Честь - Трити Умригар

долга им еще хватает на еду?

— А как это меня касается? Не смогут платить — потеряют дом. Расклад прост. Еще Говинд присылает ко мне своего никчемного брата. Три дня в неделю он работает в счет долга.

— И какую работу Арвинд для вас выполняет?

— Какую работу? Да какую придется: то большую, то по мелочи. Три дня в неделю приходится лицезреть его унылую физиономию.

Рупал поднял указательный палец, прежде чем Смита успела раскрыть рот.

— И еще кое-что, мисс. Когда я сказал, что, мол, я посоветовал Говинду поджечь Абдула, я, само собой, пошутил. Не надо писать такие глупости в газете.

— Никто не шутит о таких серьезных вещах в разговоре с репортером газеты, — сказала Смита.

— Мы же невежественные крестьяне, мисс, — развел руками Рупал. — Откуда нам знать, как правильно разговаривать с репортерами? К тому же никто вам не поверит. Я буду все отрицать.

Прежде чем Смита успела сказать хоть слово, Рупал махнул рукой в сторону машины, показывая, что им пора ехать.

— Осторожнее на этих дорогах, — сказал он. — После темноты тут становится опасно. Тут призраки и духи ходят по ночам.

Глава девятнадцатая

На обратном пути Смита с Моханом молчали. Смита чувствовала опустошение и усталость. Она прокручивала в уме интервью, пытаясь понять, в какой момент все пошло не так. И пришла к выводу, что Рупал контролировал разговор с самого начала и сам решил, когда его закончить. Не говоря уж о том, что он буквально вышвырнул их из деревни. Как он посмел? И почему она ему позволила? Она совсем не контролировала ситуацию, а без этого хороший репортаж не напишешь.

Мохан застонал.

— Что такое? — спросила она.

Он повернулся к ней; его глаза налились кровью.

— Что не так с этой страной? — воскликнул он. — Как можно быть такими отсталыми? Слышала, что сказал этот ублюдок? Что он организовал это преступление! И он сидит там, как король, целый и невредимый! Как такое возможно в наше время, в наш век?!

Смита сочувственно кивнула. Но ей отчасти было приятно слышать недовольство в голосе Мохана, видеть, что эта поездка открыла ему глаза на его привилегированное положение. Она вспомнила, как он рефлекторно защищал Индию и гордился ею, когда они только встретились. Ей было жаль, что он разочаровался. Зато теперь они друг друга понимали.

«Даже сын торговца алмазами может увидеть правду», — мрачно подумала она.

Смита налила в ведерко горячей воды, набрала полный ковш воды и полила на себя. С тоской вспомнила ванную в «Тадж-Махале» — душ с мощным напором воды, повсюду мрамор — и тут же устыдилась своих буржуазных желаний. Впрочем, кого она обманывает? Совсем скоро она вернется в свою квартиру в Бруклине с гранитными столешницами и тропическим душем в ванной. После смерти мамы папа заставил Рохита и Смиту забрать часть ее наследства. Они отказывались, но он настоял. Рохит купил машину, а остаток отложил ребенку на колледж; Смита сделала ремонт на кухне и в ванной.

А какое наследство получит Абру? Могилу отца, которого никогда не знала, но чей призрак будет преследовать ее всю жизнь. Пепел материнской мечты, чей вкус навек останется у нее на губах. Горе бабушки, которое будет проявляться гневом, грубым словом и пощечиной всякий раз, когда девочка сделает что-то, что напомнит амми о ее покойном сыне. Голод станет постоянным спутником Абру — голод эмоциональный, который возник еще до ее рождения и не утихнет никогда. И голод физический, пустота в желудке, тяжелая и осязаемая, как ботинок или камень. Бедный Абдул надеялся, что его дочь унаследует новую, современную Индию. Но она стала символом старой Индии — Индии, застывшей во времени и изуродованной невежеством, неграмотностью и предрассудками, управляемой людьми, что бросали ядовитые семена ненависти в народ, принимавший месть за честь, а жажду крови — за традицию.

Смита издала звук — это с губ сорвалась накопившаяся печаль. Ванная поплыла перед глазами, Смита уронила ковш в ведро и расплескала воду. Прислонившись лбом к холодному кафелю, она заплакала. Она плакала так долго, что через некоторое время ярость из-за Мининой судьбы сменилась глубокой печалью за судьбу растерянной испуганной двенадцатилетней девочки, которой когда-то была сама Смита, и горе, которое она столько лет в себе подавляла, воскресло и прорвалось наружу.

Выйдя из душа, она почувствовала легкость на сердце, словно слезы частично смыли боль, которую она носила с собой. Она оделась, посмотрела в зеркало и вышла из комнаты. Быстро прошла по коридору и постучала в дверь Мохана, боясь, что передумает.

— Привет, — сказала она, когда он открыл. — Можно войти?

— Конечно, — ответил он, впустил ее и закрыл дверь.

Глава двадцатая

Прошло два дня с тех пор, как Абдул подарил мне манго, и я решила угостить его ладду[55]. В контейнер с нашими обедами я его класть не стала. Завернула в газету и положила отдельно. В обеденный перерыв сунула сладкие шарики в карман и пошла на свое обычное место под джамболаном. Радха все еще болела; обедала я одна. Я села спиной к Абдулу, но чувствовала на себе его взгляд; у меня аж шея покраснела. Доев обед, я подошла к месту, где сидел Абдул. Он тут же встал. Я положила завернутые ладду рядом с его деревом.

— В благодарность за твою доброту, — сказала я, повернувшись к Абдулу спиной и обращаясь к дереву. — Манго были очень сладкие.

Он что-то ответил, но кровь ударила мне в голову и заглушила его слова. Я быстро зашагала к фабрике. Пожилая женщина, сидевшая рядом со мной за швейной машинкой, увидела испарину на моем лице.

— Ай, чокри, — сказала она. — Ты не заболела?

Она была права, хоть и не знала об этом. Я действительно заболела, но болезнью сердечной.

После того как я угостила Абдула ладду, мы каждый день находили способ общаться без слов. Иногда он работал и пел любовную песню, а я знала, что та предназначалась для моих ушей. Иногда, возвращаясь с обеда, я роняла конфету на землю между двумя нашими деревьями. Когда Абдул возвращался на свое место, он разворачивал фантик и клал конфету в рот, а наши взгляды ненадолго встречались. По вечерам, когда я шла домой, он неизменно следовал за мной на почтительном расстоянии.

Потом я как-то раз вышла в уборную — она у нас была на улице, — а он ждал меня снаружи. Я прошла мимо, а он притворился, будто завязывает шнурки.

— В следующее воскресенье я буду работать