Сладкий перец, горький мед - Татьяна Туринская

Зато Любаша упивалась своим новым положением. Вернее, сначала она испугалась, не будучи уверенной в том, что "автором" ее нынешней беременности стал законный муж. Но после скрупулезных подсчетов она пришла к выводу, что, по всей вероятности, носит под сердцем дитя Дрибницы. Конечно, она не была в этом абсолютно уверена, да и о какой гарантии могла идти речь при ее-то не то работе, не то хобби? Просто ей казалось, что уж на этот-то раз, скорее всего, ей удалось наконец-то забеременеть именно от мужа. Да и сколько можно беременеть от кого попало?! Уж к третьему-то разу она должна была научиться делать это правильно? По крайней мере, думать о том, что это ребенок Дрибницы, было очень приятно и спокойно.

Чего не скажешь о самом Дрибнице. Собственно, внешне он почти не проявлял недовольства интересным положением супруги. И тем не менее и без того непростые семейные отношения стали еще хуже, если может ухудшиться то, что хуже быть просто не может по определению. Внешне это вылилось в теперь уже полное отсутствие сексуальных отношений. Но как раз это-то Любашу совсем не напрягало. Уже давно прошли те времена, когда она еще надеялась что-то изменить в этих отношениях, научить Вовку настоящему сексу, показать ему, КАК это можно делать, и что делать можно ВСЁ, все, чего душа пожелает. Все ее попытки раскрыть ему прелести секса, продемонстрировать свои умения в этой области, приобретенные за годы вольготной жизни, разбились о ледяные глыбы презрения, которыми одаривал ее дорогой супруг. За месяцы семейной жизни они практически не разговаривали. Лишь в первые пару недель, как бы приспосабливаясь друг к другу в бытовом отношении, изредка обменивались фразами типа: "Это мой шкаф, свои вещи клади на другую полку" да "У меня закончились деньги на продукты, выдай, пожалуйста, следующую порцию". С течением времени установились многочисленные негласные правила совместного проживания, вроде очередности посещения ванной по утрам или графика выдачи денег на ведение домашнего хозяйства. Вслух обсуждалось только то, что нельзя было назвать привычным, как, например, сообщение о наступившей беременности. Все остальное происходило в полном безмолвии. Как, например, Любашины отлучки до позднего вечера по четвергам, ночные возвращения Дрибницы и вытекающий их них скотский секс на скорую руку. Но теперь и это, крайне скромное, проявление интереса к супруге, резко сошло на нет. Встречаясь взглядом с некогда таким желанным мужем, Люба читала в нем лишь неприкрытое презрение. Удивительно, но и это теперь ее мало волновало: "Презираешь? Да презирай себе на здоровье! Если б ты знал, как я тебя презираю, вот тогда тебе стало бы страшно! Но я тебе этого не покажу, я, в отличии от тебя, примерная жена".

Теперь, когда в ее жизнь вернулись мужички под предводительством Елисеева, ей было совершенно наплевать на Дрибницу. Но и ставить точку на семейной жизни не входило в ее планы. Зачем?! Ведь, если отбросить в сторону презрительные Вовкины взгляды, все не так уж плохо. Он — по-прежнему очень перспективный бизнесмен, и, несмотря на то, что они продолжали жить в скромной квартирке, Люба была уверенна, что это временно. Будет и на ее улице праздник! Ну и что, что он полный ноль в постели? Что ж она, не найдет ему замену? Да запросто, уже нашла! Да у нее этих мужиков — целый взвод! Захочет — еще больше будет. Главное, что муж ее личной жизни не помеха! Она уже полгода, несмотря на замужнее положение, по четвергам в сауну бегает! И никто еще ее ни разу не спросил, куда это она с такой регулярностью отправляется, и откуда это она приходит так поздно, да еще и с довольной физиономией. Вот только что делать с беременностью, свалившейся на нее так некстати? А может, как раз наоборот, очень даже и кстати? Может и так, да к мужичкам с животом бегать как-то не совсем удобно, как бы Елисеев ей замену не подыскал…

Елисеев… Ах, какой замечательный мужик! И красавец, и в интимном плане силен, да еще и такая "шишка"! Вот бы кого на себе женить… Да где там. Он с нескрываемым удовольствием пользуется и Любашиными услугами, и про Галку-экзотку не забывает. Да кроме них, наверняка еще пара-тройка любовниц имеется. Нет, такие мужики от жен не уходят… Да и зачем? К их ногам и так все бабы валятся совершенно самостоятельно. В глубине души Люба носила надежду, что дитя в ее утробе вовсе не дрибницинское, а елисеевское. А потом, когда она родит, Елисеев младенчика увидит и подивится схожести на себя самого, и от радости такой оттает его каменное начальницкое сердце, и бросит он жену свою законную, детей своих подросших, да и поведет под венец Любушку-голубушку, и станут они жить-поживать на зло Дрибнице, а он пусть от зависти подавится, а лучше — вообще от горя, что потерял такую женщину, повесится, и оставит ей в наследство и квартиру, и машину с гаражом, и весь-весь бизнес, а она станет этим бизнесом управлять, и станет совершенно крутой бизнеследи…

***

Прошло уже больше двух месяцев с того памятного для Карпова дня, когда он, казалось, добился цели, к которой шел все эти годы. Добился. Того, чего хотел шесть лет назад. Но не того, что нужно было ему сейчас. Если бы тогда, в глубокой юности, ему удалось добиться от Тани близости, он, пожалуй, и не вспомнил бы нынче ее имя. И не страдал бы сейчас так, что и жить не хочется. Его душа разрывалась на две равные половинки. Одна половина была абсолютно счастлива оттого, что стал он близок к своей мечте настолько, что ближе, кажется, уже не бывает. Познал всю долгожданную сладость желанной своей недотроги, испытал счастье физической близости с любимой женщиной. И этой его половинке казалось, что все еще возможно, что уж коли позволила ему Таня перейти недопустимую грань, то тем самым подсознательно уже согласилась соединить свою жизнь с его, Лешкиной, жизнью. А как же иначе? Ведь она не подпускала его к себе столько лет, не будучи уверенной, быть может, в его к ней любви, а может, в том, что он достоин ее. Теперь же, убедившись в его постоянстве и надежности, поверила в его любовь, поверила и отдала себя в его руки, всю, без остатка, как бы говоря: "Я твоя, милый, теперь я твоя. Ты заслужил меня".

Другая же половина клокотала от возмущения и смертельной обиды. Слова, такие страшные для молодой, неиспорченной, казалось бы, жизнью, девушки, выжигали душу адским пламенем: "Надоело мне со своей невинностью носиться, а тут ты под руку и подвернулся!". Как, как такие слова могли слететь с невинных губ?! Как та, которую боготворил, которую готов и сейчас, несмотря на все произошедшее, до последнего вздоха своего на руках носить, та, при одном имени которой, произнесенном вслух, останавливалось сердце, сжавшись от сладости и любви, как могла она бросить столь жестоко: "Я с радостью соглашусь быть твоей любовницей, но жить с тобой под одной крышей, жить одной на двоих жизнью, рожать тебе детей — это уж слишком, поищи себе другую дурочку". Пусть не слово в слово, пусть другими словами, но смысл, Леша был уверен, смысл он понял правильно! То есть, выходит, он достоин счастья услаждать ее драгоценное тело, а для ее высокой души он, Алексей Карпов, дерьмо собачье? Рожей не вышел?! Недостаточно образован для того, чтобы говорить с ней о высоком! Как это пошло, как грязно, как мерзко…