Истории будущего - Дэвид Кристиан

на самом деле оказывались попытками управлять будущим или подчинить его себе. Как утверждает Дэвид Кейтли, некоторые гадательные обряды на самом деле были «заклинаниями, обращенными в будущее». С этой точки зрения222 вырезание на кости или панцире сведений о том, что урожай будет хорошим, есть способ управления будущим с помощью магии по аналогии [84]. Безусловно, оценка нового урожая была крайне важна, ведь обильный урожай сулил большие доходы, достаток крестьян и божественное одобрение деяний правителя. Театральность и пропагандистская направленность официального гадания особенно ярко проявляли себя в «демонстрационных», как выражается Кейтли, надписях. В них перечисляются прогнозы для царей и последующие доказательства точности таких прогнозов. Эти надписи суть реклама власти правителей над будущим, так что перед нами не только пророчества, но и доказательства легитимности властителей223.

Вопросы, которые задавали небесам китайские цари и императоры, касались погоды и урожая, успешности проектов и планов, назначений на важные должности при дворе, истолкования странных событий и сновидений. Еще задавались личные вопросы о царской семье, браках, рождениях, линии преемственности и здоровье правителя. Правда, в имперском контексте эти вопросы не считались сугубо личными, поскольку ответы на них имели немалое политическое значение224. Многие вопросы облекались в общую форму: хорошо ли закончатся мои действия? подходящее ли время для действий? К эпохе Хань, приблизительно с конца третьего века до н. э., широко распространились ежедневники со списками благоприятных и неблагоприятных сроков для различных занятий. Во многих таких справочниках давались советы путешественникам:

«Возвращение домой. Во всех случаях в третий месяц весны, в день цзи или чоу, нельзя идти на восток. В третий месяц лета, в день ву или чоу, нельзя идти на юг. В третий месяц осени, в день цзи или вэй, нельзя идти на запад. В третий месяц зимы, в день у или сюй, нельзя идти на север. [Путешествие] в пределах ста [ли] крайне неблагоприятно. Путешествие дальше двухсот ли смертельно опасно»225.

В первом тысячелетии до н. э., в «осевое время» Ясперса, официальное китайское гадание стало меньше интересоваться советами предков, зато сосредоточилось на глубинных космологических тенденциях и закономерностях. По словам историка Лизы Рафалс, «китайские способы дивинации становились все более независимыми от прямого взаимодействия человека и божества. Систематическое мировоззрение, лежавшее в основе большинства китайских способов методов гадания эпохи Воюющих царств [с пятого по третий век до н. э. – Ред.], полностью совпадало с естествознанием, как оно тогда понималось»226. Дэвид Кейтли трактует эти изменения как свидетельства нарастания уверенности в том, что небеса и земля подчиняются общим космологическим законам. Китайские официальные религия и гадание приобрели «посюсторонность», которой суждено было далее стать характерной чертой китайской философии в целом227.

Философские системы конфуцианства и даосизма, сложившиеся в середине первого тысячелетия до н. э., в основном затрагивали универсальные принципы этики и повседневного бытия. Признаком сдвига в сторону обезличенной космологии являлось возрастающее значение астрономии. Последняя занимала онтологически пограничную область, где воля богов и безличные законы и силы боролись за власть над будущим. Следует ли толковать неожиданные астрономические явления, будь то кометы или рождение новых звезд (сверхновых?), как вмешательство богов или как свидетельство работы безличного космологического механизма? Древнюю астрономию – что в Китае, что во многих других аграрных культурах – неизменно сопровождало ощущение самостоятельности небес, которые способны влиять на человеческую жизнь без участия богов228. Это ощущение поощряло фатализм и благоволило предсказаниям. Злодей Эдмунд в шекспировском «Короле Лире» недаром говорит: «Вот поразительная глупость: чуть только мы не в ладах с судьбою, хотя бы нелады эти зависели от нас самих, – винить в наших бедах солнце, луну и звезды, как будто подлыми быть нас заставляет необходимость, глупыми – небесная тирания, негодяями, лгунами и предателями – давление сфер» [85].

Китайские астрономы-предсказатели использовали астролябии, которые состояли из двух основных частей: круглой «небесной» пластины (по ней устанавливались текущий день и время) и неподвижной «земной» пластины, ориентированной по четырем сторонам света229. Текст третьего века до н. э. «Установления династии Чжоу» объясняет, как придворный астроном отслеживал движения небесных тел и скоплений звезд, «дабы различать [соответствующие] закономерности в земном мире и предрекать удачи и неудачи». Разные области империи зависели от покровительства различных небесных тел, движение которых предсказывало их «благополучие или несчастье». В отличие от западной астрономии, китайская астрономия изучала прежде всего северную половину неба и считала Ursa Major (Большую Медведицу) этакой стрелкой небесных часов230.

Следующий пример из «Исторических записок» Сыма Цяня показывает, как использовались астрономические наблюдения в официальном гадании. Сунский правитель Юань-ван увидел дурной сон и призвал своего прорицателя Вэй Пина, чтобы тот объяснил сновидение.

«Тогда Вэй Пин в соответствии с ритуалом встал, запрокинул голову к небу, вгляделся в сияние луны, изучил положение Ковша [86] и определил местоположение Солнца. С помощью циркуля и угольника проверил свои измерения. Четыре стороны света были определены, восемь триграмм изучены. Взглянув на [знаки] счастья и несчастья, предсказал животное с панцирем» [87].

История «И цзин» («Книги Перемен») отражает процесс медленного ухода богов и духов из гаданий элиты и возрастающую важность более безличных и философских способов мышления о будущем231. Древнейшая версия «И цзин» – это «Чжоу-и», собрание гадательных формул, которое, вероятно, было составлено в начале эпохи Чжоу (1050–771 гг. до н. э.). Указанные формулы сопоставлялись с шестьюдесятью четырьмя «гексаграммами», и каждая гексаграмма объединяла две «триграммы» из трех линий, либо непрерывных, либо поделенных надвое. Со временем накапливалось все больше комментариев к этим знакам, и так сложился причудливый, богатый по содержанию и крайне многозначный комплекс. К началу эпохи Хань комментарии были формализированы в виде «Десяти крыльев», предлагавших стандартизованное толкование гексаграмм. Обилие комментаторской литературы вокруг «И цзин» обогатило китайскую мысль и философию и помогло существенно упорядочить древнюю двоичную космологическую систему инь (прерывистые линии) и ян (непрерывные линии).

Рис. 6.2. Первые 8 из шестидесяти четырех гексаграмм «И цзин».

Источник: Wikipedia article on the I Ching: https://en.wikipedia.org/wiki/I_Ching.

Уместно, пожалуй, трактовать сами гексаграммы и те комментарии, которые добавились к ним на протяжении столетий, как своего рода энциклопедию жизненных ситуаций и возможных будущих, пусть даже изложенную на темном языке, привычном для предсказаний. Для гадания с использованием «И цзин» нужно выбирать гексаграммы наугад. Обыкновенно выбор производился бросанием костей или стеблей, чтобы определить числа, из которых будет составлена гексаграмма, от нижней линии до верхней. Это – простая часть гадания, а дальше начиналось самое сложное. Толкование гномических [88] «суждений» каждой гексаграммы – задача настолько затруднительная, что Карл Г. Юнг, восхищавшийся этим трактатом, однажды обронил: «Чем меньше человек думает о теории гадания, тем крепче он спит»232.

Первая гексаграмма «Цянь» («Небо») состоит из шести сплошных линий и олицетворяет «Творчество»; вторая,