Сластена - Иэн Макьюэн

Себастьян Морель — учитель французского в большой средней школе близ Тафнелл-парка, на севере Лондона. Он женат на Монике, и у них двое детей, девочка семи лет и мальчик четырех лет; они живут в арендованном доме стандартной застройки у Финсбери-парка. Работа у Себастьяна «тяжелая, бессмысленная и плохо оплачиваемая», ученики — дерзкие и непослушные. Иногда весь его день проходит в попытках навести порядок в классе и раздаче наказаний, в действенность которых он не верит. Ему остается только удивляться, насколько бесполезно и бессмысленно для этих детей знание французского. «Он хотел бы их любить, но его отвращало их агрессивное невежество и отвратительная манера глумиться над каждым, кто осмеливался проявить интерес к предмету. Таким образом они не позволяли друг другу высовываться». Почти все они оставят школу при первой возможности и станут разнорабочими, или забеременеют, или сядут на пособие по безработице. Он хочет им помочь. Иногда он их жалеет, иногда — с трудом сдерживает презрение.

Ему чуть больше тридцати, он — «жилистый мужчина незаурядной мышечной силы». В годы учебы в Манчестерском университете Себастьян был заядлым альпинистом и водил горные экспедиции в Норвегии, Чили и Австрии. Однако теперь ему не до снежных вершин, потому что жизнь его стиснута рамками быта и денег, времени всегда не хватает, и настроение у него прескверное. «Альпинистское снаряжение уложено в холщовые мешки и спрятано в чулане под лестницей, за пылесосом, швабрами и ведрами». Деньги — всегда проблема. Моника — учительница начальных классов, но теперь она не работает, а следит за домом и детьми. Ей это отлично удается, она — любящая мать, дети прелестны, однако она, подобно своему мужу, страдает от приступов тревоги и подавленности. Арендная плата за небольшой дом на грязной улице астрономически высока, и их девятилетнее супружество тоскливо, выхолощено постоянной тревогой и тяжелой работой, исковеркано ссорами — обычно из-за денег.

Однажды ранним сумрачным вечером в декабре, за три дня до окончания семестра, его грабят на улице. Моника попросила зайти днем в банк и снять семьдесят фунтов с их общего счета, чтобы она могла купить подарки и сладости на Рождество. Это почти все их сбережения. Он уже свернул в свой переулок, узкий и плохо освещенный, и находился в ста метрах от парадной двери, когда сзади послышались шаги и кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел «парня лет шестнадцати, вероятно, уроженца Вест-Индии, с кухонным ножом в руке; нож был большой и с зазубренным лезвием. Несколько мгновений они стоят на расстоянии полутора метров в полном молчании, вглядываясь друг в друга». Себастьяна беспокоит нездоровое оживление мальчишки, то, как нож дрожит в его руке, страх на его лице. Парень вполне может сорваться. Тихим, дрожащим голосом он требует у Себастьяна бумажник. Себастьян медленно поднимает руку к внутреннему карману пальто. Он вот-вот пожертвует Рождеством своих детей. Он осознает, что сильнее грабителя и что, пока тот держится за его бумажник, вероятно, успеет нанести ему прямой в нос и выбить из руки нож.

Но Себастьяна останавливает не только страх перед непредсказуемым поведением грабителя. «Согласно мнению, широко распространенному в учительской среде, преступность, в особенности разбой и грабеж, есть производное социальной несправедливости». Грабители бедны, жизнь не предоставила им шанса на удачу, и их вряд ли можно обвинять за стремление присвоить чужое. Таковы и взгляды Себастьяна, хотя он никогда не обдумывал этот вопрос предметно. Да то и не взгляды вовсе, а скорее проявление общей атмосферы терпимости, присущей обществу порядочных, образованных людей. Те, кто сетует на засилье преступности, вероятно, жалуются на обилие граффити и на мусор на улицах, а также высказывают отвратительные суждения об иммиграции, профсоюзах, налогах, войне и казни через повешение. «Следовательно, во имя того, чтобы сохранить самоуважение, не следует поднимать слишком много шума, если тебя грабят».

Итак, он отдает кошелек, и грабитель убегает. Прежде чем отправиться домой, Себастьян идет обратно, заявить о случившемся в полицейском участке на Хай-стрит. Разговаривая с дежурным сержантом, он чувствует себя хамом и стукачом, потому что полицейские, безусловно, — это агенты той самой системы, которая вынуждает людей воровать. Неловкость возрастает, когда сержант выражает глубокую озабоченность случившимся, расспрашивает Себастьяна о ноже, о длине лезвия, о том, удалось ли Себастьяну разглядеть рукоятку. Конечно, вооруженный грабеж — это очень серьезное преступление. Паренька могут упечь в тюрьму на много лет. Та же неловкость не покидает Себастьяна и после того, как сержант рассказывает о недавнем инциденте в этом же районе: грабитель смертельно ранил ножом старушку, не желавшую расстаться с сумочкой. Себастьяну не следовало упоминать нож. Возвращаясь, он жалеет о своем походе в полицию. Он стареет и превращается в обывателя. Ему нужно было самому разобраться с парнем. Однако он уже не тот бесстрашный альпинист, который карабкался вверх по отвесной гранитной скале, полагаясь только на собственную ловкость, силу и навыки.

