Там, где лес не растет - Мария Семенова

– Да, – сказал Коренга. – Я надеюсь.

– Велико же намерение Зелхата оградить свою тайну, если он вправду жив и находится в моей стране, а я об этом ведать не ведаю, – проговорил конис. – Ты, Коренга, славно развлёк меня у этого костра и, право, согрел мою душу истинным переживанием. Могу ли я чем-нибудь отблагодарить тебя за рассказ?

…Так-то: знать бы с утра, что вечером предстанешь перед могущественным владыкой, да ещё и сумеешь снискать его расположение! Коренга подумал: вот оно и закончилось, его нелёгкое и опасное странствие.

– Не разгневаешься ли ты, государь, – спросил он, – на дерзнувшего расспросить о судьбе юного мастера Иннори, которого тебе некогда было угодно приблизить и всячески обласкать?

Конис ответил:

– Вышивальщик Иннори творит вещи, которые ласкают зрачок и осеняют сердце добром. Счастлив вождь, коему среди его подданных ниспослан подобный умелец… – Тут Альпин едва заметно усмехнулся углом рта. – Он поныне живёт в моём доме, как сын у заботливого отца. А почему ты спрашиваешь, венн? Неужели даже в ваших лесах успели прослышать о его мастерстве?

– Правду молвить, слава Иннори до нас ещё не добралась, – сказал Коренга. И пояснил, отчего-то смутившись: – Я говорил тебе, что по пути сюда мы встретили почтенного дедушку… Его приёмная внучка любила Иннори, когда они были детьми, но потом их разлучили. Эта девушка зовётся Тикирой, она красива, умна и очень отважна…

Конис вдруг рассмеялся.

– Так вот почему мой Иннори все свои вышивки, где только кстати приходится, украшает изображением козочки!.. Что же, спустя несколько дней мы, попечением Священного Огня, вернёмся в столицу, и пусть добродетельная Тикира без промедления приходит повидать своего знакомца… А теперь, брат мой Баерган и любезные гости, я вас покину. Не хочу, чтобы в дальних краях потешались над моими купцами, пеняя им, будто конис Нарлака засыпает прямо над угощением!..

ГЛАВА 42

Беда от длинного языка

Дорога обратно всегда кажется короче дороги «туда». Всегда – но не в тот раз. Путь от своего костерка до шатра кониса Коренга проделал, ведомый Кайрагеллом и стражниками, и мысли его были заняты предстоявшей встречей с великим правителем, а вовсе не тем, как запомнить дорогу. Теперь – что с ним редко бывало – он пробирался назад, точно по незнакомому месту, и люди, возившиеся у костров, казались ему впервые увиденными, хотя мимо каждого из них он точно ехал некоторое время назад. Уверенно шагал только Торон. Коренга всё время думал о том, что кобель, без сомнения, сам привёз бы его назад, только дай ему волю и держись крепче за поводок. Ещё он тайно прикидывал, сколько человек из числа застигнутых бедствием честно вернёт розданные конисом одеяла и котелки, а сколько предпочтёт утаить.

Коренга думал и о многом другом, но не замечать мрачное молчание Эории делалось всё труднее. Почему-то Коренгу брал дурнотный ужас даже от мысли, чтобы заговорить с ней об этом. Он открыл рот и сказал:

– Я вижу, ты сердишься на меня, госпожа. Скажи, чем я провинился, чтобы я мог попытаться вернуть твоё расположение!

Хотя на самом деле он знал, в чём дело. Или по крайней мере догадывался.

Сегванка молчала ещё некоторое время, заставив Коренгу вспомнить о плотно придавленной камнем крышке котла, под которой беснуется кипяток. Потом она ядовито бросила:

– У нас на Островах мало кого презирают так, как лжецов. Я думала, уж у тебя-то, венн, один язык во рту!

Коренга смиренно отмолвил:

– Если бы тебя, госпожа, каждый встречный-поперечный брался допрашивать, где ты ноги оставила, да откуда у твоего пса крылья, ты бы тоже три языка отрастила. Если не семь…

Эория даже остановилась.

– Ты сейчас говорил о вдовстве своего батюшки! А мне баял, будто твоя мать жива и здорова! И даже сразу узнает, если с тобой что-то случится!

Коренга ответил:

– Мать благословила меня рассказывать так, как будет удобней.

– Добрый сын должен трижды подумать, как распорядиться подобным благословением! Ты же говорил о ней как о мёртвой! Тем самым ты желал ей умереть!

– Может, по твоей вере это и так, а по нашей – наоборот, – сказал Коренга. – Незваная Гостья подслушает мои речи и не пойдёт за матерью, думая, будто та уже у Неё.

Сегванка огрызнулась:

– Откуда мне знать, может, ты и это прямо сейчас выдумал!

Коренга хмуро проговорил:

– Не бралась бы ты, госпожа, нас с матерью друг от дружки оборонять.

