Алмазное сердце - Ирина Шевченко

Из большого, окованного железом сундука Ула вынула чистую рубашку тончайшего батиста — такая не у всякой аристократки сыщется. На вопрос в моем взгляде молча усмехнулась.

— А как поспишь, это наденешь, — тоном, не терпящим возражений, заявила она, раскрадывая на лавке платье по местной моде — длинное, прямое, с вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Только красно–чёрный пояс, похожий на тот, который повязал себе Джед, шаманка, повертев в руках, кинула обратно в ларь, заменив на какую‑то невзрачную, сплетённую косичкой верёвочку.

Из следующего сундука, длинного и широкого, волчица вытащила перину и подушку, водрузила прямо на крышку и застелила чистыми простынями.

— Тут спать будешь.

Была лишь середина дня, очень рано для сна, но шаманка понимала, что отдых мне сейчас необходим. Оставив меня одну, женщина опустила шторы–паруса, и, улёгшись, я слышала, как она возится, сливая из корыта воду.

Под это тихое плюханье я задремала. Но проснулась, едва хлопнула дверь, и вернувшийся Джед с порога вопросил:

— Так где мой чай, нэна?

— Заходи, будет тебе чай, — негромко ответила ему Ула.

— А Сана где?

— Спит.

— Может, выйдем куда‑нибудь, ну… чтобы не мешать?

— Боишься, чтоб она наших разговоров не услышала? — уточнила волчица. — Не бойся, не услышит. После моего отвара до утра не проснётся.

Это не того ли отвара, который я вылила?

Если бы она этого не сказала, я бы не стала подслушивать и нашла бы способ дать им знать, что не сплю. Но теперь затаилась, как мышка. Сами виноваты — нечего меня всякой гадостью опаивать!

Джед

Разговора, по своему обыкновению, вожак постарался избежать, хоть и сам звал. Но радушного хозяина отыграл по всем правилам, компенсируя недостаток слов обилием вина. Чарку мне наполняли исправно, но, хвала Создателю, не следили, каким способом я её опустошаю, и надеюсь, яблонька, росшая во дворе дядюшкиного дома рядом с вколоченным в землю столом, не пострадает от столь необычного полива. Зато удалось сохранить ясную голову для более важной беседы.

Нэна заварила чай, разлила по большим глиняным кружкам и протянула одну из них мне. Она не ограничилась принесёнными мною черничными листьями, и я принюхался, прежде чем сделать глоток, чем вызвал улыбку на смуглом морщинистом лице.

— Вдруг и я тоже того… до вечера… — со смущением пояснил я.

Постарался расслышать дыхание спящей за пологом девушки, но его заглушали треск дров в очаге и громкие детские голоса со стороны открытой двери: ребятню во все времена тянет поближе к таинственному жилищу шаманки.

— Рассказывай, — Ула присела рядом, подогнув под себя ноги.

Делиться проблемами с бабушкой? Нет, это нормально… когда тебе пять лет. А когда тридцать? Но и бабушка у меня не простая, да и сама, судя по некоторым случайно обронённым словам, может рассказать многое.

Видя, что я не знаю, с чего начать, нэна взяла инициативу в свои руки:

— Про камень я знаю, ты верно понял. Давно знаю. Открылась она мне. Думала, у меня выйдет привязку разорвать, твою жизнь от алмаза отделить.

— Знала? А мне почему не сказала? Почему вы обе ни о чем мне не рассказывали?

Мамы не стало три года назад. Трагическая случайность: в сад заползла змея. Лекарь после сказал, что смерть была мгновенной, рассчитывал утешить нас этими словами. Но разве подобное может служить утешением?

Я тогда ещё жил при дворе, едва успел прибыть на похороны, и все три дня, что я пробыл в родном поместье, мы с отцом провели у её могилы. Он был настолько подавлен горем, что даже не разговаривал со мной. Только в последний день, очнувшись на миг, сообщил, что мне нужно поехать к маминому поверенному и получить какие‑то бумаги. Но вместо этого я возвратился в столицу. Разговоры о наследстве казались неуместными. Я знал, что после смерти матери получаю титул, имение и большую часть её состояния, и всё это не имело для меня никакого смысла. Лишь спустя полгода, снова приехав в родительский дом, я выбрал время, чтобы наведаться к нотариусу и забрать оставленное для меня письмо. Но было уже поздно.

Кто‑то, теряя любимых, стремится сохранить каждую мелочь, каждое напоминание об ушедших. А для кого‑то эти напоминания невыносимы. К несчастью для меня отец относился к последнему типу. Желая облегчить боль потери, он избавился от всего, что напоминало ему о матери. Что‑то попросту выбросил, а то, что выбрасывать было бы неразумно, драгоценности, например, — продал. В том числе и алмаз на золотой цепочке, который мама носила не снимая. Ей нужно было завещать, чтобы её похоронили вместе с этим камнем, но она посчитала, что правильнее будет оставить его мне.

Её письмо стало для меня откровением. Я не помнил описываемых в нём событий. Лишь после прочтения в памяти всплыли какие‑то образы: солнечный день, радостный бег по чистому белому снегу, смех… треск ломающегося под ногами льда, обжигающий холод, темнота. Мне было тогда около четырёх. Отец был в отъезде. Мы гуляли с мамой у пруда, и я нечаянно, а может и специально, забежал на присыпанный снегом лёд, слишком тонкий, чтобы выдержать даже вес ребёнка. Когда меня вытащили из воды, я уже не дышал. На счастье недалеко от поместья жила старая колдунья, о ней рассказывали небылицы, и моя мать не нашла иного решения, кроме как поверить в эти сказки. Меня принесли в избушку ведьмы, и старуха сказала, что сможет помочь. Сказала, что дух мой ещё не отдалился от тела, а тело не претерпело необратимых изменений, и их, дух и тело, возможно воссоединить. Она вернула меня к жизни, а для привязки к миру живых ей потребовалась какая‑то вещь. Что‑то, что я смогу хранить до старости, и то, что в свою очередь будет хранить меня. Мать предложила алмаз: что может быть прочнее? А случившееся держала в тайне ото всех, щедро оплатив молчание старой ведьмы и того единственного слуги, что сопровождал нас на прогулке и помог достать меня из–подо льда. Она не хотела, чтобы отец узнал, что она едва не потеряла его сына.

Я не сразу поверил в прочитанное. Разумнее было предположить, что тогда я впал в глубокий обморок, а ведьма отогрела и отпоила меня какими‑то снадобьями. Но вскоре мне пришлось пожалеть о своём скептицизме: через две седмицы после того, как я получил письмо, меня свалила неизвестная болезнь. Целый месяц я провалялся в постели, мучимый жуткими болями в груди, а лекари не могли даже сбить жар. Потом я узнал, что в то время новый владелец алмаза отдал его в работу гранильщику, чтобы придать камню более чёткие контуры. Его огранили в форме сердца. В этом есть какая‑то насмешка судьбы: алмазное сердце, неразрывно связанное с моим собственным. Жизнь, которую я стремлюсь вернуть себе уже несколько лет.