Там, где лес не растет - Мария Семенова

А те подошли и остановились, и старший, кряжистый, седовласый, с красной рожей могучего забулдыги, ткнул в сторону молодого венна ратовищем[50] короткого копья.

– Ты! – рявкнул он так, словно только что уличил Коренгу самое меньшее в покраже. – С нами пойдёшь!

Торон с глухим рыком взметнулся на ноги. Никому не было позволено кричать на хозяина или тыкать в него палкой! Копьё в руках сердитого воина мгновенно перевернулось к зверю желйзком[51]. Но ещё быстрей, непонятно как, между ними поднялся Шатун. Эория отстала всего на долю мгновения, только потому, что сидела к подошедшим спиной. У другого плеча Шатуна встала Тикира. И даже знатная «стряпуха» перехватила черпак, будто собираясь плескать в кого-то горячим. Они заслонили собой ошалевшего, напуганного и благодарного Коренгу, которому только и осталось схватить Торона за ошейник покрепче держать.

– С дороги! – взревел воин с копьём.

– А ты всё такой же, Кайрагелл, – неожиданно спокойно и вроде даже насмешливо проговорил Шатун. – Лужёная глотка и бездонное брюхо. Сорок лет Альпину служишь, а простой вещи так и не уразумел. Если он велел кого привести, не обязательно же взашей волочь…

Копейщик крутанулся к нему, привычно намереваясь смести со своего пути нечаянную помеху. Шатун не двинулся с места, но все руки с оружием вдруг опустились.

– Ой, – как-то вполне по-бабьи выговорил воин. Всплеснул руками и… взял бухнулся перед Шатуном, да не на одно колено, как Перекат перед Эорией, а на оба. – Да как же это… Во имя Остывших Углей, засунутых кому не надо неизвестно куда… Господин мой Баерган, не может же быть, чтобы это в самом деле ты к нам вернулся? Да облепит меня Мокрая Зола и завяжет мне что не надо узлом… радость-то какая!

Оба его спутника последовали за старшиной на колени, и от соседних костров стали оглядываться.

Шатун вздохнул. Кажется, он предпочёл бы, чтобы его подольше не узнавали. Он спросил:

– Зачем брату понадобился этот человек?

«Брату?..» Коренга таращил глаза, до него, как и до всех, медленно доходило, чьим братом в действительности оказался Шатун. Только госпожа Алавзора чуть улыбнулась, опуская черпак в котёл. В её улыбке странным образом смешались лукавство и грусть. Уж конечно, она давно признала человека, которому двадцать лет назад собиралась согреть брачные войлоки. А теперь тропка, по которой они несколько дней шли об руку, снова прибежала к порогу привычной, устоявшейся жизни. И обоим не очень-то хотелось переступать этот порог, да что сделаешь?

– Он… того, – ответил Кайрагелл. – Прибежал человечишко, весь словно лишаем побитый, и давай сказывать, будто объявилась диковина: паренёк с крылатой собакой. Ну, государь и велел привести… Покажу, говорит, своему арранту учёному, позабавлю, уж больно тот до таких диковин охоч… Радость-то, радость какая, господин Баерган…

«Лишаем побитый?.. Крадун! – сообразил Коренга. И мысленно сжал кулаки: – Ох, встречу, не пожалею…»

– Тебе, Кайрагелл, равных нет на потопе да на пожаре, – усмехнулся Шатун. – Ну, ещё за выпивкой в кабаке. Если б ты при всём том с мирным народом не как с ворьём разговаривал… да тебя, видно, уже не переделаешь. Что ж, пошли.

ГЛАВА 39

Государь Альпин

Братья оказались на диво похожими. Разве что у старшего, некогда беспутного, лицо было широкое и сильное, а у младшего – тонкое, точёное, резкое. А так черты казали себя одни и те же. И ещё: у обоих в мельчайшей игре этих черт, в движении губ некоторым образом угадывалась непреклонная воля. Только у государя Альпина наследную силу проявила и отточила доставшаяся ему власть над целым народом, а у Шатуна она пребывала как бы под спудом, таилась, точно искра в кремне. Он сумел обрести всего лишь власть над собой; но кто скажет, что даётся трудней?

Коренга по глупости ждал, что повелитель Нарлака будет сидеть на высоком стольце в окружении сановников и верной дружины – и с того позолоченного стольца творить суд и расправу. Ничуть не бывало. Если бы Кайрагелл, оглядевшись и окликнув кого-то, не подвёл Шатуна со спутниками к человеку в самой простой одежде, умывавшемуся возле ручья, молодой венн нипочём не догадался бы, что это и есть государь. Верней, догадался бы, конечно, но с запозданием, когда тот уже выпрямился и явил осанку и стать, надлежащие вождю.

