Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— Это Гейр, — кивает она на мужчину с лимоном, — он, так сказать, прямиком с Сардинии. Руку тебе он явно пожать не сможет.

Хелена смеется. Гейр поднимает обе руки, мокрые от лимонного сока, — никакого смущения из-за отсутствия пальца. Реплика Хелены повисает в воздухе:

— Мы поручили ему порезать лимоны. Он повар, вот мы и решили использовать его навыки, нам ведь нужна высокопрофессиональная нарезка лимонов. Гейр, это Моника. Она работает вместе с Кимом. Моника, тебе чего-нибудь налить?

Похоже, мы с Гейром ровесники, он высокий и нависает всем телом над кухонным столом. Лицо живое, симпатичное. Мне в голову приходит странная мысль: кажется, он рад меня видеть. Наконец-то я пришла.

— Многие еще не пришли, — говорит Хелена, — думаю, будет тесно, и так уже народу полно.

Гейр задерживает взгляд на мне, коротко кивает, уверенно, ободряюще.

Значит, повар, думаю я. Наверное, повар мне бы подошел.

Люстра сверкает и едва заметно покачивается, пустая упаковка от арахиса падает со стола на пол. Хелена выкладывает лимонные дольки на большое блюдо. Со смехом в голосе она останавливает Гейра, взявшего еще один лимон и приготовившегося его резать:

— Думаю, этого пока достаточно.

Дочки-матери

Апрель 1997

Когда Майкен опускает взгляд на руки, ее длинные и густые ресницы закрывают полщеки. А когда она только родилась, реснички были такие коротенькие, что не разглядишь, а недель в восемь они вдруг стали длиннее и гуще, щечки округлились, и она начала улыбаться. Теперь она с интересом разглядывает свои ручки, обхватившие деревянную игрушку с колокольчиком внутри, пытается управлять своими движениями и, поднимая глаза на меня, подносит игрушку ко рту. Майкен открывает рот, улыбается и пускает слюни, подбородок блестит, от металлического колокольчика внутри деревянной игрушки отражается свет.

Мама уже много раз говорила, что тетя Лив все уши ей прожужжала о том, что я должна прийти к ней и показать Майкен.

— Она не видела Майкен с Рождества, ей не терпится посмотреть на нее. Тебе что, трудно прогуляться до тети Лив?

Конечно, мне не трудно, мысль о том, чтобы навестить тетю Лив с Майкен, мне даже нравится. Я подумала, что моя жизнь сейчас такая яркая и насыщенная, мне не составит труда взять коляску и дойти до тети Лив, а для нее это будет так много значить. Мы даже уже договорились, но поход в гости пришлось отменить, потому что Майкен простудилась; к тете я собралась только в апреле.

От нашей квартиры до дома тети Лив всего двадцать минут пешком. Я везу коляску с Майкен, которая лежит на спине, ловит мой взгляд и гулит: «агай, агай-агайа».

— Куда мы идем? — спрашиваю я за нее и отвечаю: — Мы идем к тете Лив.

На Майкен кофточка в голубую и сиреневую полоску, которую связала тетя Лив, и белая хлопчатобумажная шапочка. Кофточка вся в катышках, поэтому кажется поношенной. Солнечные лучи то проникают под капюшон коляски, заполняя пространство ярким светом, то растворяются в тени. Каждый раз, когда солнце забирается под капюшон, Майкен щурит глазки.

— Мы идем к тете Лив, — повторяю я. Майкен разглядывает меня, верхняя губка подрагивает, словно она хочет мне ответить. Глазки слипаются, но она старается держать их открытыми. По дороге она засыпает, веки ее бледнеют и становятся неподвижными, во сне она затихает, через кожу лба и век просвечивают ниточки сосудов.

В квартире тети Лив витает аромат шоколадного кекса. В последний раз я была здесь очень давно, с тех пор квартиру отремонтировали, стены оклеены обоями из стекловолокна и покрашены, так что острые углы кажутся сглаженными, что придает всей обстановке мягкие черты. Гостиная в желтых тонах, голубой диван.

— Почему же ты не взяла с собой Гейра? — спрашивает тетя Лив. — Ах, конечно, он же работает в это время.

— Когда у тебя свой ресторан, работы больше всего по вечерам, — поясняю я, — но сегодня он сам встал к плите и варит говяжий бульон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Говяжий бульон, — повторяет тетя Лив и меняет тему: — Подумать только, как девочка выросла.