Ощутив слабость и дрожь в ногах, он заходит в паб и на последнюю мелочь заказывает двойную порцию виски. Осушив стакан залпом, он идет домой.

Ограбление плохо сказывается на его отношениях с женой. Хотя Моника не говорит об этом прямо, очевидно, что она ему не верит. Старая как мир история. Муж пришел домой подвыпившим, утверждая, что его ограбили и отняли деньги, припасенные на праздник. Рождество испорчено. Они вынуждены одолжить денег у высокомерного брата Моники. Ее недоверие его злит, они отдаляются друг от друга и в Рождество вынуждены притворяться веселыми только ради детей; в доме воцаряется уныние; они замыкаются в молчании. «Мысль о том, что она могла счесть его лжецом, отравляет ему душу». Он работает как вол, он верен и предан ей, и у него нет от нее секретов. Как она смеет подозревать его во лжи! Однажды вечером, когда Наоми и Джейк уже заснули, он требует, чтобы она сказала, верит ли она в то, что его ограбили на улице. Моника злится и не отвечает. Вместо этого она ловко меняет тему разговора (трюк, который отлично ей удается, с горечью думает он, ему тоже следует научиться). Ей надоела такая жизнь, говорит она, надоело находиться в финансовой зависимости от него, сидеть целый день дома, пока он занимается карьерой. Почему бы не сделать наоборот — он будет сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и детьми, а она вернется на работу?

При этих ее словах он внезапно осознает привлекательность открывшейся перспективы. Он сможет забыть об ужасных школьниках, вечно галдящих и не сидящих на месте во время урока. Пора перестать делать вид, что ему небезразлично, будут ли они знать хоть слово по-французски. И кроме того, ему нравится проводить время с собственными детьми. Ему представилось, как утром он ведет их в школу и детский сад, потом пару часов занимается своими делами, может быть, даже пытается претворить в жизнь свой давний замысел и написать что-нибудь, потом забирает Джейка и кормит его ланчем. Днем — игры с детьми и домашняя работа, не слишком обременительная. Пусть она вкалывает как проклятая. Но теперь они в ссоре, и он не в настроении делать примирительные предложения. Он резко возвращает Монику к теме ограбления. Требует, чтобы жена назвала его лжецом, если она ему не верит, или пошла в полицию и прочитала его заявление. В ответ она выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.

Устанавливается унылый мир; каникулы подходят к концу, и он возвращается на работу. В школе все плохо по-прежнему. Ребята впитывают господствующий в культуре мятежный дух. «Валюта на школьном дворе — гашиш, алкоголь и сигареты», а учителя, включая директора, находятся в смятении, отчасти полагая, что атмосфера мятежа — это признак той самой свободы и творческой энергии, которую они призваны разбудить в учениках, отчасти сознавая, что в школе ничему не учат и школьное образование катится к чертям. «Шестидесятые», как бы мы ни определяли это понятие, вошли в новое десятилетие, надев зловещую маску. «Те же наркотики, которые якобы несли умиротворение и просветленность студентам из «среднего класса», теперь разрушали жизненные перспективы озлобленной городской бедноты». Пятнадцатилетние юнцы приходят на уроки Себастьяна одуревшими от таблеток или спиртного. Школьники и того младше принимают ЛСД на площадке перед школой, и их отправляют домой. Бывшие ученики открыто продают наркотики у школьных ворот, нередко в сопровождении собственных мамочек в инвалидных колясках. Директор содрогается. Все остальные — тоже.

Под вечер у Себастьяна часто садится голос: в школе он целый день говорит на повышенных тонах. Он отдыхает только по пути домой, собирается с мыслями, одиноко минуя один мрачный квартал за другим. Какое облегчение, что четыре раза в неделю Моника ходит на вечерние занятия — йога, немецкий язык, ангелология. В противном случае они наталкиваются друг на друга; если они и разговаривают, то только на бытовые темы. Он спит в гостевой спальне, объясняя детям, что его храп будит мамочку. Он готов оставить работу, чтобы пошла работать она. Но не в силах забыть, что она считает его за человека, способного пропить деньги, предназначенные на рождественские подарки детям. Пропить, а затем солгать. Очевидно, что проблема гораздо глубже. Их вера друг в друга подорвана, их брак переживает тяжелые времена. Поменяться с ней ролями — это не более чем косметика. Но мысль о разводе наполняет его ужасом. «Какие последуют сцены и ссоры! Какое право они имеют подвергать таким мучениям Наоми и Джейка?» Разрешить кризис должны они сами, но он не знает, с чего начать. Стоит ему подумать о парне с кухонным ножом, как гнев возвращается. То, что Моника не верит ему, не верит в него, порвало струну в их отношениях, и Себастьян чувствует себя преданным.