Алмазное сердце - Ирина Шевченко

То, что было «налево», отыскалось в зарослях кошачьей мяты. Предусмотрительно.

А до «направо» я не дошла. Остановилась в нескольких шагах от широкой лавки, на которой стояли ведра с водой — меня уже опередил Джед. Оккупировав для личных целей бадейку и каким‑то образом приладив на бревенчатую стену дома крупный осколок зеркала, оборотень брился, тонким лезвием снимая со щёк густую мыльную пену вместе со щетиной. Меня не смутила интимность этой процедуры и то, что из одежды на мужчине были лишь короткие льняные портки (после скатерти с колокольчиками они выглядели верхом приличия), но то, что я ненамеренно… ну хорошо — намеренно подслушала вчера, заставило меня отвести глаза и отступить к двери, где я тут же столкнулась с Улой.

— Жалеешь его? — спросила она, взглядом указав на внука.

— Жалею? — Не уверена, что мне удалось изобразить недоумение. — Почему?

— Почему? — повторила волчица. — Сложный вопрос. Почему ветер дует? Почему дожди идут? Почему тебе не понравился мой чай?

— Слишком сладкий, — сказала я, не задумываясь, и тут же испуганно прикрыла рот ладошкой.

Но шаманка удовлетворённо крякнула, получив ответ на вопрос, и сочла разговор законченным. А затем и вовсе ушла куда‑то, ничего не сказав.

Дом Улы стоял особняком, в небольшом отдалении от жилищ остальных метаморфов на склоне горы, и создавалось ощущение, что он возвышается над всеми ними. С крыльца хорошо просматривался посёлок, который сейчас, несмотря на давно вступивший в свои права день, выглядел безлюдно… безоборотнево? Бродили между домов козы, бегали куры, а самих жителей я не видела.

— Рано ещё, — пояснил закончивший с утренним туалетом Джед. Порой мне казалось, что он читает мои мысли, и от этого делалось не по себе. — Волки ведут частично ночной образ жизни. Ложатся под утро, встают ближе к полудню.

Воображение рисовало мистические ночные ритуалы с участием всех жителей посёлка, пожарище костров, песню шаманского бубна…

— Мы немного иначе устроены, — оборвал полет моей фантазии мужчина, — у нас другой жизненный ритм.

Потом, хоть с моей стороны и не последовало вопросов, он принялся рассказывать о жизни оборотней в горах. Оказалось, что этот посёлок тут не единственный. Сейчас мы находились в так называемом Верхнем Селении, а было ещё и Нижнее и Озёрное. В Верхнем жил вожак стаи с семьёй и Ула — виери кама — это что‑то вроде «главный шаман». Унери кама — младшие шаманы — жили в других посёлках и среди людей. Правильно, кто‑то же служил при дворе, открывая для венценосного семейства Волчьи Тропы?

— Когда‑то волки селились в горах, далеко от людей. Сейчас тут осталась лишь малая их часть. Ты же не думала, что все оборотни Вестолии способны разместиться в трёх посёлках? Да и те, что обитают здесь, часто выбираются в мир людей. Многие живут в городах, а сюда возвращаются, чтобы… Ну, это как бы… Это — дом. Наша земля. Тут мы свободны.

Нужно было быть оборотнем, чтобы понять эти слова. Зато мне было понятно другое: Джед говорил о чем угодно, но не о проблемах, свалившихся на нас в виде мага–убийцы. Самой не хотелось думать об этом. Перекрикивались птицы, светило солнце, терпко пахли травы, острые зубцы гор вгрызались в ярко–синий купол неба… Это была совсем другая жизнь — жизнь, в которой хотелось остаться навсегда. И Ула, как я вчера подслушала, готова была дать мне такой шанс. Но по здравому размышлению я пришла к выводу, что самым правильным для меня будет вернуться домой. Мун и все её демоны с престарелым женишком! Может, теперь, после того, как я себя «скомпрометировала», сбежав и впутавшись в историю с убийствами, шантажом и ещё чем‑то явно очень нехорошим, граф передумает на мне жениться? А если нет? Что ж, если выбирать между смертью и замужеством, последнее не так уж и плохо. Главное, вернись я домой, и отец с его титулом, связями и собственной маленькой армией сумеет защитить меня лучше чем, несомненно, честные и сострадательные, но совершенно чужие мне волки.

— Я хочу домой, — без обиняков заявила я после завтрака. — К отцу.

Оборотень уставился на меня с непониманием. Ну, конечно! Я же, выдавая себя за Милисенту, говорила ему, что мои родители умерли. А тут вдруг — отец.

Задумавшись всего на миг, я пришла к выводу, что теперь можно сказать правду.

— На самом деле я — не Милисента Элмони, — выпалила я, пока не передумала. — Меня зовут Лисанна. А мой отец — князь Вилаш Дманевский.

Я ожидала удивления, расспросов, но Джед вдруг звонко хлопнул себя по лбу.

— Точно! Ар–дэй Вилаш. Смотрины.

Джед

А я‑то голову ломал! Вот откуда я знаю её имя — из письма. Из одного из последних писем, полученных в прежней, почти беззаботной жизни. Годовщина свадьбы Берни, на которую я не поехал, день рождения дяди Грегори, на который уже не успею, и смотрины, на которых отсутствовал не только я, но и виновница, хм, торжества. Хотя мне, в отличие от многочисленных приглашённых в Уин–Слитт, можно сказать, повезло: судьба организовала для меня персональные смотрины в дилижансе на Депри. И если бы тогда кто‑нибудь осведомлённый спросил меня, что я думаю о предложенном князем Дманевским альянсе, честно сказал бы, что угольного карьера, обещанного ар–дэем Вилашем в комплекте с рукой дочери, маловато, учитывая риск быть замаринованным заживо.

И всё же жизнь — занятная штука…

— Какие смотрины? — отвлёк меня от мыслей о жизни голос девушки.

Откровенность за откровенность?

Не углубляясь в подробности, я рассказал Сане о полученном приглашении, не преминув тактично поинтересоваться, по какой причине она сама пропустила столь важное для себя событие.

— Надо очень! — надулась лекарка. — Замуж я не собираюсь. Особенно за этого старикашку.

Девушку, что называется, прорвало. Печальные события прошедших дней не могли не отразиться на её душевном равновесии, но теперь всё это, со слов Саны, было лишь следствием опрометчивого решения её отца и коварных матримониальных планов некого Эрика Фицджеральда Леймса второго, нынешнего графа Гросерби. Я слушал, приоткрыв от удивления рот, и размышлял о том, что чтение дамских романов до добра не доводит. Злокозненный старик, которого дэйни Лисанна увидала в гадательном блюде, вознамерился жениться на юной и прекрасной девице. Строгий родитель сказал своё веское слово, и юная и прекрасная не придумала ничего иного, как сбежать от незавидной судьбы, воспользовавшись документами подруги и рыжей краской. Почему — рыжей? Зачем нужно было идти к гадалке вместо того, чтобы расспросить отца о вероятном женихе? К чему было сбегать, словно сейчас на дворе тёмные века, когда женщина и в своей семье не имела права слова?