Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

Время встало, как в романе Уэллса остановилось вращение земли. Мучительно долго проходит вечность. За ней — другая. Между двумя вечностями, я неожиданно уснул. От переживаний. Наконец-то солнце опустилось так низко, что заглянуло в сарайчик через пустой (после визита Баклана) дверной проем. Тогда экспедиция по поискам моего тела, утонувшего по закону Архимеда, прекращает работы, так и не добравшись до Марианской впадины.

Когда берег опустел, я, покинув убежище, сажусь в сарае на деревянный брус и грустно смотрю, как в раме дверного проема багровый диск солнца медленно и величаво опускается за заросшие тайгой сопки на другом берегу Амурского залива. За день судьба так энергично швыряла меня от надежды к отчаянию, что устал я надеяться и отчаиваться. Безразличие охватывает меня.

Вечерняя тишина на берегу залива кажется зловещей и страшит больше, чем привычный угарный мат воспитателей. После жизни среди гвалта взбалмошного мальчишечьего коллектива одиночество гнетет. Будто бы я один остался на Земле, как уэллсовский путешественник по времени, наблюдавший конец света. Красочное описание миллионолетий замедления вращения планеты и печальное угасание жизни под остывающим солнцем — когда-то это произвело на меня такое впечатление, что я не один раз перечитывал это место: «Солнце, кровавое и огромное, застыло над горизонтом. Оно имело вид огромного купола, горящего тусклым огнем».

На пустынном берегу Амурского залива все, как в романе Уэллса. И вселенская печаль сжимает мое сердце, будто бы я присутствую при Конце Света на планете Земля. Жалко мне всех, кто жил, живет и будет жить на этой несчастной умирающей планете. Зачем жить, если память не только о тебе, но и обо всем человечестве растворится в бездонной пучине времени? Зачем нужна жизнь, если каждому человеку понятна ее бессмысленность??! А смерть — не абстрактное событие из будущего. Смерть начинается после рождения, вся жизнь — умирание. Только после смерти перестают умирать, потому что смерть прекращает умирание. Я умираю уже одиннадцать лет!! И мне становится жаль самого себя — жальче, чем человечество. Ведь когда закончится мое умирание, то другие люди будут радоваться жизни, а на земле будут интересные события, о которых я не узнаю!! И я понимаю, что люди только живут вместе, а умирают поодиночке, каждый сам в себе. Каждому страшно умирать и жалко себя. И, как козла, бегающего на привязи вокруг столба, снова притягивает меня к тому же столбовому вопросу: зачем нужна жизнь? Зачем люди живут, преодолевая страдания? Зачем они заботятся о том, чтобы жили их потомки, страдая от труда, забот, голода, болезней и тех же неразрешимых вопросов?! И я цепляюсь изо всех силенок за свою жизнь… заче-ем??

От мысли о том, что я, хотя и рыжий, но умный, а никто из моих современников, кроме Мангуста, это не ценит, становится мне себя жалко, и начинаю я думать о том, что самое подходящее время для того, чтобы тонуть, — это на закате солнца: красиво и печально. И от созерцания трагично воспаленного заката, охватившего небесным пожаром весь западный берег залива, меня охватывает поэтический зуд. Хочу тут же создать бессмертное стихотворение на актуальную тему о моей… утопии, то есть о моем утонутии, то есть… а ну его! Как тонуть, если для этого и слова нет?! Бедняга Рогатый, как он напишет рапорт за этот трагичный случай? Напишет, вроде: «…имело место погружение в воду чеса, без выгружения оттуда»?

Но вскоре становится мне не до смеха — я обнаруживаю, что дрожу уже не за жизнь, а от холода. И с каждой минутой становится холоднее, а от трагичной пустоты в желудке жить очень неуютно! Приятно погрустить о чем-то в жаркий день, покачиваясь в гамаке после вкусного обеда. Но когда кожа в пупырышках от холода, а в животе голодное бурчание — тут не до печали! Ничто так не отвлекает от грустных мыслей, как желание поесть! Если бы на тризнах три дня не кормили — слезы были бы настоящие!

Печальные стихи пишут на сытый желудок, а самоубийства бывают там, где у людей одна проблема: как похудеть? В стране, где умирают от голода, где жизнь наполнена борьбой за выживание, где прощаться с жизнью — дело обычное, какой же идиот думает о самоубийстве?! И погрустить в такой стране не дадут: только задумайся — сразу сожрут! Без горчицы.

СССР — зона рискованного проживания, и все веселые песенки поют. А когда-то сытый «поэт печали» Надсон, сидя в кресле-качалке на веранде виллы у моря, любовался на закат в ожидании, пока накроют стол к ужину, грустил о никчемности жизни, рифмуя строчку: «печаль моя светла». Бр-р-р! И у меня «печаль светла»… была! От холода и голода печаль прошла. Осмотрев сарайчик, вижу то, на что не обратил внимание раньше: слева от двери, в дровяном мусоре, лежит свернутый кусок толстого брезента.

