Разгадка 1937 года - Юрий Емельянов

7. Еще один бригадир — гетманский офицер и т. д.».

«Наши коммунисты, — продолжал Постышев, — как видите, расселись в кооперации, в сельсовете — были простыми чиновниками, а всей хозяйственной жизнью колхоза заправляли враги. А ведь это было далеко не единичным фактом».

Насколько точны были «факты», о которых сообщал Постышев, известно лишь работникам ГПУ, разбиравшим эти дела в селе Пинчуки. Не исключено, что многие из «петлюровцев», «гетманских офицеров», «кулаков» таковыми не были. Однако Постышев создавал впечатление о том, что руководство многих колхозов на Украине оказалось в руках контрреволюционных сил, а потому в республике не выполнялись планы сельскохозяйственного производства.

В срыве планов винили и сторонников партийных оппозиционеров. В своем выступлении на съезде Н. С. Хрущев заявил: «В московской организации засели в свое время правые уклонисты. Правые во главе с Углановым и лидеры правой оппозиции — Бухарин, Рыков, Томский — пытались использовать столичную московскую организацию в борьбе против генеральной линии нашей партии, против ленинского Центрального комитета. Под руководством тов. Сталина правые разбиты, разбиты в нашей партии, разбиты и в московской организации». В то же время Хрущев предупреждал: «Но нельзя зазнаваться, нельзя ослабевать нашу большевистскую бдительность. Классовая борьба не прекращается, мы должны мобилизовать силы партии, силы рабочего класса, усилить органы диктатуры пролетариата для окончательного уничтожения классовых врагов, всех остатков правых и „левых“, всяких других оппортунистов, которые хотят затормозить наше дальнейшее движение вперед».

В своем выступлении, которое было вторым в прениях, первый секретарь Западно-Сибирского обкома ВКП(б) Р. И. Эйхе утверждал, что каявшиеся в прошлом оппозиционеры не оправдали своих обещаний. Он говорил: «На XVI съезде мы заслушивали заявления, выступления ряда вождей правой оппозиции. Мы заслушали заявления товарищей Рыкова, Томского. Они нам говорили, что будут проводить генеральную линию партии, будут драться за генеральную линию партии. XVI съезд заслушал и принял к сведению эти заявления и ожидал, что эти заявления будут подтверждены делами. Мне кажется, что XVII съезд может и должен спросить этих товарищей, как они свои заявления на XVI съезде партии оправдали, как они то, что они партии обещали, выполнили. Мне кажется, что это, мягко выражаясь, не совсем оправдано, правильнее говоря, со стороны некоторых лиц, совсем не оправдано. Ведь, нельзя же нам, товарищи, забыть и замолчать такой факт, что те товарищи, которые вели с партией борьбу и на XVI съезде выступили, разоружились, после XVI съезда ничем не показали, как они выполняют свое обещание, как они борются за генеральную линию партии, а играли в молчанку. Игра в молчанку создала такую обстановку, при которой Рютин и другая контрреволюционная сволочь, опираясь на авторитеты и спекулируя именами Рыкова, Бухарина и других товарищей, пытались создать себе возможность двурушническими методами бороться против партии. Мы не можем об этом не вспомнить на XVII съезде, и мы не можем не сказать, я так полагаю, что товарищи не выполнили того, что они обещали на XVI съезде».

А уже на другой день своим выступлением В. В. Ломинадзе открыл «парад» каявшихся оппозиционеров. Свою речь он начал словами: «Товарищи, я отлично понимаю, какую неприязнь у съезда должно вызывать появление на трибуне представителя оппозиции, боровшейся против партии в тот период, когда партия вела развернутое наступление на капитализм». Значительную часть своей речи Ломинадзе посвятил разбору «левацкой» позиции, которую, по его словам, он «в течение двух с лишним лет занимал в ряде решающих вопросов политики». Он называл ее «капитулянтской».

Ломинадзе сообщал, что «левацкая линия неизбежно переросла в правооппортунистическую линию» и привела его к блоку «с правой группой Сырцова». Он говорил, что участники «лево-правого блока» «стали на путь обмана партии». Этот блок, по словам Ломинадзе, «был разновидностью оппортунистической оппозиции… он мешал движению партии вперед, дезорганизовывал ее ряды».

