Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Сейчас я вам все растолкую, - прервала ее панна Марта. - А что, хороши сухарики? Эленка не может работать, ей замуж надо за богатенького, мать из нее барыню воспитала, что ж, на тебе, Элюня, пару сотенок, езжай за границу, лови пана Сольского! Казик распутничал тут девять месяцев, бежать ему надо из Варшавы, на тебе, Казик, тысячу с хвостиком, потому и ты большой барин. Хлоп, хлоп, направо и налево и - нет денег за помещение!

Мадзя, держа в руках сухарик, задумалась.

- Странно, - прошептала она.

- Что? - спросила панна Марта.

- Вы говорите то же, что Малиновская.

- А вы откуда знаете? - с любопытством спросила хозяйка, наклоняясь к Мадзе.

- Я у нее была.

- Ах, вот оно что! И вы, панночка, были? Так, так, всякий должен о себе подумать. Мадам Мелин тоже была, и панна Жаннета завтра должна пойти.

- К Малиновской? Зачем? - воскликнула Мадзя.

- За тем же, за чем мы все ходили.

- Вы тоже?

- А что, я хуже других? - возмутилась панна Марта. - Пани Ляттер вот-вот обанкротится, все вы спасаетесь, почему же я должна оставаться без куска хлеба? Ведь я верой и правдой служила, да не только пансионеркам, а и панне Элене и пану Казимежу. За что же мне погибать?

- Но я с панной Говард давно была у Малиновской и совсем не просила у нее места, - оправдывалась оскорбленная Мадзя.

- Да? Ну тогда ступайте к ней завтра же и просите. Так нельзя. Там уже записалось человек тридцать в классные дамы и человека четыре - на место хозяйки.

Мадзя уронила сухарик, отодвинула чашку с недопитым кофе и, скрестив руки, сказала:

- Боже, боже! Что же это вы делаете? Ведь вы убиваете пани Ляттер!

- Тише, тише! - успокаивала ее панна Марта. - Убиваем! Нет, не мы ее убиваем, а она сама себя погубила. Господи боже мой, имея такие доходы, за пятнадцать - двадцать лет можно было отложить про черный день. А она все тратила на дом, на шик, на детей. Да один пан Казимеж стоил ей добрых пятнадцать тысяч. Все сожрал, вот теперь и нет ничего.

- Откуда вы знаете, что нет ничего?

- Откуда? Да я все знаю, на то я и хозяйка! Я надеялась, что мы хоть за помещение заплатим и протянем кое-как до праздников, какое там! В кассе пусто, так что пани посылала меня вчера туда, напротив, к Шлямштейну.

- Кто это?

- Ростовщик, панночка, ростовщик! - тряся руками, говорила панна Марта. - Но и он уже не хочет давать. Как попрошайку встретил меня. Когда вам, говорит, было хорошо, так вы с Фишманом имели дело, ну, и сейчас к Фишману ступайте. Я, понятное дело, хлопнула дверью у мерзавца перед носом; но только мне тут же пришло в голову, что пани начальница уже не первый день по ростовщикам ходит. А Згерскому мы разве не должны пять тысяч? Ого-го! Он даже условие написал, что вся мебель пани начальницы, все парты, шкафы, классные доски - все его.

- Это Згерский-то? - спросила Мадзя.

- Он самый! Ну и дока! С одной моей знакомой - у нее модная лавка - за тысячу рублей получает полтораста годовых; другой - у нее деревенская лавка - занял полтысячи, а годовых берет сто! Иисусик! Тоже заработок себе придумал, дает в долг только бабам, у кого свое дело есть, они, говорит, самые надежные плательщики. И верно! Баба недоспит, недоест, а проценты заплатит, да вдобавок за ней или за ее дочками и приударить можно. Шельмы мужики, верно говорит панна Говард.

Мадзя смотрела в окно и думала.

- У пани Ляттер, - сказала она, - временные затруднения. После каникул...

- Что после каникул? - прервала ее хозяйка. - После каникул у нас может не остаться ни одной ученицы.

- Да, если им кое-кто станет нашептывать, - отрезала Мадзя, испытующе поглядев на экономку.

Панна Марта рассердилась, но ответила Мадзе, не повышая голоса:

- Ей-ей, панночка, у вас нет ни глаз, ни ушей! Сколько девочек выбыло у нас в этом году, а ведь им никто ничего не нашептывал. Пансион потерял свою славу - вот в чем все дело. Для одних он слишком дорог, для других плохо поставлен. Вы думаете, скандал с Иоасей или с Дембицким послужил пансиону на пользу?

- В этом панна Говард виновата.

- Басни! - махнув рукой, возразила хозяйка. - С Иоасей пан Казимеж виноват, а с Дембицким - панна Элена, она ведь с ним поругалась. Дети, дети сделали все! Избалованные, изнеженные, а пани Ляттер не может справиться с ними. Нельзя было разрешать сыну шашни заводить с классной дамой, а Иоасю, как вернулась ночью в пансион, так сразу и надо было уволить. Надрала бы пани начальница вовремя уши Эленке за Дембицкого, а не косилась бы на него, так и он не ушел бы. Ну, не грех ли? Такой был учитель...

