Сладкий перец, горький мед - Татьяна Туринская

От любви к маленькой Тане Алексей сгорал уже давно. Теперь же к многолетней любви добавилась жгучая, непримиримая ненависть к дерзкой и упрямой девчонке. Впрочем, она уже не маленькая. И пожалуй, давно уже не девочка. По крайней мере, мысленно она, видимо, давно преодолела этот рубеж. А на практике, наверное, долгое время не находилось достойного кандидата для столь деликатной миссии. А тут Лешка, годами выжидающий благосклонности предмета своего вожделения, оказался в нужное время в нужном месте. Потому-то так "легко" ему и обломилось то, о чем мечтал годами. Просто никого, кроме Лешки, не оказалось рядом, вот она и "осчастливила" его. А попросту использовала.

Даже сейчас, исходя праведным гневом, Патычу не приходило в голову сравнить Танин поступок с множеством подобных своих. Ведь скольких уже он использовал не менее грязно?! И по сей день продолжает это делать — ведь как ему удобно существование по соседству незаметной Ольги. Разве он хоть немножко любит ее? Нет. Нет! Ничего, кроме относительного комфорта, не привязывает его к этой милой, в общем-то, женщине. Ведь, не будучи его женой, даже не живя с ним под одной крышей, она умудряется наладить его быт так, чтобы он ни в чем не испытывал недостатка. В доме всегда порядок, холодильник ломится от продуктов, рубашки выстираны, брюки выглажены, ботинки и то вычищены! Самое интересное то, что он и не знает, когда она все это делает. Ни разу еще Лешка не заставал ее за работой. Вечером придет домой уставший, поужинает, чем Бог послал (не задумываясь особо, откуда все это в холодильнике берется), посидит с бутылочкой пивка перед телевизором, ну а потом раз-другой в неделю позвонит Ольге: мол, ты уж зайди в гости, соседушка, чайку посёрбаем… И пяти минут не пройдет, как соседушка уже на пороге: простенькая, незаметненькая мышка, небогатые волосики в хвостик прибраны, а глазки счастьем светятся. И сразу на кухню — чайку сообразить, изображая хотя бы чисто символическую пристойность своего визита к неженатому соседу. Ну а уж после чаепития, ясно дело, в койку ныряют. А утром просыпается Патыч от легкого прикосновения к волосам — это обычно Ольга так с ним прощается. А в доме уже — полный порядок. И посуда вымыта, полы еще влажные, кругом шик, блеск, чистота…

Почему такая несправедливость? Вот ведь Ольга, замечательная, наверное, женщина, считает, что он вполне достоин любви и семейного счастья. Она бы наверняка с радостью родила ему пару-тройку сорванцов и никогда в жизни не укорила недостатком образования. И он был бы вполне счастлив и доволен такой жизнью, если бы… если бы вместо Ольги была Таня. Если бы она так же спокойно и покорно принимала Алексея, как настоящего мужчину, главу семьи. Но нет же! Никогда Таня не станет покорной! Ладно, пусть бы оставалась такой же непокорной и строптивой, в принципе, он давно с этим смирился. А может, за это и любит ее? Но ведь никогда она не станет воспринимать Лешку, как настоящего, равноценного себе мужчину! Вот ведь в чем беда! Ведь даже если и добьется он ее руки, то уважения к себе ему придется ждать до конца дней своих, и умереть, так и не дождавшись…

А Лешке так хотелось чувствовать себя любимым, желанным, и… хозяином. Да, хозяином! Хозяином дома, хозяином семьи, и, наконец, единственным хозяином любимой женщины. Но любимая женщина никогда не позволит ему превосходства над собой. А Ольга ждет этого, не скрывая особо надежды. Вот уж кто не стал бы и секунды раздумывать над его предложением! Пожалуй, только чрезмерная скромность мешает ей самой потребовать от него узаконить, наконец, отношения. А хочет ли этого он? Нет, не хочет. Хочет он совсем другого. Но ведь с ней так удобно… А почему бы, собственно говоря, и нет? Конечно, в глубине Лешкиной души все еще жила надежда на то, что когда-нибудь ему удастся уговорить Таню. Ведь подарила же она ему себя, в конце концов! Да, предварительно вымучила, но, наверное, вполне оправданно, и прежде всего, из-за той безобразной сцены, когда он отхлестал маленькую гордую девчонку. Быть может, и те страшные ее слова — тоже своеобразная месть? Наказание за ужасный проступок. И, выждав еще какое-то время, Таня окончательно простит его и согласится стать его женой. Может быть, вполне может быть. Маловероятно, но не невозможно. Проблема в другом. Сможет ли он простить ей те слова? Сможет ли жить с ней униженным, сможет ли терпеть ее нескрываемое презрение к его недоученности, недовоспитанности? Вынесет ли он ее скрытый стыд перед друзьями и знакомыми за недостойного, по ее мнению, мужа? Раз-другой, может, и вынес бы такое унижение, но терпеть это всю жизнь?

Нет, на это он не согласен. Пусть лучше рядом будет нелюбимая женщина, зато он будет чувствовать свою значимость. Он будет любим и уважаем, и это главное. А что творится в его душе — это будет знать только он.

***

Дрибница в очередной раз засунул любовь в самый дальний уголок души. Многочисленные попытки объяснить любимой происходящее лишь мелким недоразумением потерпели полное фиаско. Таня ничего не желала слушать. Дрибница злился на нее за непонятливость, иногда ему хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока она, наконец, не поймет, что рождение Дрибницы-младшего ничего не меняет в его планах относительно самой Тани. Он тщетно пытался объяснить ей, что ни сейчас, ни когда-нибудь в будущем никто — ни глубоко презираемая им жена, ни ее ребенок, ни кто-либо еще — никто не сможет занять в его сердце ее место. Но она была упряма и непреклонна. Но нельзя на нее обижаться. Таня тысячу раз права — он подлец, и ничего с этим не поделаешь. И, судя по всему, в ближайшее время ему не стоит рассчитывать на прощение.

А потому Володя решил переждать некоторое время. Пускай в Таниной душе уляжется праведный гнев. А уж потом придется начинать все сначала. Характер у Тани — не дай Бог, гордая, капризная и вредная одновременно. Шесть лет ему потребовалось для того, чтобы сломить ее упорство! Оставалось надеяться, что на сей раз он управится быстрей. Но терпением запастись все же придется — раньше, чем через год, ему и рассчитывать не на что. И то еще, если очень повезет. С нее станется и три, и четыре года нервы ему мотать. Ну да ничего, он упорный. Да и, как ни обидно признавать, а сам ведь во всем виноват — ведь счастье было так близко, а он все испортил своей несдержанностью. Вот что значит отречься от жизненного кредо! Клялся же себе в глубокой юности: "Ни одного поцелуя без любви", а сам взял, да и отправил жену в декретный отпуск. Дрибница улыбнулся про себя: "А собственно, от кредо-то я и не отступал — поцелуи были только на свадьбе, но от них, как известно, не беременеют". Да, смех сквозь слезы — с чем-с чем, а с поцелуями он к Любке действительно не приставал. Да и как он мог целовать ее после того, как она своими губами пыталась прикоснуться… противно даже говорить, к чему! Чего может заслуживать такая женщина, кроме презрения?! И он презирал. Ох, как он ее презирал!