Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

есть то, что разделяет, что позволяет нам провести границу: в истинной Идее универсальность и разделение – две стороны одной медали.

Коммунизм – это как раз такая разделяющая Идея. В авторитарных странах правого толка всех, кто борется (не важно, насколько мирно) за демократию, свободу, справедливость и прочие либеральные цели, осуждали (а в некоторых случаях до сих пор осуждают) как коммунистов или доверчивых невежд, которыми манипулируют коммунисты – злейшие враги государства. Первичная реакция либералов на такие обвинения – отрицание: «Нет, мы просто искренние борцы за свободу и демократию, а поскольку вы (те, кто во власти) в действительности против свободы и демократии, но не готовы признать это публично, то вы предъявляете нам нелепые обвинения в коммунизме». Но вдруг мнение правых, называющих борцов за свободу тайными коммунистами, по сути верно? Что, если в ситуации напряженной освободительной борьбы, когда оппортунисты, опасаясь взрыва народного гнева, склонны идти на компромисс с правыми во власти, только коммунисты безусловно защищают свободу и справедливость от авторитарного режима? Итак, после отрицания подобных обвинений («Кто коммунист? Я? Вы с ума сошли? Мы просто последовательные либералы!») наступает момент, когда единственная последовательная реакция – принять эти обвинения: «ДА, и что? Мы коммунисты, но это вы толкнули нас в коммунизм!» Более того, если коммунисты вынуждены изворачиваться в условиях, когда прямое самоименование в качестве «коммунистов» невозможно (цензурируемо), не следует бояться и отвергать такие смещения («истинная демократия», «справедливость» и т. д. вместо «коммунизм») как опасный компромисс, размывающий истинный фронт борьбы: они полезны, поскольку расширяют поле нашей борьбы, позволяя нам апроприировать/гегемонизировать борьбу за справедливость, свободу и равенство.

Вот почему каждая революция должна повторяться. Только после распада первоначального восторженного единства можно сформулировать истинную универсальность – ту, что уже не опирается на воображаемые иллюзии. Только после распада первоначального единства начинается настоящая работа – тяжелый труд по принятию всех последствий борьбы за равноправное и справедливое общество. Недостаточно просто избавиться от тирана; общество, породившее тирана, должно быть всесторонне трансформировано. Только те, кто готов участвовать в этой тяжелой работе, остаются верны радикальному ядру первоначального восторженного единства. Этот напряженный труд верности есть процесс разделения, проведения черты, отграничивающей Идею коммунизма от тех воображаемых иллюзий о солидарности и единстве, которые остаются в идеологических рамках существующего порядка. Это терпеливое очищение и есть настоящая революционная работа. Если для ее противников такая деятельность является попыткой «манипулировать» людьми, заманить добронамеренных протестующих в опасную жестокую радикализацию, навязав им то, чего они никогда не хотели, то для настоящего революционера это не что иное, как выявление последствий и итогов исходного экстатического события: хотите настоящей справедливости и солидарности? Вот что вам нужно сделать. Неудивительно, что подлинно революционные моменты столь редки: их не гарантирует никакая телеология, они зависят от того, есть ли политический агент, способный воспользоваться (случайным, непредсказуемым) шансом.

Если вернуться к Египту, то мы должны провести параллель между египетским восстанием и провалившейся «зеленой революцией» в Иране в 2011 году. Зеленый цвет, выбранный сторонниками незаконно побежденного кандидата в президенты Мусави, и крики «Аллах акбар!», раздававшиеся с крыш Тегерана в вечерних сумерках, ясно указывали на то, что они считали свои действия повторением революции Хомейни 1979 года, возвращением к ее корням, предотвращением последующего искажения революции. Этот возврат к корням был не только программным. Еще в большей степени он касался образа действий толпы: подчеркнутого единства людей, их всеобъемлющей солидарности, творческой самоорганизации, импровизации в способах выражения протеста, уникального сочетания спонтанности и дисциплины, вроде зловещего марша тысяч в полной тишине. Тогда происходило действительно народное восстание обманутых сторонников революции Хомейни: имя Мусави символизировало подлинное возрождение популярной мечты, на которую опирается революция. Это означает, что революцию Хомейни нельзя свести к жесткому исламистскому захвату – она представляла собой нечто гораздо большее. Сам факт того, что этот взрыв пришлось подавлять, подтверждает, что революция Хомейни была настоящим политическим событием, кратковременным открытием, высвободившим неслыханные силы общественной трансформации, моментом, когда все казалось возможным. За этим последовало постепенное закрытие путем захвата политического контроля исламским истеблишментом.

Как мы говорили почти полвека назад, не обязательно быть метеорологом, чтобы знать, куда дует ветер в Египте: он дует в сторону Ирана. Даже если армия победит и стабилизирует ситуацию, ее победа может спровоцировать взрыв, подобный революции Хомейни, который через пару лет сотрясет весь Египет, но не получится ли так, что исламские фундаменталисты снова перехватят инициативу? Спасение от этой перспективы следует искать в слиянии борьбы за свободу и демократию с борьбой за социальную и экономическую справедливость. Это объединение, и только оно, является универсальной целью.

Требования… и не только

В своих ранних работах Маркс писал о ситуации в Германии, что с ее частными проблемами можно справиться только посредством универсального решения – радикальной мировой революции. В этом квинтэссенция различия между реформистским и революционным периодами: в реформистский период мировая революция остается мечтой, которая в лучшем случае подкрепляет наши попытки добиться локальных перемен (а в худшем – мешает нам осуществить актуальные изменения), революционная же ситуация возникает, когда становится ясно, что только радикальные глобальные перемены могут решить частные проблемы. В этом чисто формальном смысле революционным был 1990 год, когда стало ясно, что частичные реформы коммунистических государств не сработают, что необходим радикальный глобальный прорыв для решения даже отдельных проблем, таких как снабжение продовольствием.

Итак, где мы находимся сегодня, если говорить об этом различии? Основная дилемма проста и сурова: являются ли протесты, имевшие место за последние несколько лет, признаками постепенно, но неумолимо приближающегося глобального кризиса, или они – лишь незначительные затруднения, которые можно решить или хотя бы сдержать при помощи точечного вмешательства, локальные неприятности в контексте глобальной адаптации к новой прогрессивной эпохе?

Самое поразительное и зловещее в протестах – это то, что они вспыхивают не только и даже не столько в слабых местах системы, а в тех местах, которые еще недавно считались успешными. Неприятности в аду кажутся понятными: мы знаем, почему протестуют люди в Греции или Испании, – но почему возникают неприятности в раю, в процветающих или по крайней мере быстро развивающихся странах, таких как Турция, Бразилия или даже Швеция (где недавно наблюдались насильственные протесты иммигрантов из пригородов)? Оглядываясь назад, можно заметить, что исходной «неприятностью в раю» была революция Хомейни в Иране – стране, которая официально процветала, быстро шла к прозападной модернизации и являлась верным союзником Запада в регионе. Возможно, ошибочно само наше представление о рае.

До нынешней волны протестов Турция выглядела очень привлекательно – образцовая процветающая либеральная экономика в сочетании с умеренным исламизмом с человеческим лицом, подходящая для Европы и