Сластена - Иэн Макьюэн

Но думала я не только о Томе. Я беспокоилась о Шерли Шиллинг. С тех пор как мы расстались после выступления «Биз мэйк хани», прошло полтора месяца. Она освободила свой стол, свое место в канцелярии, в конце рабочей недели, ни с кем не попрощавшись. Через три дня его заняла новенькая. Некоторые девушки, хмуро предрекавшие Шерли повышение, теперь говорили, что уволена потому, что она не из наших. Я сердилась на подругу и не стала ее разыскивать. И даже испытывала облегчение оттого, что она убралась потихоньку. Но шли недели, и обида на ее предательство выветривалась. Я стала думать, что на ее месте поступила бы так же. Может даже, с еще большей готовностью — при моей склонности угождать. И, кажется, она ошиблась — за мной не следили. Но я скучала по ней — по ее громогласному смеху, по ее тяжелой руке, ложившейся на мою ладонь, когда она откровенничала, по ее беззаботной любви к рок-н-роллу. По сравнению с ней мы, остальные, были робкими и скованными, даже когда сплетничали или дразнили друг дружку.

Вечера стали пустыми. Я приходила с работы, доставала еду из «моего» угла холодильника, готовила ужин, разговаривала с юристками, если они были дома, потом в своей коробке-комнате читала, сидя в кресле, и в одиннадцать ложилась спать. В том октябре я погрузилась в рассказы Уильяма Тревора. Я читала о тусклых жизнях его героев и думала, как изобразил бы он мое существование. Молодая женщина, одна в своей комнатушке, моет голову в раковине, мечтает о мужчине из Брайтона, от которого нет вестей, о лучшей подруге, исчезнувшей из ее жизни, и о другом мужчине, которым увлеклась, — а завтра встретится с ним, и он расскажет ей о своей предстоящей свадьбе. Как серо́ и грустно.

Через неделю после встречи с Хейли я пошла из Камдена на Холлоуэй-роуд с разными нелепыми надеждами и заготовленными извинениями. Но Шерли уехала из квартиры и нового адреса не оставила. Илфордского адреса ее родителей я не знала, а на работе мне его не дали. Я нашла «Мир кроватей» в справочнике и поговорила с нелюбезной помощницей. Мистер Шиллинг не может подойти к телефону, его дочь здесь не работает, возможно, она в городе, а возможно, нет. Письмо, адресованное сюда, может попасть к ней, а может не попасть. Я написала открытку, неестественно веселую, в таком тоне, как будто между нами ничего не произошло. Просила ее отозваться. На ответ не надеялась.

С Максом я должна была встретиться в первый же день после его возвращения. Поездка на работу в то утро была отвратительная. Для всех. Было холодно, и шел дождь, упорный, безжалостный, как бывает в городе — давая знать, что зарядил на целый месяц. На линии «Виктория» дали предупреждение о бомбе. Временная ИРА позвонила в газету и сообщила особый код. Поэтому последние полтора километра до конторы я шла пешком, мимо очередей на автобусы, слишком длинных. На зонтике оторвалось несколько спиц, и я, наверное, была похожа на чаплинского бродяжку. Потрескавшиеся лодочки впитывали воду. В газетных киосках на каждой первой полосе был материал о «скачке цен на нефть». ОПЕК наказывала Запад за поддержку Израиля. На экспорт в США наложили эмбарго. Руководители профсоюза горняков совещались, как выгоднее всего использовать эту ситуацию. Мы были обречены. Небо над Кондуит-стрит потемнело, люди шли, закутавшись в плащи, стараясь не попасть зонтиками в лица встречных. Был еще только октябрь, а уже плюс четыре — репетиция долгой зимы. Я мрачно вспоминала лекцию генерала — все черные предсказания сбывались. Вспомнила реплику Шерли, лица, повернувшиеся ко мне, осуждающие взгляды — черную метку, — и прежняя злость на подругу вернулась, еще больше испортив мне настроение. Дружба ее была притворной, а я недотепа, эта работа не для меня. Захотелось опять очутиться на моей мягкой, просевшей кровати и спрятать голову под подушку.

Я уже опаздывала, но перед тем, как повернуть к Леконфилд-хаусу, все равно заглянула в абонентский ящик на почте. Потом четверть часа в туалете пыталась высушить волосы бумажными полотенцами и вытирала забрызганные колготки. С Максом не срослось, но надо было сохранять достоинство. В его треугольный кабинет я протиснулась с десятиминутным опозданием. Я смотрела через стол, как он перекладывает папки, изображая деловитость. Изменился ли он после недели постельных занятий с доктором Рут в Таормине? Перед возвращением на работу он постригся, и уши вновь обрели кувшинный контур. Глаза не светились новой уверенностью, и синяков под ними не было. Не считая новой белой рубашки, более темного синего галстука и нового темного костюма, никакого преображения я не отметила. Может, они спали в разных комнатах, отложив сближение до свадьбы? Вряд ли, судя по тому, что я знала о медиках и их продолжительном бурном ученичестве. Даже если Макс, во исполнение какой-то невероятной материнской инструкции, попытался бы отлынивать, доктор Рут съела бы его живьем. Тело во всей его бренности — как-никак ее профессия. Я по-прежнему желала Макса, но желала и Тома Хейли, и это было определенной защитой, если не учитывать того, что я его не интересовала.

