Новый Мир ( № 3 2005) - Новый Мир Новый Мир

Однорукий Худына, бабушкин сосед, уцелевший на войне, рассказывал ей, что, когда пошли в атаку, сгрудились пацанята эти в кучу и метались то вперед, то вдоль линии огня. И кричали: “Ма-ма!.. ма-а-а-мо-о-чка!”

И захлебывались “машиненгеверы”, и сдавали нервы у пулеметчиков. И ворвались в траншею русские, но не было среди них парней двадцать пятого года рождения.

Ваню в том бою ранило. Ему повезло. Приезжал он на побывку домой после госпиталя. Ездили они с Марусей на подводе в поле. Смеялись и бегали между стогов, как дети. Плакала бабушка, вспоминая эти последние денечки с Ванечкой, любимым ее братиком.

В том же сорок третьем получили от Вани письмо: “Батя, мама и сестра Маруся... я теперь служу при штабе и теперь, может, останусь живым...”

А через месяц пришла похоронка.

 

БОРЗЯКОВ

В июне сорокового года Бессарабия и Северная Буковина отходили от Румынии к Советскому Союзу. В это время первый румынский танковый полк перебросили из Трансильвании, на новую границу, в город Рени. Танкисты разместились в старых кавалерийских казармах на южной окраине города.

В полдень полковой командир Лупий отчитал за низкую исполнительность начальника штаба и вяло смотрел, как муха колотится о стекло. За окном запыленные R-2 вползали в ворота, разворачивались и выстраивались в ряд. Сублейтенант Борзяков спрыгнул на землю и принимал доклады командиров машин. Муха ткнулась в пустоту форточки, выпорхнула. У Лупия зазвенело в ушах от тишины. Он грузно потянулся, зевнул и распорядился позвать Борзякова.

Борзяков полирнул щеткой свои бизоньи сапоги на застежках, в кабинете полковника щелкнул каблуком и вытянулся.

— Вы, Борзяков, хороший офицер, — сказал Лупий, — вы русский, родом из Бессарабии, и я понимаю ваши чувства, но скажу вам по большому секрету... Так вот. Не только Бессарабия, но и Одесса скоро будут румынскими. Не зря мы здесь и усиленно занимаемся боевой учебой на наших танках. Не отчаивайтесь и служите спокойно.

Ничего себе спокойно... Со своими воевать... Да если бы хоть танк был как танк, — смех же один: не броня — фольга. Трясет в башне, к дьяволу... На ходу из пушки приловчился бить в щит один Думитреску... А Борзякову нечего и мечтать о такой виртуозности. В школу офицеров резерва он попал только потому, что выучил наизусть таблицу с латинскими буквами, скрыв сильную близорукость.

На занятиях по механике танка мотор и трансмиссия не шли в голову. Борзяков путался. Наконец, доверив силовую передачу плутонеру1, он направился в роту и сказался больным.

Солнце тяжело висело в прозрачном небе. Невысокие домишки жались в зелень акаций. Рени нравился Борзякову. Провинциальным уютом он напоминал родные Бендеры. Впрочем, сейчас мысли офицера занимало другое. Борзяков вздрогнул от треска мотоциклетки, остановился и скорее автоматически толкнул стеклянную дверь парикмахерской.

“Тем, кто хочет жить в Бессарабии, дают три дня, чтобы выехать из Румынии. Но я в армии, меня это не касается. А если и правда начнется война? — откажешься выполнить приказ — расстрел! Получишь приказ — попрешь как миленький и весело превратишься в головешку... Перейти к русским сразу не удастся... Да и на кой черт мне это надо?..” — так размышлял офицер, в то время как проворный брюнет намыливал его щеки помазком и высвобождал опасной бритвой розовые дорожки кожи.

Борзяков не чувствовал особенного призвания к военному делу. В русской армии, возможно, он служил бы с бoльшим подъемом. А здесь, в Румынии, он отбывал воинскую повинность без всякой перспективы вернуться в Россию. И вдруг — надежда.

Выстроился план — простой и изящный.

“Завтра последний день, когда еще можно выехать, но завтра начнется подготовка к смотру, и солдат не бросишь ни под каким видом...”

— Periculum est in mora...2

— Что?.. господин офицер? — не понял парикмахер.

— Нет... ничего...