Указав на то, что его идейное перерождение не было случайным, Ломинадзе в то же время говорил, что «раз попав в оппортунистическое болото, люди не так просто и легко из него выходят». Он признавал, что «партия безусловно права, сохраняя бдительность и известное недоверие к людям, которые еще вчера боролись против партии и дезорганизовывали ее ряды».

На том же заседании с покаянной речью выступил Бухарин. Он сообщал съезду: «Группировка… к которой я принадлежал… неминуемо становилась центром притяжения всех сил, которые боролись с социалистическим наступлением, т. е. в первую очередь наиболее угрожаемых со стороны социалистического наступления кулацких слоев, с одной стороны, их интеллигентских идеологов в городах — с другой. Ясно, далее, в свете последующих событий, что победа этого уклона неизбежно развязала бы третью силу, ослабила бы до крайности позиции рабочего класса, позиции пролетариата, привела бы к преждевременной интервенции, которая уже нащупывала своими щупальцами наиболее слабые и больные наши места, и, следовательно к реставрации капитализма как совокупному результату обостряющегося положения при значительном ослаблении сил пролетариата и при развязывании сил антипролетарских, контрреволюционных».

Говоря о продолжении своей оппозиционной деятельности после восстановления в рядах партии, Зиновьев сообщал: «Когда Стэн показал мне махрово-кулацкую контрреволюционную правую платформу (имелась в виду „Платформа“ Рютина. — Примеч. авт.), то я вместо того, чтобы выполнить элементарный долг члена большевистской партии, который я отлично знал, когда не был оторван от партии, вместо того, чтобы сделать это, вместо того, чтобы потребовать от самого Стэна — немедленно сообщить Центральному Комитету нашей партии всё, что он об этом знает, вместо этого я стал хранить секрет Стэна, который на деле оказался конспирацией Рютина и К°, целой группы, которую не стоит называть с этой трибуны. Товарищи, разумеется, я был наказан партией вторично и поделом. И, товарищи, я должен сказать откровенно, как буду говорить везде и всегда, что это была более тяжкая ошибка, чем до сих пор».

«Никто не может сказать, что у меня была какая-нибудь одна конкретная политическая ошибка, — говорил Зиновьев. — Это было бы еще с полбеды. У меня была цепь ошибок, цепь, у которой одно звено цеплялось за другое… Если бы партия не дала должного отпора этой цепи ошибок, то мы обсуждали бы теперь здесь на съезде все, что угодно, только не второй пятилетний план социалистического строительства. И если бы партия пошла по тому пути, по которому подталкивали ее люди, не понявшие коренных задач социалистического строительства после смерти Ленина, мы привели бы страну к катастрофе, к действительной гибели, не к той „гибели“, о которой кричали троцкисты и которая закончилась всего только гибелью маленькой группы политиканов, а привели бы к гибели дела рабочего класса, дела нашей революции».

Еще более жестоким самобичеванием занимался Каменев. В своей речи на том же съезде он говорил, что шел по «преступному пути» и «по преступной дороге». Называя РКП(б) вооруженной крепостью, Каменев сообщал, что он и его соратники «фактически открыли ворота в эту крепость врагу», «проделали в ней брешь», в которую «полились волны буржуазной и мелкобуржуазной контрреволюции». Он подробно перечислял «три волны подлинной контрреволюции», которые полились в «брешь, созданную нашими теоретическими ошибками и нашей практикой фракционной борьбы». Особо Каменев остановился на «второй волне контрреволюции, которая прошла через брешь, открытую нами, — это волна кулацкой идеологии. Я говорю о тех переговорах, которые в 1928 году были у меня с представителями правых — товарищем Бухариным».

Впрочем, некоторые из бывших оппозиционеров ограничились лишь резким осуждением троцкистов и «правых», не упоминая о своей активной роли в оппозиционных группах. Участник всевозможных троцкистских платформ и исключенный из партии на ее XV съезде Г. Л. Пятаков к XVII съезду был восстановлен в партии и занимал видное положение в наркомате тяжелой промышленности. В своей речи на XVII съезде ВКП(б) он клеймил своих бывших соратников по оппозиции, заявляя, что позиция троцкистов была «меньшевистски гнилой», «по существу выражением неверия в практическую индустриализацию страны на деле», «плотью от плоти, кровью от крови контрреволюционной теорией отрицания строительства социализма в нашей стране».

Большинство же кающихся гневно осуждали свое участие в подобных «контрреволюционных» группировках. Так, Каменев заявил: «Я хочу заявить с этой трибуны, что считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру».