Сад теней - Вирджиния Эндрюс

Она медленно села на кровати и посмотрела на меня испуганными голубыми глазами. Она наверняка считала меня тюремщиком. Чего бы она теперь не захотела, ей приходилось спрашивать моего разрешения. Ее жизнь больше ей не принадлежала.

— А как мой Кристофер? Он скучает по мне? Он спрашивал обо мне? — требовала она немедленного ответа.

— Иногда, — говорила я. — Мальчики стараются отвлечь его от этих мыслей.

Она кивала, пытаясь воссоздать в памяти его образ.

Я тоже представила себе его, златокудрого Кристофера, на лице которого вновь появилась счастливая улыбка после первых нескольких месяцев грусти и разлуки с матерью. В его глазах вновь заговорила радость, когда вечером перед сном я читала ему его любимую сказку. Я уже потихоньку стала считать его своим сыном. Вместе с моими мальчиками он играл в детской. Мал и Джоэл обожали его. Он словно был воплощением всей лучеезарной красоты матери в ее самые счастливые дни. Но та солнечная радость не была соблазнительной, как у матери, она была ясной и открытой, страстной и невинной. Он любил меня гораздо нежнее моих со-бственных детей. Иногда я опасалась этого, потому что в жилах Мала и Джоэля текла кровь Малькольма. Каждое утро он подбегал ко мне с криком:

— Я хочу тысячу поцелуев и тысячу объятий!

Вот и вчера, когда я укладывала его спать, он посмотрел на меня ясными голубыми глазами и спросил: «Можно я буду иногда называть тебя мамочкой?» Разумеется, я ничего не рассказала Алисии об этом. Вместо этого я старалась обращать ее внимание на саму себя.

— Сегодня ты одета неряшливо, Алисия. Тебе следует тщательнее следить за собой, — упрекала я ее.

Она резко поворачивалась ко мне, говоря сквозь зубы:

— Это потому, что все дни я провожу в этой… этой уборной.

— Это больше, чем уборная.

— Солнечный свет поступает сюда из небольших окон здесь и наверху. Вчера я грелась в лучах солнца, пока оно не ушло, но потом я осталась в тени. Я чувствую себя словно цветок, который истосковался по солнцу, цветок, который чахнет в уборной. Вскоре я засохну и умру, и ты заложишь меня между страницами книги, — добавила она голосом, в котором смешивались гнев и жалость к самой себе.

— Тебе осталось пробыть здесь совсем недолго. Не надо без толку нагонять на себя тоску, — добавила я безразличным голосом.

Это еще больше разозлило ее.

— Можно мне выйти погулять ненадолго? Ты сможешь на время увести мальчиков из дома и…

— Не забывай о слугах, Алисия. Что я им объясню, если они увидят тебя здесь? Что я скажу им в ответ на вопрос, откуда ты появилась? Кто ты? Где ты была, и почему ты вернулась? А что я скажу мальчикам, если они узнают об этом? То, о чем ты просишь, невозможно, просто невозможно. — Она кивнула. — Мне жаль, конечно, но я надеюсь, ты все понимаешь?

Она посмотрела на меня критически, а затем кивнула.

— Поверь мне, никто не испытывает от этого никакой радости, а меньше всех я. Думай о будущем, и ты переживешь настоящее, — посоветовала я.

Вдруг ей в голову пришла новая идея.

— Отошли всю прислугу домой, — попросила она, — на день-два. Дай им отпуск на выходные. — Лицо ее загорелось. — Это все, чего я прошу, день или два на свежем воздухе. Пожалуйста.

— Ты говоришь чушь. Я бы посоветовала тебе взять себя в руки, — решительно возразила я. — Ты так быстро заболеешь и потеряешь ребенка. Теперь поешь сама и накорми своего будущего ребенка, — добавила я и вышла из комнаты, прежде чем она смогла ответить.

Когда я вернулась к ней уже вечером, чтобы накормить ее ужином, она совершенно изменилась. Она приняла ванну и переоделась в приятную голубую сорочку. При этом она сидела на кровати, словно на заднем сиденье автомобиля во время поездки.

— О, — сказала она, увидев меня, — сегодня мы в ресторане. Что мы будем есть?

Она изображала поездку в автомобиле вместе с Кристофером. Я была поражена, но ничего не ответила.

Она посмотрела на меня с надеждой, что я стану соучастником этой фантазии. Я поставила поднос на стол и наблюдала за тем, как Алисия продолжала играть этот спектакль, поднимаясь и приближаясь к столу, словно стол находился в ресторане. Она выглядела свежее и радостнее.

Ко мне она относилась, как к официантке в ресторане. Вдруг я поняла, что во всем этом было нечто странное. Она не изображала все это, она действительно совершала путешествие.

Она вела себя так, словно меня не было в комнате, или рядом с ней был кто-то незнакомый. Мне это не нравилось, но я не знала, что делать.

Она отпустила меня со словами «Заберите все это», показывая на грязные тарелки. Она принялась кормить воображаемого Кристофера, приговаривая, что после ресторана они поедут в парк, где посмотрят животных и покатаются на каруселях. Я поняла, что чердак представлял воображаемый парк. На ней было надето самое красивое из всех платьев, которые я разрешила ей взять с собой. Живот у нее был еще достаточно мал, и она легко влезала в свои прежние наряды, она оторвала полоску бежевой ткани и привязала ее как ленту к своим обрезанным локонам.

— С тобой все в порядке? — спросила я. Она остановилась.

— Извини меня, Кристофер. Официантка хочет о чем-то спросить меня. В чем дело, официантка? — спросила она напевным голосом.

Я натянула краешки губ и выпрямилась. Она безумно улыбалась. Неужели она думала, что я собираюсь играть с ней в эти шарады? Я не стала повторять свой вопрос, но вместо этого развернулась и понесла поднос с тарелками к двери.

— Она сказала, что у них нет мороженого, — сказала Алисия своему воображаемому сыну. — Но не переживай. Возможно, мы найдем кафе-мороженое в парке, поэтому мы уже никогда больше не вернемся в этот ресторан, не правда ли?

Я услышала ее смех за своей спиной, когда я закрывала за собой дверь. Сумасшедшая, подумала я, и впервые с того времени, когда она появилась в Фок-сворт Холле, мне нестерпимо захотелось, чтобы она уехала скорее.

Представление продолжалось. Комната в самом конце северного крыла стала сценической площадкой для Алисии. Иногда, придя туда, я заставала ее вместе с сыном в машине; иногда они ехали на пароме. Несколько раз они поднимались на чердак. Там она слушала пластинки и изображала кукольный спектакль. Она изготовила двух кукол из своих носков и ставила кукольные спектакли. Всякий раз при моем появлении она обращалась ко мне по-разному. Либо я была официанткой, либо билетершей в кукольном театре, инженером на пароме… кем угодно, но только не Оливией. Я уже не видела больше страха в ее глазах при наших встречах. Она смотрела на меня с улыбкой ожидания, очевидно, желая узнать мою реакцию на ее представления.

Так продолжалось довольно долго, пока, наконец, однажды, зайдя к ней, я увидела, что она сняла простыню с зеркала. Она уже не боялась смотреть на себя в зеркало и гладить воздух, словно ощущая свои прежние роскошные пряди.

По иронии судьбы к ней вернулся ее прежний очаровательный персико-кремовый цвет лица. Я знала, что некоторые женщины хорошеют во время беременности. Я не относилась к числу таких женщин, но Алисия оставалась по-прежнему очаровательной во время всей беременности, как прежней, так и нынешней.

— Что ты делаешь? — спросила я ее, и она повернулась ко мне, оторвавшись от зеркала. Видимо, она не слышала, как я вошла.

— О, Оливия. Гарланд как-то говорил, что у Венеры не было столь роскошных волос, как у меня. Можешь себе представить? Мужчины иногда нелепы в своих комплиментах. Они и не представляют, как это может испортить женщин. Я позволила ему говорить и дальше. Почему бы и нет? А что в этом плохого? Венере, во всяком случае, хуже от этого не будет.

Она засмеялась. Также весело, как и в ту пору, когда Гарланд был жив. Она сходит с ума, подумала я. Просидев в заточении столько времени в период беременности, она не могла не сойти с ума. Но в этом не было моей вины. Этот грех лежал на Малькольме, как и многие другие.

Она должна была родить ему дочь, и он ее получит. Возможно, он предвидел, что все произойдет именно так и даже ожидал этого. Она родит ему ребенка, и это будет его ребенок. Но это не принесет ей большого состояния. Ее можно было бы заставить пойти на уступки. У него будет все — ребенок, деньги и свобода от Алисии. Мы усыновим Кристофера.

Такая перспектива напугала меня. Снова Малькольм Нил Фоксворт добьется своего, победит всех, даже меня. Я не могла этого допустить.

— Алисия, Гарланд умер. Он уже не сможет отвечать тебе. Прекрати этот спектакль, пока ты не сошла с ума. Ты меня слышишь? Понимаешь?

Она стояла передо мной с улыбкой на губах. Она слышала лишь то, что хотела слышать.

— Нет ничего, чего бы он не мог купить мне или; сделать для меня, — сказала она. — Это ужасно, я знаю; но от меня требуется лишь сказать, что мне нужно, и на следующий день эта вещь будет у меня. Я ужасно испорчена, но этому ничем помочь нельзя.