Кристина - Памела Джонсон

Однако до этого произошло еще одно событие.

Когда после первого весеннего дождя установилась погода и наступили теплые и звездные вечера, Нэд однажды оставил у меня свой макинтош. Мы не должны были видеться с ним на следующий день, и поэтому у меня, как всегда в таких случаях, было дурное настроение — я плохо переносила разлуку с Нэдом. Вернувшись вечером из конторы, я поужинала и, взяв книгу, собралась было подняться в свою комнату, как вдруг Эмили окликнула меня.

У нее был таинственный и взволнованный вид, а губы сжаты так плотно, словно она изо всех сил старалась не произнести того, что все-таки считала себя обязанной сказать. Я вспомнила, что у нее всегда бывал такой вид в тех редких случаях, когда она собиралась в чем-нибудь возразить моему отцу. Мелкими семенящими шажками она приблизилась ко мне и протянула какую-то измятую бумажку.

— Мне кажется, ты должна видеть это. — Она с шумом втянула в себя воздух и задержала дыхание.

— Что это? — я не хотела смотреть на эту бумажку.

— Записка. Я нашла ее на полу под макинтошем Нэда. Должно быть, выпала из кармана. Она лежала так, что я не могла не увидеть, кому она адресована. — У Эмили хватило честности слегка покраснеть при этом. — Мне кажется, тебе следует знать это.

Она поспешно удалилась. Я слышала, как хлопнула дверь.

Сердце мое сжалось. Когда ты влюблен, нелегко иметь дело с таинственными записками, а когда ты вдобавок очень молод — это порой бывает ужасно. В зрелом возрасте разум подсказывает, что иногда лучше смотреть на такого рода неприятные открытия сквозь пальцы и стараться забыть о них до того, как мы примем бесповоротное решение. В зрелом возрасте мы уже в состоянии оценивать преимущества неведения. Но тогда, держа в руке записку, результат праздного любопытства Эмили, я чувствовала себя так, словно держала бомбу, готовую взорваться. Я похолодела от страха за будущее, мне показалось, что какая-то часть моей жизни уже прожита и оборвалась, прежде чем я успела подготовиться к этому.

Записка выглядела так, словно ее много раз читали и перечитывали. Я увидела слова: «Любимый», «невыносимо больно». Распрямив плечи, сделав глубокий вдох, я прочла ее до конца. Это было коротенькое письмецо без даты, полное страстных упреков, и, на мой неискушенный взгляд, довольно откровенное. Вместо подписи стояла буква «В». Сомнений не было — писавшая его была любовницей Нэда.

Даже если бы он никогда не говорил мне о Ванде, я не была настолько глупа, чтобы считать себя первой женщиной, в которую он был влюблен. Здравый смысл подсказывал мне, что не все его увлечения были такими невинными, как мои. Однако его отношение ко мне было столь же церемонным, как отношение Лесли, и поэтому я тешила себя нелепой надеждой, что он «берег себя» (как любила выражаться моя мать) для девушки, на которой собирался жениться.

Теперь, когда я знала, что это не так, мне показалось, что меня предали. Во мне с такой силой вспыхнула ревность, что на мгновение я почувствовала физическое недомогание. Я завидовала Ванде, завидовала тому, что она уже женщина и может, не стыдясь, безудержно и страстно выражать свои чувства. Рядом с ней я казалась себе ничтожной, юной, глупой, объектом всеобщих насмешек. У нее было преимущество передо мной и, «плохая», она сумела стать более желанной, чем я, «хорошая». Как несправедливо, как подло! Мне хотелось быть такой же бесстыжей, испорченной и красивой, какой, я уверена, была Ванда. Моя невинность казалась мне шутовским колпаком, и я презирала себя.

Я опустилась на ступеньки лестницы, машинально сворачивая ужасную записку до тех пор, пока она не превратилась в грязный комок. Зачем он носил ее с собой? Когда она была написана? Я вдруг решила, что Нэд до сих пор встречается с этой грешной Еленой (Томас Вульф услужливо подсказал мне это сравнение и поэтому сразу же стал моим врагом) и та снова хочет заманить его в свои сети.

Услышав, как внизу хлопнула дверь, я вскочила и убежала в свою комнату. Я положила записку на туалетный столик и, чтобы не видеть ее, прикрыла крышкой от пудреницы. Бросившись на кровать, я уткнулась лицом в подушку, но мне казалось, что я слышу, как шелестит, разворачиваясь в своей темнице, злополучная записка.

Кашлянув, в дверь постучалась Эмили.

— Кристина!

— Я занята, — ответила я высоким, срывающимся, деланно бодрым голосом.

— Дорогая, я должна была сказать тебе. Ведь я же отвечаю за тебя.

— Это все ерунда! — снова крикнула я.

Эмили вошла. Я едва успела сесть на кровати.

— Он намного старше тебя…

— Говорю тебе, все это пустяки. Это старая история. — Но я сама не верила этому.

— Подумай, что ты делаешь, дорогая! Ты слишком молода, чтобы выходить замуж. — Эмили была взволнована и преисполнена надежд.

— Ах, не говори глупости!

— Ты груба, дорогая, — сказала Эмили таким мягким ровным голосом, словно отчитывала меня за плохие манеры за столом. А затем добавила: — Ты можешь ничего не говорить ему, но знать ты должна.

Я действительно не собиралась ничего говорить Нэду. Я твердо решила, что ни за что не сделаю этого. И когда на следующий день он пришел, я старалась казаться веселой и беспечной. Я разрешила ему один поцелуй, но уклонялась от второго. Я удерживала разговор в рамках общих тем, проделывая это, как мне казалось, с подкупающей беззаботностью. Если учесть, что накануне я проплакала всю ночь, а затем почти весь день (хорошо, что было воскресенье, ибо в конторе я не смогла бы так щедро изливать свое горе в слезах), мне казалось, что я совсем неплохо играю свою роль. Но, должно быть, это было не так.

— Перестань притворяться, — вдруг сказал Нэд. — Ты не способна обмануть даже котенка. Ну, говори, что случилось.

Я вынула записку и протянула ему, невнятно пробормотав что-то о том, что лишь мельком взглянула на нее, да и то потому, что увидела его имя, я не знаю, что в ней, да мне и не интересно, но я не понимаю, почему мужчины предпочитают именно такой тип женщин, а не порядочных девушек; я мешать ему не стану, ибо уверена, что Ванда вполне ему подходит, она, несомненно, очаровательная особа, хотя мне и не приходилось бывать знакомой с такого сорта дамами, да и вся эта история мне кажется довольно пошлой, и я о ней знать не хочу.

— Не будь дурой, — сказал он и, поскольку я попыталась отойти от него, схватил меня за руку и удержал около себя. Свободной рукой он развернул записку. — Ах вот что. Где ты ее взяла?

— Она выпала.

— Выпала? Откуда?

— Из твоего макинтоша.

— Неправда. Не будь идиоткой. Я знаю, что ты не станешь шарить по чужим карманам, значит, это сделала милейшая Эмили. Я не знал, что записка сохранилась. Я думал, что потерял ее.