— Итак? — сказал Макс наконец, оторвавшись от папки «Сластена».

— Как было в Таормине?

— Представляешь, каждый день шел дождь.

Он сообщал мне, что они все дни проводили в постели. Словно признавая этот факт, он поспешно добавил:

— Так что мы повидали изнутри множество церквей, музеев и тому подобного.

— Вижу, было интересно, — сказала я без выражения.

Он бросил на меня острый взгляд — не было ли в моих словах иронии, но, думаю, ее не обнаружил. Он спросил:

— Было что-нибудь от Хейли?

— Пока нет. Встреча прошла хорошо. Явно нуждается в деньгах. Не может поверить в свою удачу. На прошлой неделе приезжал в город, знакомился с фондом. Видимо, еще размышляет.

Странно, излагая дело так, я хотела себя приободрить. Да, подумала я, надо быть рассудительнее.

— Каков он?

— Был очень приветлив.

— Нет, сам он какой?

— Неглуп. Хорошо образован. Явно увлечен писательством. Студенты его обожают. Внешность интересная, на свой лад.

— Я видел его фотографию, — сказал Макс.

Мне пришло в голову, что он, возможно, сожалеет о своей ошибке. Он мог сойтись со мной, а потом уже сказать о невесте. Я сочла, что из самоуважения должна пококетничать с Максом — пусть подумает, что зря меня пропустил.

— Я надеялась, что пришлешь мне открытку.

— Прости, Сирина. Я их не пишу — нет привычки.

— Тебе было хорошо?

Прямота вопроса смутила его. Мне было приятно, что он покраснел.

— Да, да, нам было хорошо. Очень. Но тут…

— Но?

— Тут вот что еще…

— Да?

— О моем отпуске и прочем можем потом поговорить. Сейчас другой разговор, но прежде — о Хейли. Дай ему еще неделю, потом напиши ему и скажи, что ждем ответа немедленно, иначе предложение отменяется.

— Хорошо.

Он закрыл папку.

— Значит, вот что. Помнишь про Олега Лялина?

— Ты его упоминал.

— Мне это знать не полагается. Тебе — тем более. Но это слухи. Они ходят. Думаю, тебе тоже не мешает знать. Он был для нас большой удачей. В семьдесят первом году он хотел к нам перебежать, но, по-видимому, мы на несколько месяцев оставили его на прежнем месте, здесь, в Лондоне. МИ-5 уже готова была организовать его переход, но тут вестминстерская полиция задержала его за пьяное вождение. Мы добрались до него раньше русских — они бы наверняка его убили. Он перешел к нам вместе с секретаршей, своей любовницей. Он был офицером КГБ из отдела саботажа и диверсий. В небольших чинах, заурядный головорез, по всей видимости, — но оказался бесценным. Подтвердил наши худшие страхи — что здесь работают десятки и десятки советских шпионов с дипломатическим иммунитетом. Когда мы выслали сто пять человек — Хит, кстати, показал себя молодцом, что бы о нем теперь ни говорили, — Москва была совершенно огорошена. Мы даже американцев не предупредили — это вызвало большую вонь, она до сих не совсем выветрилась. Но главное, мы выяснили, что у нас уже не было крота на сколько-нибудь существенном уровне. Никого после Джорджа Блейка. Большое облегчение для всех.

Наверное, мы будем говорить с Лялиным до конца его жизни. Всегда остаются какие-то хвосты, неясности, старые дела в новом свете, процедурные тонкости, структуры, боевое расписание и так далее. Была одна малозначительная загадка, кодовое имя, которое не удавалось раскрыть, потому что информация была неясная. Англичанин под кличкой Вольт, действовал в самом конце сороковых и до конца пятидесятого, работал у нас, а не в разведке. Предмет был — водородная бомба. В принципе, не по нашей части. Ничего сногсшибательного, как с Фуксом, не техника. Даже не перспективное планирование и не логистика. Лялин увидел материалы Вольта, еще когда работал в Москве. Материалы малосущественные, но он понял, что источник у нас, в МИ-5. Больше из области предположений типа «Что, если…» — то, что американцы называют сценариями. А мы — умными совещаниями по выходным в загородных домах. Мыльные пузыри. Что будет, если китайцы обзаведутся бомбой, какова цена упреждающего удара, оптимальные размеры арсенала при неограниченном финансировании, и будьте добры, передайте портвейн.