради бога. Сам не знаешь ни хрена. И вообще ты еще младенчик. Сопляк, а туда же.

Я:

— Сама ты ничего не знаешь. Чесслово, ты настоящая дура.

Микита:

— Чесслово, чесслово! Чесслово, моська ты! Вот растявкался. Сгинь с глаз моих, не З-Омбижай.

Я:

— Ага, твои глаза и З-Омбижают. И губы у тебя как у рыбы!

И сбежал, пока у меня глаза кровью не налились от злости. Если Микита накинется на меня с засосами, я точно ее убью. Уж больно противная, и ладони у нее вечно липкие.

Двери торгового центра открываются как по волшебству. Сами. На дверях вывешены правила:

ЗАПРЕЩЕНЫ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ

ЗАПРЕЩЕНЫ ВЕЛОСИПЕДЫ

ЗАПРЕЩЕНЫ СОБАКИ

ЗАПРЕЩЕНЫ СКЕЙТБОРДЫ

ЗАПРЕЩЕНО КУРЕНИЕ

ЗАПРЕЩЕНЫ ИГРЫ С МЯЧОМ

А чуть пониже настоящих правил кто-то приписал ручкой:

ЗАПРЕЩЕНЫ СТРАШИЛЫ

Страшила — это девчонка, которая хочет от тебя ребенка. Дин Гриффин мне все про них рассказал.

Дин:

— Если поцелуешь страшилу, все, считай, залетел. Даже смотреть на нее долго нельзя, сразу по самое не могу вляпаешься. Зуб даю! Настоящие тошнотины, потом не ототрешься.

Даже издали заметно, что лицо у страшилы в струпьях, а куревом от нее за сто шагов несет. И от их младенцев тоже. Мы представляем, что страшилы — это зомби и они охотятся на нас. Спасайся кто может. Догонят, засосут своими губищами, и сам станешь зомби. А что, прикольно получилось. Но мы деру как раз вовремя дали, успели спастись.