Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

Многие неодарвинисты видят в этих примерах и выводах Дарвина уступки ламаркизму, а некоторые даже готовы объявить Дарвина ламаркистом и признать устарелость в этом отношении классического дарвинизма и самых основ эволюционной теории Дарвина. Но признание множественности факторов направленной изменчивости и их единства при постоянной активной (мобилизующей) роли отбора – это не ламаркизм, а чистейший дарвинизм, его кредо, его фундамент. И эта теория отнюдь не устарела.

Отбор, по Дарвину, лишь подытоживает действие других фундаментальных факторов, т. е. влияния среды, наследственных изменений и упражнения – неупражнения органов. Тем самым косвенно призняётся эволюционная роль биологической работы как обобщающего фактора направленной изменчивости, способного регулировать и влияние условий, и наследственные изменения, и упражнение или неупражнение органов, и взаимную корреляцию частей тела, и развитие форм отражения действительности, и все виды отбора. Биологическая работа как категория общей теории эволюции не могла быть сформулирована во времена Дарвина. Однако она как бы незримо присутствует в дарвиновских описаниях взаимодействия естественного отбора с другими факторами, направляющими изменчивость организмов, что в корне противоречит псевдодарвинистской теории отбора как единственного фактора направленной эволюции.

Дарвин не только не отрицает множественность факторов направленной эволюции, он даже подчёркивает в ряде случаев подчинённую роль отбора, хотя именно в признании всеобщности отбора как итогового фактора эволюционных изменений заключается главное и фундаментальное отличие дарвинизма от ламаркизма. «В одном только смысле, – пишет Дарвин, – жизненные условия, можно сказать, не только вызывают изменчивость, прямо или косвенно, но и включают естественный отбор; это в том именно смысле, что эти условия определяют, выживет ли та или иная разновидность» (Там же, с. 139).

Как бы ни влияли другие факторы, направляющие изменчивость организмов и образование видов, конечные продукты структурных преобразований создаются путём отбора. Это и есть дарвинизм. Все прочие претензии на унаследование и развитие дарвиновских идей несостоятельны. Они свидетельствуют лишь о непонимании сущности дарвинизма и поверхностном понимании направляющей роли естественного отбора, с которым Дарвин и сегодня бы не согласился, за что был бы, пожалуй, объявлен ортодоксальным ламаркистом!

В этом отношении весьма характерна неверная интерпретация классического примера Дарвина, касающегося образования разновидностей нелетающих жуков, обитающих в прибрежных зонах мелких островов. Некоторые современные последователи Дарвина утверждают, что способные к полёту жуки были устранены чисто механическим действием отбора вследствие того, что они постоянно уносились в море ветрами и там погибали. Уцелели же и дали потомство лишь те особи, у которых вследствие мутаций произошла наследственно закреплённая утрата соответствующего функционирования крыльев. Это чисто механистическая интерпретация действия отбора.

Совершенно иную интерпретацию этого феномена мы находим у Дарвина. По Дарвину, «бескрылое состояние столь многочисленных… жуков зависит главным образом от действия естественного отбора, быть может, в сочетании с отсутствием упражнения, – потому что в каждом последующем поколении этих жуков каждая особь, хуже летавшая, в силу ли хотя бы ничтожного недоразвития крыльев, в силу ли более ленивых привычек, имела больше шансов на выживание…» (Там же, с. 140–141). Причём насекомые, в том числе жуки и бабочки на тех же островах, которые не ползают по земле, а, питаясь от цветов, вынуждены для добывания пищи использовать крылья, имеют их не только не уменьшенными и ослабленными, а даже увеличенными и усиленными, позволяющими преодолевать дуновение ветров.

Тем, кто видит в этом результат случайных мутаций, подхваченных отбором, всё равно ничего не докажешь. Но Дарвин думал иначе, и вряд ли сведение всей направленности эволюции к отбору наследственных изменений имеет право называться дарвинизмом. В лучшем случае это примитизированный, суженый и деформированный отросток дарвиновского эволюционизма. У Дарвина всё гораздо сложнее. «В общем, – пишет Дарвин, – мы можем прийти к заключению, что привычка или упражнение и неупражнение в некоторых случаях играли значительную роль в изменении конституции и строения, но что последствия этих факторов в значительной мере подкреплялись, а иногда и усиливались отбором врождённых изменений» (Там же, с. 146).

