Кристина - Памела Джонсон

— Я бы лично не стал, — солидно поддакивал ему Нэд. — Кто же потом завладел вашими мыслями?

— Кажется, Шопенгауэр поразвлекал тебя с недельку, не так ли, Рэг? — сказал Дики, — Но бедняга недолго продержался. А потом мы только и слышали, что о Фрейде. Ad nauseam[24].

— Он хотя бы щекочет нервы, — заметила Каролина. — Вносит какое-то разнообразие.

Возьмем Платона откашлялся, готовясь к бою.

— Едва ли кто станет отрицать, что Фрейд является катализатором нашей эпохи. Как вы считаете? — доверительно, как мужчина к мужчине, обратился он к Нэду.

— А что это нам дает?

— Ну, например, познание самих себя. Мы теперь знаем себя так, как не знали никогда. Более того, — добавил Возьмем Платона, небрежно передернув плечами, — это нечто вроде катарсиса.

Дики тихонько напевал, разглядывая носок своего ботинка.

— Эти разговоры чересчур мудрены для меня, — сказала Каролина, — Что такое катарсис? Похоже на лекарство.

— Так оно и есть! — горячо воскликнул Возьмем Платона. — Это своего рода слабительное, только для души.

Мне и раньше казалось, что он не очень умен, но я была слишком привязана к нему, чтобы особенно задумываться над этим. Теперь же он выглядел просто смешным, и это больно задело меня.

Мне захотелось, чтобы он показал себя в более выгодном свете.

— Ведь ты первый открыл нам Томаса Вульфа, не так ли? — громко сказала я, главным образом для Нэда.

— О божественный каролинец! — воскликнул Возьмем Платона. Он был счастлив, что я дала ему возможность щегольнуть новой фразой.

— Нэд, ты обязательно должен прочесть Вульфа, — сказала я уже менее уверенно. — Он великолепен.

Нэд сидел, удобно вытянув ноги. Он, как я и ожидала, отказался от хереса и с удовольствием пил чай и ел хлебный пудинг Эмили, на который я обязательно наложила бы запрет, если бы знала, что она собирается подать его гостям.

Обращаясь к Возьмем Платона с видом человека, жаждущего услышать нечто весьма интересное и поучительное, Нэд спросил:

— А что вы читаете для развлечения? Ну, в поездах, например?

— Откровенно говоря, я предпочитаю стихи.

— Святый боже! — воскликнул Дики. — Сейчас он начнет декламировать…

— Римских поэтов, например, — с горящим взглядом продолжал Возьмем Платона. — Какое счастье впервые открыть их для себя! Можно ли удивляться, что Шекспир так преклонялся перед Овидием?

И на языке школьной латыни, без единой ошибки в акцентах и ритме он прочел нараспев:

«Terra tribus scopulis vastum procurrit in aequor, Trinacris a positu nomen adepta loci».

— Что ж, я тоже учил это в последнем классе школы, — сказал Нэд, немного испугав и обескуражив нас этим заявлением. — Только мы не произносили «уастум». Мы произносили это иначе. В переводе это кажется так: «Земля возвышается тремя холмами над водой. Имя ей Тринакрия, что весьма удачно».

— Не совсем точно, — попытался возразить Возьмем Платона, заливаясь густой краской, но Нэд словно не слышал его и продолжал:

— Не вижу, что вы находите в этих стихах. Однако я уже говорил Крис, что я не поэт.

Воцарилось неловкое молчание.

— Чувства прежде всего, — наконец снова обрел дар речи Возьмем Платона. — Если стихи ничего не говорят нам, то здесь уж ничем не поможешь.

Мне показалось, что все, кроме Нэда, облегченно вздохнули, когда настало время прощаться. Я же была глубоко несчастна. Мне так хотелось, чтобы Нэду понравились мои друзья. Но он, казалось, так и не решил, нравятся они ему или нет. Мне так хотелось, чтобы мои друзья полюбили Нэда, но было ясно, что этого никогда не случится. Разница в возрасте была той зияющей пропастью, которую я могла перешагнуть, но они нет. Я почувствовала холод тоски и отчаяния, как человек, который понемногу трезвеет после легкого опьянения. Я не знала еще, что сулит мне будущее, но поняла, что в тот вечер попрощалась с друзьями моего детства.

Глава IX

И все же последующие месяцы я была счастлива: меня захватила радость новизны. Я изучала Нэда, как изучают новый язык, — а поначалу все языки кажутся легкими и изучение идет успешно. Мы виделись почти каждый день, у меня или у него. Но чаще у меня: его мать, хотя и относилась ко мне хорошо, слишком часто бывала настроена мрачно и скептически, а Эмили не переставала угнетать меня своей безмолвной просьбой не оставлять ее одну. Я не говорила Нэду, почему так часто предпочитаю оставаться дома. Я знала, что он скажет на это. И поэтому придумывала всяческие причины — я слишком устала в конторе, у меня разболелась голова, мне надо закончить работу, я задержусь и будет уже поздно для поездки в Ричмонд. Нэд всегда соглашался со мной. Он охотно проводил вечера у меня дома, был нежен, заставлял меня рассказывать ему маленькие и смешные эпизоды из моего детства, выслушивая их с полуулыбкой и время от времени поглаживая меня пальцем по щеке. В такие вечера Эмили рано уходила к себе и оставляла нас одних; для нее было достаточно того, что я дома.

Нэд начал собственное дело, купив контору по продаже недвижимости недалеко от Сауткенсингтонского вокзала. Общий доход, он считал, должен быть около трех тысяч фунтов стерлингов в год, и он надеялся иметь не менее полутора тысяч чистого дохода. Эта сумма казалась мне поистине фантастической. Если я выйду замуж за Нэда, сбудутся самые смелые мечты моей матери, которая часто говорила: «Как бы мне хотелось, чтобы Кристина вышла замуж за человека с тысячей фунтов годового дохода».

Эти слова казались магическим обертоном, заклинанием, от которого мягко и приглушенно звонили колокола каждый раз, когда я думала о будущем.

— Если дела пойдут, как я рассчитываю, — говорил Нэд, — в августе мы поженимся. Дай бог, чтобы все было так, хотя поначалу могут быть всякие неожиданности.

Я не знаю, когда впервые поняла, что он не верит в себя, когда почувствовала эту всосавшуюся в его плоть и кровь неуверенность. В сущности уже с самого начала мне было ясно, что она является неотъемлемой чертой его характера, однако по молодости я считала, что смогу помочь ему избавиться от нее и стать другим. Никогда не забуду, как я попыталась сделать это и что из этого вышло. Я вспоминаю об этом, как об одном из самых позорных поражений моей юности, оставившем надолго свой след и о котором невозможно говорить и трудно даже писать.

Однако до этого произошло еще одно событие.

Когда после первого весеннего дождя установилась погода и наступили теплые и звездные вечера, Нэд однажды оставил у меня свой макинтош. Мы не должны были видеться с ним на следующий день, и поэтому у меня, как всегда в таких случаях, было дурное настроение — я плохо переносила разлуку с Нэдом. Вернувшись вечером из конторы, я поужинала и, взяв книгу, собралась было подняться в свою комнату, как вдруг Эмили окликнула меня.