Эория яростно заскребла ногтями левый висок.

– Да какое мне дело до тебя, венн! И до того, который язык у тебя настоящий, а какие поддельные! Кто раз солгал… да ещё – в глаза человеку, который обогрел тебя у огня и хлебом накормил… тому веры у меня больше нет! И до века не будет!

Коренгу охватило ощущение дурной необратимости происходившего. Саночки стронулись с места и, набирая разгон, скользили под горку, и бесполезно было цеплять горстями несущийся мимо снег. Уже ничто не зависело от того, промолчит он сейчас или что-нибудь скажет, и Коренга сказал:

– Мне тоже нет дела до пятен на мешке, в котором утонул Ириллир!

Он увидел, как окаменело лицо сегванки. Он имел в виду всего лишь намекнуть ей, что она тоже не всё о себе рассказала; а зря ли говаривали у него дома, будто правда с отрезанным краем – кривде двоюродная сестра. Но мало ли что он имел в виду! На деле оказалось – ткнул пальцем прямо в живое, туда, где не было кожи. Коренга стал ждать, чтобы Эория вспылила и быстрым шагом ушла вперёд, оставив его в одиночку петлять на медлительной тележке по обширному стану, но она не ушла. Мало того! Когда дорогу им неожиданно заступил какой-то человек, успевший неведомо где раздобыть и налакаться хмельного, Эория тотчас оказалась между ним и Коренгой. И так зыркнула на пьянчужку, что тот вмиг утратил охоту буянить и тихо убрался в сторонку.

Но вот они добрались до костерка, где уже мирно спали дед Тикарам с внучкой. Коренга не стал их будить, хотя Коза наверняка расцеловала бы его за известия об Иннори. Не стал он и вытаскивать наружу свой меховой коврик, хотя тело так и просилось растянуться ничком. Сворачиваясь в тележке, Коренга тоскливо подумал, не утешиться ли материным сухариком, но и эта мысль не принесла ему радости. От огорчения он принялся вспоминать свой сон о полёте, потом начал размышлять об устройстве крыльев своей летучей птицы…

Вот только виделись ему всё больше черно-седые крылья Сироты, заполонившие небо над головой.

Торон лизнул хозяина в щёку и свернулся пушистым клубком.

«Друг единственный…» – с нежностью подумал о нём Коренга и чуть не заплакал.

До дому было так далеко…

ГЛАВА 43

Всё зря!..

Как ни старался Коренга приманить к себе добрые сны, в эту ночь они упорно обходили его стороной. До самого утра он куда-то отчаянно бежал по чёрному, незнакомому и недоброму лесу, не отзывавшемуся на мысленный призыв Кокориного потомка. И раз за разом падал, скошенный на бегу внезапным и необоримым бессилием ног… Просыпался наполовину, ровно настолько, чтобы понять: это не наяву! – и следом проваливался в новый сон, ещё горше и черней предыдущего.

Потом рассвело.

Государь конис собирался держать здесь свой стяг ещё несколько дней, пока со Змеева Следа будут подтягиваться путники, привлечённые путеводным дымом костров. Стало быть, Коренгу не ждала сегодня дорога, он мог и не просыпаться спозаранку, но привычка взяла своё. Рядом завозился Торон, и венн открыл глаза.

И его немедленно посетило ощущение скорбной неправильности, накрывшей весь мир. Почти такое же, как годы назад, на другое утро после того, как у него отнялись ноги. Мир непоправимо изменился, и, сколько ни прячься под одеяло, ничто уже не сделает его таким, как вчера, – солнечным и понятным, ничто не отменит несчастья и не вернёт минувшего дня. Коренга невольно ужаснулся, спросив себя: вправду ли его размолвка с сегванкой была сопоставима с тем давним изломом в судьбе?.. Никто ведь не умер, не испытал нового увечья. Всего и было-то сказано несколько слов. Да и те – не какая-нибудь священная клятва, одно простое объяснение могло всё сразу развеять…

Тогда почему же?..

Коренга осторожно размял плечо, задеревеневшее от лежания на боку, и сел.

Ни Эории, ни Тикиры нигде не было видно; Коренга почему-то сразу решил, что девушки отправились умываться. Зато он сразу увидел старика Тикарама. Стоя на четвереньках и подобрав ладонью бороду, старец пытался раздуть угли костра. Торон как умел помогал ему. Лез под руки носом, принюхивался к лицу, норовил облизать ухо. Тикарам, обычно строгий и отчуждённый, только посмеивался и не гнал пса. Наоборот, что-то ласково пояснял ему по-саккаремски. Коренга разобрал слово, произносившееся на всех языках одинаково, – «симуран». И ещё слово, бывшее в ходу у торговцев, – «понимать».

Дескать, должен понимать, коли ты и впрямь симуран.

Вот Торон отстранился на полшага, ещё раз внимательно посмотрел на старика, а потом… коротко и резко ударил левым крылом.