Мадзя поднялась со стула.

- Так вот как! - сверкая глазами, сказала она. - Стало быть, хорошая, умная женщина должна погибать только потому, что она споткнулась? Вы только посчитайте, скольким людям она дает работу! Ну хотя бы вот нам с вами...

Панна Марта подбоченилась.

- Сразу видно, какая вы, панночка, отсталая! Хо-хо! Правильно говорит панна Говард. Что это пани начальница милость нам оказывает, что платит за тяжелый труд? - рассуждала она, размахивая рукой. - А себе она сколько платила? Вы получаете пятнадцать рублей за восемь часов, я пятнадцать за целый день, а пани начальница получала триста, пятьсот и даже шестьсот рублей в месяц чистоганом. А много она за эти деньги потрудилась? Столько, сколько вы или я?

- Но ведь это ее пансион.

- Ну, и что же? А разве у вас не может быть пансиона? И разве нет таких начальниц, которые днем учат детей, а ночью чинят себе башмаки и платья? Что же это, классные дамы, да хоть бы и я - крепостные, а начальница - наша помещица? Почему это она должна получать больше, чем все мы вместе? А если она, при таких-то доходах, вот-вот обанкротится, так я еще должна плакать о ней? Я женщина такая же, как и она: у меня тоже могли быть дети, и я тоже сумела бы сидеть в бархатных креслах. Равенство так равенство!

- Вы горячитесь, - прервала ее Мадзя.

- Нет, панночка, - уже спокойнее сказала хозяйка. - Только сердце у меня болит, глядя на такую несправедливость. Я вон всю кожу себе с рук содрала, учительницы грудь себе надрывают, ничего-то у нас нет, и никто нас не жалеет. А пани начальница тысячи тратит в год, губит пансион, не думает о том, что с нами будет, и мы же не имеем права подумать о себе? Ах, панночка, не откладывайте лучше дела в долгий ящик да сходите к Малиновской, а то, неровен час, останетесь и без своего жалованьишка.

- Боже мой, боже мой! - проговорила Мадзя как бы про себя. - Сколько она воспитала учительниц, так хорошо они зарабатывают, столько ее учениц замуж повыходили за богатых, столько их при больших деньгах, и никто ей не поможет...

- Все они пани Ляттер платили за ученье, - прервала ее панна Марта. Да и как они могут помочь ей: складчину устроить, что ли? Да и не все такие, как панна Сольская, которой ничего не стоит дать шесть тысяч. Нам никто и шести злотых не даст.

Видя, что Мадзя хочет уходить, хозяйка схватила ее за руку.

- Только, панночка, - сказала она Мадзе, - никому ни слова не скажете?

- Кому же я могу сказать, дорогая панна Марта? - ответила Мадзя, пожав плечами, и простилась с хозяйкой.

"Как страшен мир! - думала она, поднимаясь наверх. - Пока у человека деньги, все падают перед ним ниц, но стоит ему обеднеть, и в него бросают каменья!"

Разговор с панной Мартой произвел на нее огромное впечатление. Она не хотела этому верить, однако за какой-нибудь час пани Ляттер упала в ее глазах. До сих пор она казалась ей полубожеством, владычицей, исполненной мудрости и таинственного величия; а сегодня пелена спала у Мадзи с глаз, и она увидела женщину, обыкновенную женщину, такую же, как панна Малиновская, даже как панна Марта, только более несчастную, чем они.

Вместо страха перед начальницей появилось сочувствие к ней и жалость. Представив себе пани Ляттер лежащей на диване, Мадзя силилась отгадать, о чем может думать женщина, которая трепещет за судьбу своих детей и не знает, чем накормить завтра учениц.

"Я должна спасти ее! - сказала себе Мадзя. - Надо написать Аде".

Но тут ее взяло сомнение. Во-первых, Ада уже одолжила пани Ляттер шесть тысяч, о чем было известно даже в пансионе. Во-вторых, еще перед рождеством она выражала опасение, как бы брат ее не влюбился в Элену, и сегодня, когда так оно и вышло, как она думала, - а разговоры об этом тоже шли в пансионе, - Ада могла утратить дружеские чувства и к Элене и к ее матери.

- Да, да! - прошептала Мадзя. - Ада недовольна; это видно по ее письмам.

Письма панны Сольской к Мадзе были краткими, писала она редко, и, хотя таилась, в письмах ее чувствовалась горечь и неприязнь к Эленке.

"Элена играет сердцами", - писала Ада в одном из писем. "Она кокетничает напропалую со всеми мужчинами", - писала Ада в другом письме. А в последнем, полученном две недели назад, Мадзя прочла следующие строки: "Иногда я с отчаянием думаю о том, что Стефан не будет счастлив".

"Нет, при таких обстоятельствах не стоит просить помощи у панны Сольской".

И вдруг Мадзе пришло в голову, что опекуном Эленки и ее семьи, естественно, является сам пан Сольский.