– Смотри, конис, кого я тебе… – начал было краснолицый охранник, но в это время Шатун шагнул вперёд, и слушать Кайрагелла сразу стало некому.

Коренга внимательно и, как он сам понимал, с зазорным любопытством рассматривал Альпина. Он никогда раньше не встречал мужчин, которым нравились бы другие мужчины. Хотя знал, ясное дело, что такие бывают. И вот теперь ему упорно лезло на ум услышанное накануне, как будто это-то и было самым что ни есть главным, и он помимо воли искал в облике кониса каких-то проявлений его странных привычек, хотя сам толком не представлял, каким именно образом подобные привычки должны были бы себя оказать. Ничего женственного во внешности Альпина определённо не сквозило. И, когда он смотрел на своих воинов, никакого превратного сластолюбия в его взгляде не отражалось.

А вот то, что этот человек двое суток не спал, видно было сразу.

И брату, обретённому спустя несколько лет, он радовался, как радуются самые обычные люди…

Они с Шатуном (которого Коренга никак не мог приспособиться даже мысленно называть Баерганом) обнимались, хлопали один другого по спинам и так быстро говорили по-нарлакски, что Коренге не удавалось выхватить из их речи даже те слова, которых он успел нахвататься. Молодой венн начал тихо надеяться, что встреча с братом изгладит в памяти кониса доношенье «живого узорочья» о нём и его крылатой собаке, но напрасно. У хорошего вождя ничто из памяти просто так не изглаживается.

– Вот уж не думал я, что увижу тебя именно здесь! – наконец сказал Шатуну государь Альпин. – Да к тому же в обществе удивительного странника из далёкой страны! Владетель симурана, подойди к нам.

И пришлось Коренге толкнуть рычаги, выезжая на тележке вперёд.

– Здрав будь, кунс нарлаков, – сказал он по-сегвански.

Некоторое время конис рассматривал их с Тороном, и любопытство в его глазах было гораздо более пристойным, нежели то, которое только что явил сам Коренга. Потом Альпин проговорил:

– Немалое мужество потребно для того, чтобы пуститься в дальний путь одному в маленькой повозке. Но я вижу, что чужестранец, обещавший показать мне симурана, ошибся. Тот человек увидел замшевый чепрак и принял его за свёрнутые крылья. Эта собака – просто северный волкодав вроде тех, что мне подарили недавно. Я-то думал, в целом свете нет собак свирепей моих белых халисунцев, однако новые псы меня сразу разубедили… Чем я заглажу причинённое тебе беспокойство, друг мой?

Обычно Коренга только задним числом, с большим запозданием соображал, как следовало себя вести с тем или иным человеком, но всё-таки иногда его посещали наития. Он поставил Торона перед собой и распустил завязки попонки. Он сказал:

– Ты прав, государь. Ты зришь не симурана, а всего лишь тумака: его матерью была самая обычная сука…

Торон с наслаждением взмахнул освобождёнными крыльями, чуть не сдув костерок, горевший перед шатром. Кое-кто из окружения кониса, в том числе даже Кайрагелл, невольно попятился прочь. Альпин остался стоять на месте, лишь чуть прищурился. Всё-таки он был настоящим воином и вождём, и кому какое дело, чьими танцами ему нравилось тешиться! Коренга понял, что поступил разумно, открыв ему правду.

Торон же уселся и, развернув одно крыло, в укоризну хозяину принялся выкусывать воображаемых блох.

– Вот как, – помолчав, проговорил Альпин. – Эй, позовите арранта! А вы, добрые странники, не откажите разделить ужин под кровом моего шатра. Моя стряпуха, конечно, не так красива, как благородная Алавзора, но, думаю, похлёбку состряпала не менее вкусную…

ГЛАВА 40

На солнышко да на сковородку

Пока бегали за аррантом, конис взял за руку госпожу Алавзору, и Коренга поневоле вновь вспомнил слышанное когда-то: будто бы мужчины вроде Альпина испытывали к женщинам непреодолимое отвращение, чуть ли не ужас. Вот и думай теперь, то ли люди по обыкновению болтали пустое, то ли конис слишком хорошо умел прятать всё не вязавшееся с его правдой вождя. Он смотрел на госпожу Алавзору, как любезный и ласковый брат. Он что-то сказал ей, слегка усмехаясь углом рта. Коренга не понял слов, произнесённых на совсем чужом для него языке, да и не дело вслушиваться в предназначенное не тебе, но усмешка кониса зацепила его. С таким видом человеку пересказывают направленную против него сплетню: «Я, конечно, не верю, но вот что про тебя бают…» Он почти не удивился, когда на лице Шатуна появилась почти та же усмешка, только более откровенная и презрительная. Шатун произнёс всего одно слово, как плюнул. А потом и в самом деле плюнул на землю.