Дура LEX - Борис Палант

Когда Марина закончила перевод последней фразы, Беслик обернулся в зал и свирепо посмотрел на Дику.

— Мистер Макинтайр, может быть, вы привели с собой в суд людей, которые лично знают мистера Бароева и могут о нем сказать что-нибудь положительное?

Я тихо прошептал Брайану:

— Попроси пятиминутный перерыв.

Брайан услышал. Мы с ним вышли в коридор. К нам присоединились Стюарт и нью-йоркские адвокаты Джон Бэйкер и Барри Арнитц.

— Господа, я, наверное, единственный, кто знает Беслика и с чистой совестью может сказать, что видел его во время деловых встреч в Москве, причем в обществе таких людей, как генерал армии, генеральный конструктор крупнейшего в России производителя самолетов, всемирно известная балерина, хоккеисты команды Высшей лиги НХЛ, а также различные чины Министерства внутренних дел Российской Федерации. Пусть Брайан выставит меня как свидетеля, я постараюсь помочь Беслику, — сказал я.

— Как же я могу выставить тебя как свидетеля, если я только что сказал судье, что ты адвокат в команде защиты, — резонно заявил Брайан.

— Брайан, Масси разрешит тебе сменить амплуа Бориса, — сказал Стюарт. — Он все равно не лицензирован в Коннектикуте.

Джон Бэйкер спросил меня, для чего я хочу выступить свидетелем. Ответить на его вопрос мне было трудно. С одной стороны, я совершенно не был обязан выступать в роли свидетеля и поручаться за Беслика, особенно учитывая, каким мерзостным типом он был. С другой стороны, мне хотелось сделать приятное Исааку Розену. Особенного риска для себя я не видел.

Мы вернулись в зал суда, и Брайан обратился к судье с просьбой выставить меня в роли свидетеля. Масси удивился. Прокурор Гросс просто взвился от негодования.

— Не понимаю, кто перед нами — адвокат, свидетель, сообщник?! — закричал он. — Я решительно протестую.

— А я протестую против инсинуаций! — В ответ мне тоже пришлось повысить голос. — Я лицензирован в штате Нью-Йорк, а не в Коннектикуте. Я согласился помогать Лэйну Стюарту и Брайану Макинтайру именно потому, что лично знаю Беслика Бароева. При этом я не зарегистрирован в вашем суде как его адвокат. Да, я позволил себе вмешаться в процесс, когда увидел, что переводчица исказила слова мистера Бароева. Я руководствовался принципами справедливости, и ваша переводчица могла, да и сейчас может оспорить мое заявление. Но она этого не сделала, а наоборот — исправила свою ошибку! Когда судья спросил, есть ли у мистера Бароева хоть один знакомый в зале суда, который может сказать о нем что-нибудь положительное, я понял, что если промолчу, то погрешу против правды. Что касается вашей инсинуации, будто я являюсь сообщником мистера Бароева, то, по-моему, мистер Бароев пока еще невиновный человек. Вы забыли, мистер Гросс, что я ваш коллега и, так же как и вы, являюсь офицером суда. Оскорбив меня, вы оскорбили этот суд, включая судью.

Гросс побледнел от гнева и сказал:

— Хорошо, я сниму свой протест, но знайте — если хоть что-либо из ваших показаний не будет соответствовать истине, я подниму вопрос о вашем исключении из Нью-Йоркской коллегии адвокатов.

— Хочу заверить суд, что угроза мистера Гросса не только преждевременна, но и абсолютно необоснованна. У него нет никаких оснований полагать, что наш нью-йоркский коллега собирается делать ложные заявления суду. Наш коллега прекрасно помнит положения Этического кодекса адвоката и не нуждается в напоминаниях мистера Гросса. — Брайан перевел дух, выпил воды и попросил меня занять место свидетеля.

В течение следующих двадцати минут Брайан задавал вопросы о моем образовании и практике, затем перешел к обстоятельствам нашей встречи с Бесликом Бароевым. Я рассказал, где мы познакомились, что после знакомства виделись еще несколько раз и на встречах присутствовали выдающиеся спортсмены, артисты, политические деятели и высокопоставленные сотрудники правоохранительных органов Российской Федерации. Мои ответы не содержали ни одного слова неправды, хотя и давали абсолютно ложную картину. Зазеркалье имеет положительную сторону — можно врать и говорить правду одновременно.

Прокурор Гросс тоже задавал мне вопросы. Каких клиентов я представлял в России? Какую именно работу я для них делал? Памятуя о том, что мои ответы могут быть проверены и перепроверены, я отвечал с особой тщательностью. Где надо — конкретно, где надо — общо. Многих российских клиентов я вообще не указывал, потому что понимал, что не мог рассказать о работе, которую я для них делал. Я также не смог бы рассказать, что я делал для некоторых моих американских клиентов. То есть, конечно, мог бы, но не прокурору и не в зале суда.

Масси слушал мои ответы с большим интересом. Я решил воспользоваться случаем и говорил о том, что произошло и происходит в России после перестройки. Я готовил почву для суда над Леваном и Бесликом загодя и поэтому просвещал всех американцев в зале суда, от судьи до адвокатов, на тему «Россия начала 90-х годов». И старался делать это с юмором, придумывая смешные эпизоды, которые вполне могли бы быть. Я пытался заранее посеять зерна симпатии к нашим страшным клиентам. Даже Гросс реагировал на смешные случаи, не говоря уже о престарелом Масси.