Среди законов изменчивость Дарвин наряду с законом корреляции органов особое значение придаёт связанному с ним закону компенсации и экономии роста, заключающемуся в том, что гипертрофированное развитие одного органа компенсируется относительно слабым развитием другого, поскольку требует повышенных затрат энергии и потребления питательных веществ. С этим законом связано быстрое деградирование неработающих органов, поскольку на их содержание потребовались бы дополнительные энергозатраты и, соответственно, значительное увеличение потребляемых пищевых ресурсов, что далеко не всегда достижимо для живых организмов в конкретных обстоятельствах. Этот закон, открытый почти одновременно Этьеном Сент-Илером и Гёте, связывает ламарковский закон развития работающих и деградации неработающих органов с дарвиновским законом отбора наиболее конкурентоспособных форм. «Понятно, – отмечает Дарвин, что возможность обходиться без большого и сложного органа, оказавшегося излишним, является определённым преимуществом, так как в борьбе за жизнь, которой подвергаются все животные, каждое из них будет иметь тем больше шансов сохранить своё существование, чем менее пищи затрачивается бесполезно» (Там же, с. 150).

Рассматривая законы изменчивости, Дарвин придаёт первостепенное значение укоренённости или неукоренённости того или иного признака в ряду поколений. Если признак приобретен недавно, наиболее вероятна реверсия, т. е. утрата приобретенного признака и возврат к формам, характерным для предков. В этом состоит консервативная сторона наследственности. Она же способствует закреплению приобретенных признаков, если они благоприятны для организма, создают для него конкурентные преимущества и в силу этого поддерживаются отбором. Но недавно приобретенные признаки наиболее изменчивы, что выражает способность наследственности к быстрому усвоению благоприятных изменений и обеспечивает усвоение прогрессивных изменений.

Отсюда можно сделать вывод, которого мы не найдём в явной форме у Дарвина – вывод о том, что в живой природе прогресс в целом более вероятен, чем регресс, что регресс неработающих органов и недостаточно работоспособных организмов является лишь предпосылкой для прогресса жизни в целом. «Какова бы ни была причина каждого ничтожного различия между родителями и их потомками, – подытоживает Дарвин свой анализ законов изменчивости, – а такая причина должна всегда существовать, мы имеем основание полагать, что именно неуклонное накопление благоприятных различий породило все наиболее существенные видоизменения организации, стоящие в связи с образом жизни каждого вида» (Там же, с. 166).

Дарвин почти не сомневается в том, что благоприятные изменения могут иметь как наследственный, так и приобретенный в течение жизни характер, если они поддерживаются отбором. «Привычка, вызывающая некоторые конституционные особенности, а также упражнение, усиливающее органы, и неупражнение, их ослабляющее и уменьшающее, во многих случаях, по-видимому, обнаруживали своё мощное действие» (Там же, с. 165).

Конечно, Дарвин колеблется под давлением огромного множества неразрешимых для науки его времени проблем. Он то выдвигает естественный отбор на роль источника всех эволюционных изменений, то рассматривает его во взаимодействиями с другими ведущими факторами изменений. «Наше незнание законов изменчивости глубоко, – признаёт Дарвин, – ни в одном из ста случаев мы не можем указать причину, почему та или другая часть организации изменилась» (Там же).

Однако именно в выдвижении концепции естественного отбора и в понимании многофакторности изменений заключается глубинная сущность эволюционной теории Дарвина и её колоссальное превосходство над ограниченной эволюционной теорией Ламарка и последующим ламаркистскими теориями. Теория Дарвина вобрала в себя всё лучшее, подлинно эволюционное, что содержалось в теории изменчивости Ламарка, и отбросила остатки креационистской догматики деистического толка.

Дарвин показывает, что сами по себе индивидуальные различия, которые проистекают из всеобщей изменчивости, как наследственной, так и приобретенной, будучи необходимы как исходные, стартовые моменты для образования разновидностей и их последующего перехода в виды, сами по себе не являются достаточными для формирования видов. Взаимные приспособления организмов вытекают из борьбы за жизнь. «Благодаря этой борьбе, – отмечает Дарвин, – изменения, как бы ни были они сколько-нибудь полезны для особей данного вида в их бесконечно сложных отношениях, будут способствовать сохранению этих особей и обычно унаследуются их потомством» (Там же, с. 73).