Майкен проснулась, большая и пухленькая, она занимает собой почти все пространство переносной люльки. Пора уже переходить на сидячую коляску.

— Узнаешь кофточку? — спрашиваю я, но тетя Лив не слышит.

Я достаю Майкен из люльки и кладу малышку на пол. Она крутится и ползет в сторону, словно демонстрируя, чему успела научиться. Тетя Лив опускается на колени и что-то воркует.

В тетиной квартире теперь все по-другому, от прежнего шарма и ощущения дома почти ничего не осталось, но, наверное, так кажется просто потому, что я выросла. Все в этой квартире ни новое и ни старое, если не считать вышитой подушки на диване и фарфоровой статуэтки жеребенка на подоконнике, да еще висящей на стене над диваном картины с застигнутой штормом шхуной — их я прежде не видела.

Тетя Лив выставляет на стол чашки с блюдцами, кофеварка издает булькающие звуки.

— Ты же пьешь кофе? — спрашивает она.

— Да, — киваю я. — Когда была беременной, даже запаха не выносила, а теперь снова пью с удовольствием.

— Во время обеих беременностей меня тоже тошнило от кофе, — признается тетя Лив.

Она ставит кекс на стол и кладет рядом лопатку. Я беру себе кусочек. Потом она поднимает Майкен к себе на колени.

— Моника, это же просто невероятно, — говорит она, и лицо ее сияет. У нее на подбородке два прыщика, которые она замаскировала пудрой. — Твоя жизнь! Смотри, чего ты добилась!

Тетя Лив держит Майкен под мышки, рассматривает со всех сторон, словно приз, выигранный в лотерее. Кажется, тетя Лив уверена, что я благодарна судьбе. Как будто она считает, что я получила от жизни то, что мне не причиталось.

— Ну, а как дела у Халвора? — меняю я тему.

— О, Халвор, — говорит тетя Лив. — У него такая неразбериха сейчас. Я почти потеряла надежду на то, что в его жизни все образуется. Или, как говорит Бент, может, он не хочет, чтобы у него в жизни все устроилось.

На столе желтые керамические чашки с широкой зеленой каемкой по краю.

— Мы с тобой ведь тоже никогда не были такими, как все, но нам удалось наладить свою жизнь.

Она снова поднимает Майкен вверх.

Как же мне повезло — стучит в голове. Как повезло!

— Я бы очень хотела, чтобы Халвор стал более ответственным отцом, — продолжает тетя Лив. — Аманде уже тринадцать, она чудесная девочка, но ей очень нужно, чтобы отец проводил с ней больше времени. Мы с Шарлоттой в конце концов прекрасно поладили. У нее родился еще один малыш от нового мужчины, они живут в Аммеруде, а Аманда практически все время со мной.

После того как Халвор приходил к нам с новорожденной Амандой, я видела ее только один раз — тогда ей было лет пять-шесть, ее пригласили на рождественский праздник к Элизе и Яну Улаву. Ее привел Халвор. Аманда не особенно выделялась среди других детей, играла со своими троюродными братьями, периодически забиралась с какой-нибудь просьбой на колени тети Лив и долго смотрела на нее. В конце вечера мне понадобилось пойти в туалет наверху, и тогда я услышала, как Аманда кричит тонким и довольно пронзительным голосом: «Я хочу пить! Пи-и-ить хочу!» Когда я подошла к ней, она взглянула на меня и заявила: «Мне должны дать воды». Она сидела в кровати с прямой спиной в одних трусиках. Я пошла в ванную, вытащила зубные щетки из стакана и налила в него воду. Аманда обхватила стаканчик двумя руками и принялась пить большими глотками. На локте у нее была затянувшаяся царапина, а на шее золотая цепочка с сердечком — точно такое было у меня, Элизы и Кристин в детстве, на плоской груди оно смотрелось нелепо. Когда девочка молча вернула мне стакан, капелька воды стекала у нее по подбородку. Потом она снова легла.

В тот день общаться с Халвором было особенно трудно. Он разговаривал громко и уверенно, но все же в нем чувствовалась какая-то отстраненность. Он хотел обсуждать все возможные темы, какие только приходили в голову, — что-то про Ирак и атомное оружие, но было очевидно, он не слишком во всем этом разбирается. Папа сначала пытался вести серьезный разговор, но высказывания Халвора порой звучали бессмысленно, и в конце концов папа начал раздражаться.