Выпендриваясь перед судом, я чувствовал себя ужасно. Ведь на самом деле мне больше пришлось бы по нраву возглавлять расстрельный взвод для Беслика Бароева и Левана Ованесяна. Зачем я устроил клоунаду, так ли мне было необходимо спасать подонков и бандитов? Причина точно была не в надежде на большое финансовое вознаграждение. Неужели просто потому, что хотел выиграть? Вот есть передо мной противник, потомственный юрист прокурор Гросс, моложе меня на несколько лет, и у него блестящее будущее, он станет федеральным судьей, как его папа, а потом уйдет в политику, может, станет сенатором, может, губернатором. А я приехал сюда, никого не зная, пусть даже и с английским языком. Я прошел юридическую школу и сдал тяжелейший экзамен на лицензию, который длился два дня по восемь часов. Для Гросса, наверное, это было пустяком, а для меня персональными Олимпийскими играми. Хотя нет, в один год со мной экзамен на лицензию сдавал также один из Кеннеди. Сдавал он, бедняга, этот экзамен раз пять или шесть. И вот наши пути с Гроссом пересеклись. Его дело правое, и я знаю это, ну и что? Гросс против меня, а за ним мощь всей государственной машины. А у меня что? Деньги в размере десяти тысяч долларов, которые давно уже были отработаны? Мне тяжело вспоминать тот день в Коннектикуте — я не знал, что смогу настолько низко опустить планку самогигиены. Я также знал, что если бы моя Айлин была в зале суда, она подала бы на развод на следующий же день. Айлин была американка, настоящая, честная, цельная.

В итоге очарованный мною судья Масси решил выпустить Беслика из тюрьмы без всякого залога, при условии что жить он будет… у меня дома. Плюс еще несколько условий, а именно: комендантский час с восьми вечера до восьми утра, когда Беслику не разрешено покидать мой дом, и ножной электронный браслет. Браслет будет связан особым образом с моим номером телефона, и, в случае если Беслик отойдет от телефонного аппарата на расстояние более пятидесяти футов, в определенном месте раздастся телефонный звонок, оповещающий о нарушении комендантского часа. Нарушение грозило автоматическим заключением Беслика в тюрьму до суда. Закрывая заседание, судья Масси строго-настрого запретил Левану и Беслику не только приближаться к Армену Аганбегяну и его дому на расстояние меньшее, чем двести футов, но также звонить ему или пытаться связаться с ним каким-либо образом.

Судебный пристав сказал, что на оформление бумаг уйдут сутки и мы сможем забрать Левана и Беслика завтра в два часа дня. Пока я вел машину, думал, как преподнести Айлин новость о страшноватом госте, который вселится завтра в наш дом. Конечно, Айлин будет против, да и какой нормальный человек согласился бы жить под одной крышей с таким чудовищем? Ведь главная причина, по которой мы боимся попасть в тюрьму, — не боязнь изоляции или ограничения в перемещении в пространстве. Это боязнь оказаться в замкнутом пространстве с такими людьми, как Беслик. Но выбора, приводить или не приводить Беслика к себе домой, у меня не было. Если я нарушу постановление суда и отвезу Беслика в любое другое место, я попаду в ту же тюрьму, что и Беслик. Из адвоката я превратился в подельника.

К четырем часам дня я был в офисе. Тут же позвонил Рома и сказал, что зайдет через час с одним человеком обсудить кое-какие вопросы.

* * *

Рома пришел с писателем Ильей Горским. По виду Горского нельзя было сказать, что он очень радовался скорой свободе Левана и Беслика. Илья был бледен. Рома попросил Илью рассказать, при каких обстоятельствах он познакомился с Бесликом (с Леваном он знаком не был), как свел Шихмана с братками и что обещал им Шихман. Я спросил Илью, знает ли он, где прячется Шихман. Илья сказал, что не знает, хотя часто говорит с ним по телефону. Из этих телефонных разговоров Илья понял, что Шихман ни на какое сотрудничество не пойдет и максимум, на что мы можем рассчитывать, это поговорить с его адвокатом, с которым Илья знаком. Я понимал, что на Шихмана надежды мало. Во-первых, он трясется за свою шкуру, во-вторых, американцы могут ему тоже чего-нибудь предъявить за растрату чужих, пусть и бандитских, денег. Да и вообще что это за сделка для лицензированного финансового брокера — получить деньги неизвестно от кого через оффшорную компанию, а затем пустить их на ветер? Брокер ведь может инвестировать деньги клиента только согласно инструкциям самого клиента. Другое дело, если Шихман одолжил деньги — тогда он имел право распоряжаться ими как хочет, поскольку инвестировал их от своего имени, а не от имени клиента. Но одолженные деньги надо отдавать, а деньги клиента, инвестированные согласно инструкциям, но проигранные, отдавать не надо — риск есть риск, и, давая инструкции, клиент знал, на что идет. Чем выше риск, тем выше отдача и, соответственно, ощутимее проигрыш. Это простое правило знают все.