Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

свои социалистические мечты, они сбудутся позже – возможно»).

Таким образом, ситуация по-настоящему сверхдетерминирована, и можно без смущения обратиться к старым маоистским разграничениям между основными и вторичными противоречиями (или, скорее, антагонизмами), между тем антагонизмом, который является основным в итоговом анализе, и тем, который преобладает сейчас. Например, есть конкретные ситуации, когда настаивать на принципиальном антагонизме значит упустить возможность нанести удар в интересах текущей борьбы. Только политика, полностью учитывающая всю сложность сверхдетерминации, достойна называться политической стратегией. Когда нам приходится заниматься конкретной борьбой, ключевой вопрос таков: как наше участие или разобщение с ней отразится на других противостояниях? Общее правило гласит, что, когда восстание начинается против репрессивного, полудемократического режима, как это случилось на Ближнем Востоке в 2011 году, легко мобилизовать большие толпы людей под лозунгами, выбранными в угоду публике: за демократию, против коррупции и т. д. Но затем мы постепенно подходим к более трудным альтернативам, когда наше восстание достигает своей прямой цели и мы начинаем понимать: то, что нас действительно беспокоило (наша несвобода, унижения, социальная коррупция, отсутствие перспектив достойной жизни), продолжается в новом обличье. В Египте протестующие избавились от репрессивного режима Мубарака, но коррупция не исчезла, а перспектива достойной жизни отодвинулась еще дальше. После свержения авторитарного режима могут исчезнуть последние следы патриархальной заботы о бедных, так что вновь обретенная свобода сводится де-факто к свободе выбирать форму своего страдания: большинство не только остаются бедными, но, что еще хуже, им говорят, что теперь они, будучи свободными, сами несут ответственность за свою бедность. В таком сложном положении нужно признать, что в самой цели был изъян, что она была поставлена недостаточно конкретно, ведь, скажем, стандартная политическая демократия также может являться формой несвободы: политическая свобода может легко обеспечить правовую основу для экономической зависимости, когда малоимущие «свободно» продают себя в рабство. Следовательно, мы вынуждены требовать большего, чем просто политической демократии: нам необходима демократизация социальной и экономической жизни. Короче говоря, мы должны признать: то, что мы сначала приняли за неуспех усилий, направленных на полноценную реализацию благородного принципа демократической свободы, в действительности является имманентным недостатком самого этого принципа. Осознать, каким образом искажение понятия и его неполная реализация вызываются искажением, присущим этому понятию, значит сделать большой шаг в политическом образовании.

Правящая идеология мобилизует весь свой арсенал, чтобы помешать нам достичь этого радикального озарения. Наши руководители говорят нам, что демократическая свобода предполагает ответственность, что она дается недешево, что мы еще не достигли зрелости, если ожидаем от демократии слишком многого. Таким образом, они обвиняют нас в нашем же тяжелом положении: в свободном обществе, говорят нам, мы все капиталисты, инвестирующие в собственную жизнь, которые ради успеха должны вкладывать больше в свое образование, чем в развлечения. Если говорить о более непосредственном политическом уровне, то специалисты по внешней политике США разработали детальную стратегию минимизации ущерба путем направления народного недовольства в приемлемое парламентско-капиталистическое русло, как это успешно делалось в ЮАР после апартеида, на Филиппинах после падения Маркоса, в Индонезии после отставки Сухарто и т. д. Именно при таком положении дел освободительная политика сталкивается со своим главным вызовом: как продвинуться дальше после завершения первого патетического этапа, как сделать следующий шаг, не поддавшись катастрофическому «тоталитарному» искушению, – словом, как сделать больше, чем Мандела, не превратившись в Мугабе.

В последние два десятилетия жизни Нельсона Манделу прославляли как пример человека, который освободил страну от колониального правления, не уступив соблазну диктаторской власти и антикапиталистической позиции. Короче говоря, Мандела не превратился в Мугабе, а Южная Африка осталась многопартийной демократией со свободной прессой и динамичной экономикой, интегрированной в глобальный рынок и не подверженной опрометчивым социалистическим экспериментам. Когда он умер 5 декабря 2013 года, его статус праведного мудреца, казалось, утвердился навечно: о нем снимают голливудские фильмы (его сыграл Морган Фримен, ранее появлявшийся на экране в роли Бога и как минимум одного президента США), а рок-звезды и религиозные лидеры, спортсмены и политики – от Билла Клинтона до Фиделя Кастро – в один голос поют ему дифирамбы.

Но вся ли это история? В этом подобострастном портрете не хватает двух важных деталей. В ЮАР бедное большинство живет в таких же жалких условиях, как и при апартеиде, а расширение политических и гражданских прав омрачается ростом нестабильности, насилия и преступности. Главное изменение в том, что к старому белому правящему классу присоединилась новая черная элита. Во-вторых, люди помнят, что Африканский нацио-нальный конгресс (АНК) обещал не только упразднение апартеида, но и социальную справедливость, даже своего рода социализм. Это гораздо более радикальное прошлое АНК постепенно стирается из нашей памяти. Неудивительно, что среди бедного черного населения страны усиливается недовольство.

ЮАР – лишь один из многих примеров повторяющейся истории современных левых. Лидер или партия, избранные при всеобщем воодушевлении, обещают «новый мир», но рано или поздно сталкиваются с принципиальной дилеммой: рискнуть ли трогать капиталистические механизмы или играть по прежним правилам? Если кто-то вмешивается в эти механизмы, то очень скоро «наказывается» рыночными возмущениями, экономическим хаосом и всем прочим. Вот почему не стоит критиковать Манделу за отказ от социалистической перспективы после свержения апартеида: разве у него был выбор? Разве переход к социализму был реальным вариантом? Легко насмехаться над Айн Рэнд, но в ее знаменитом «гимне деньгам» из романа «Атлант расправил плечи» есть доля правды: «Пока вы не поймете, что деньги – корень добра, вы будете разрушать себя. Когда деньги перестают быть инструментом отношений между людьми, таким инструментом становятся сами люди – в руках других людей. Кровь, кнут, оружие – или доллар. Делайте выбор – другого не дано!»22 Не об этом ли самом говорил Маркс, заметив, что отношения между людьми принимают форму отношений между вещами?23 В рыночной экономике отношения между людьми могут представляться отношениями взаимно признаваемой свободы и равенства: господство более не осуществляется напрямую и не кажется таковым. Проблема кроется в исходном тезисе Рэнд: что есть лишь выбор между прямыми и косвенными отношениями господства и эксплуатации, а любая альтернатива – утопия. Однако следует все же иметь в виду зерно истины в смехотворно идеологическом утверждении Рэнд: великий урок государственного социализма заключается в том, что прямая отмена частной собственности и рыночного товарообмена без конкретных форм социального регулирования процесса производства неизбежно возвращает отношения рабства и господства. Если мы просто отменим рынок (включая рыночную эксплуатацию), не заменив его надлежащей формой коммунистической организации производства и обмена товаров и услуг, господство – а вместе с ним и прямая эксплуатация – вернутся с удвоенной силой.

Это стертое измерение проявилось во время похорон Манделы. Наша повседневная жизнь – это в основном смесь однообразной рутины и неприятных сюрпризов, однако время