Надо сказать, Борзяков умел выкручиваться из самых отчаянных ситуаций. В офицерской школе с ним в одном взводе учился вертлявый маленький Oлсу. Он подтрунивал над Борзяковым, расспрашивал о жизни в советской России, как будто Борзяков вчера вернулся из отпуска, проведенного в Москве.

Борзяков пытался отшучиваться, уязвить в ответ. Но не ему было тягаться с записным острословом. Борзяков в бессилии сжимал зубы и белел лицом, только подзадоривая Олсу.

Однажды Олсу, сидя в туалетной комнате на подоконнике, сделал непристойный жест и назвал Борзякова “рус большевик”. Все, кто был в туалете, загоготали.

Буйно хлынула в голову Борзякову кровь, крепкий удар кулака вышиб румына в открытое окно.

Происшествие довели до сведения руководства школы. Борзякову грозило отчисление и служба солдатом в пехотной дивизии, где бьют в морду и называют скотом. Нарушителя дисциплины вызвал начальник школы: “Вам нужно извиниться перед строем”.

Тогда капрал Борзяков, чеканя шаг, вышел из строя и уверенным тоном сказал: “Я, конечно, извиняюсь, но предупреждаю: в следующий раз будет еще хуже”.

Извинение вышло угрожающим. Но Борзякова не отчислили, а Олсу ходил как затравленная собака, пряча глаза.

Выйдя из парикмахерской, офицер столкнулся с командиром своей роты капитаном Кауш. На багровом от зноя лице капитана проступали росинки пота, он непрерывно вытирал их платком. Борзяков козырнул, изобразив утомленный вид. Кауш не заметил его решительного настроения, а блеск в глазах принял за болезненный:

— Завтра готовимся к смотру, выздоравливай...

По дороге домой Борзяков свернул на улицу Страда Марашешты и заглянул в магазин. Здесь он примерил и выбрал легкий кашемировый костюм. Купил к нему галстук и модную шляпу с широким полем.

Сейчас воля Борзякова пружиной сжала все его существо, делала движения полуосознанными и методичными. В своей квартире он отпустил денщика, съел давно принесенный и остывший обед. Аккуратно уложил гражданское платье в портфель. Достал из кармана кителя золотой портсигар.

Борзяков долго рассматривал всадников на крышке фамильного портсигара. Закурил папиросу и в половине шестого вышел из дома.

Без десяти минут шесть у пристани, откуда пароход возил граждан на советский берег Дуная, появился офицер в униформе танковых войск, с портфелем в руке. У толпившихся штатских проверяли документы. Офицер небрежно ответил на приветствие солдата и шагнул за ограждение.

Твердой походкой офицер проследовал в уборную, а ровно через пять минут из уборной вышел элегантный молодой человек в костюме. Молодой человек поправил смятую шляпу, закурил, исподлобья оценивая обстановку, и смешался с толпой.

Подданные Румынского королевства показали представителю сигуранцы3 отметки о месте рождения и нервозно ожидали посадки. С подбритыми усиками еврейчик семенил вокруг пышной матроны и сыпал скороговоркой. Заплакал ребенок. Пароход покачивался у причала. Спустили трап. Началась посадка пассажиров с вещами.

Солнце серебрило последними лучами зеленые волны. Пароход по течению наискось резал Дунай. Молодой человек оперся о поручень на палубе и близоруко всматривался в советский берег. Уголки его губ гнулись в улыбке, ветер трепал волосы и распахнутый ворот сорочки. Молодой человек размахнулся и забросил портфель в убегавшую волну.

В двадцатых числах июня сорок первого года паровоз, подолгу простаивая на полустанках, тянул за Урал состав с врагами народа. Через дырку, выдолбленную в стенке вагона, Борзяков жадно глотал свежий воздух. По встречному пути с ревом и визгом замельтешило. На фронт несся военный эшелон. “С корабля на бал...бал...” — стучало в висках.

 

1 Унтер-офицерский чин в румынской армии.

2 Промедление смерти подобно (лат.).

3 Румынская полиция.

Недоказуемость правоты

Юлия Кунина — поэт, переводчик. Родилась в Москве, окончила филологический факультет МГУ. Автор трех лирических сборников. В настоящее время живет в США, профессор Нью-Йоркского университета.

Город

Это город ли улей ли Гойя

и на мотыльковых

                                    тополиных крылах

                                                                        трепетанье паренье

муравьиного братства

                                                Неслышную дверцу открой и