Вероятно, на этом брезенте кто-то плавник сюда таскал волоком, так как брезент в пыли и мазуте. Но мне это без разницы: а кто из нас чище? Завернувшись в брезент с головой я согреваюсь и начинаю выковыривать занозы из своей голодной сущности. А ведь уже и ужин прошел! — спохватываюсь я. В спальне свет уже выключили… пацаны в постелях и меня вспоминают… небось, хорошо… только бедный Мангуст молчит, чтобы не проговориться! Мается. Ведь он опять единственный, кто знает ответ на загадку моего утонутия… утопии… тьфу!.. и уверен я — не подведет!

Еще и придумает историю про то, что я плавать не умел, а он за мной в воде присматривал, а сегодня — не смог… по вине дежурного воспитателя! А Мученик, небось, от страха завернулся в одеяло с головой и декламирует оттуда о пристрастиях утопленников к дружеским визитам в лунную полночь:

Безобразный труп ужасныйПосинел и весь распух…Горемыка, знать, несчастныйПогубил свой грешный дух…

Нагоняет Мученик страх на всех, а больше — на себя. И так мне захотелось к пацанам! Дождаться бы восхода луны и постучать в то окно спальни, где койка Мученика… и, стоя голым в лунном свете… завы-ыть дурным голосом: ууууу!!! — ой, а шу-ухера было бы… полные штаны!! А что после? Рогатому в лапы попаду — будет мне «у-у» — он из меня такое выразительное наглядное пособие сделает… для тех, кому на волю хочется, — жуть!

И «родная партия» этот вариант узаконила. Недавно нам новый указ читали о том, что чесиков надо расстреливать в любом возрасте, хоть грудничков, за любое преступление! Особенно — за побег. Ведь мы не рядовые преступники, а политические! еще и рецидивисты!! потому как даже в эмбриональном возрасте предавали идеалы партии, имея контакт с врагами народа — своими родителями!

То-то в масть этот указ «рыцарям революции»! Тяжело приходилось трудиться чекистам до указа, пока выбьют дух сапогами из живучего чесика, чтобы списать его по воспалению легких! А по новому указу — чпок! — и порядок! И прохоря от крови отмывать не надо… Да-а… У графа Монте-Кристо проблем и опасностей было «тьфу!» по сравнению со мной. Поймали бы его — обратно в замок Иф законопатили. А там — дело привычное — готовься к новому побегу. Когда свободного времени навалом, то побег придумать — дело нехитрое,

«ибо тому, кто охраняет, приходится предусматривать сотни вариантов возможностей побегов, а тому, кто убегает, достаточно предусмотреть только один».

Главное, после побега графа ждало богатство и жизнь в загранке, где документы на каждом шагу не спрашивают! Как хочешь, так назовись! Хочешь — графом Монте-Кристо, хочешь — гуманоидом с Марса. А что ждет меня в Сесесерии, где даже справку из бани на просвет изучают? Небось, про меня у Дюма роман не получился бы: соображалка у Дюма французская, рассчитанная на порядочных людей, а не для СССР, населенного злобными тварями!

* * *

Стемнело. Пора. До восхода луны надо учесать подальше от ВЗОРа, где каждый встречный, поперечный гебист или сексот. И тут… слышу — шаги! Топ, топ — по скрипучей гальке… тяжело, грозно… ближе… ближе… На фоне светлой гальки — грузная фигура в плаще: сторож!.. с берданкой!! И как я про сторожа не подумал?! И майку не взял…

Отпирает сторож будку с веслами, заходит, выходит, сел на порог, закуривает… а время идет… Может быть, он куда-нибудь уйдет? А куда ему уйти? Покурил и сидит. А время идет! А к сторожу присоединяется ханурик какой-то. Рыбак-полуночник… а время идет!! Вдвоем курят… а время идет, идет!!! На востоке сиренево светлеет — луна встает. Медлить нельзя! Прихватив с собой брезент как компенсацию за майку, выползаю из сарайки.

Сторож и ханыга уже докуривают, слепя себя огоньками цигарок, и разговаривают, значит, не прислушиваются. Крадусь к забору. Пока темно, как у негра в подмышке, но вот-вот луна выкатится! До чего забор высоченный… и колючая проволока сверху… хорошо — изнутри поперечины и брезент — на колючку положить. Преодолев забор, отцепляю брезент от колючки и вешаю на плечи его как плащ. За забором — грунтовая дорога вдоль залива во Владик. Выхожу на дорогу… бывает же такое: возле дома отдыха НКВД в вечерней тишине запел репродуктор, комментируя на весь ВЗОР мои намерения!