Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

праве res nullius называется terra nullius: государство может заявить о контроле над невостребованной территорией и установить контроль, когда на ней окажется один из его граждан (часто в составе исследовательской и/или военной экспедиции). Это понятие предсказуемо оправдывало колонизацию: еще в начале XVI века церковь провозгласила обширную часть Америки и Африки terra nullius, заявив, что, хотя на этих открытых землях проживают коренные народы, цивилизованные христианские страны имеют право их оккупировать и извлекать из них пользу.

Это, конечно, не означает, что раз настоящая исходная причина протестов – глобальный капитализм, то единственным решением будет его свержение. Сама альтернатива прагматического решения конкретных проблем («сейчас в Руанде умирают люди, поэтому забудьте об антиимпериалистической борьбе, давайте просто предотвратим бойню») и терпеливого ожидания радикальной трансформации является ложной, поскольку она игнорирует тот факт, что глобальный капитализм обязательно непоследователен: свобода рынка сопровождается субсидированием США своих фермеров, призывы к демократии сочетаются с поддержкой Саудовской Аравии. Эта непоследовательность, эта потребность нарушать собственные правила открывает пространство для настоящего политического вмешательства: поскольку непоследовательность необходима, поскольку глобальная капиталистическая система вынуждена нарушать собственные правила (конкуренция на свободном рынке, демократия), то требование последовательности, то есть соблюдения принципов самой системы, в стратегически выбранных точках, где система не может этого себе позволить, порождает вызов для всей системы. Другими словами, искусство политики предполагает умение настаивать на конкретном требовании, которое, будучи вполне реалистичным, ударяет по самой сути господствующей идеологии и подразумевает гораздо более радикальные изменения, ведь хотя оно может быть совершенно оправданным и законным, де-факто оно не-осуществимо. Предложение Обамы о всеобщем здравоохранении – как раз такой случай: хотя это было скромное реалистичное предложение, оно явно ударяло по сути американской идеологии. В сегодняшней Турции простой запрос на настоящую поликультурную терпимость (которая в большинстве стран Западной Европы принимается как самоочевидный принцип) имеет взрывной потенциал. В Греции разумный призыв к более эффективному и некоррумпированному государственному аппарату, если отнестись к нему всерьез, подразумевает полную перестройку государства. Вот почему обвинение неолиберализма в наших частных бедах не имеет никакой аналитической ценности: современный мировой порядок – вполне конкретная тотальность, в рамках которой определенные ситуации требуют определенных действий. Некая мера (скажем, защита прав человека), в общем являющаяся либеральной банальностью, может в определенном контексте привести к взрывным процессам.

Девиз многих радикальных левых сегодня можно сформулировать примерно так: «Мы должны быть снаружи. Это постмодернистская идея. Она состоит в том, что я должен исключить себя из игры власти»17. Эта позиция типична для современной французской левой политической мысли, сосредоточенной на государстве и его аппаратах: радикальная освободительная борьба должна вестись на расстоянии от государства, в конечном счете против него. (Здесь следует также вспомнить урок Гегеля об абсолютном самоотталкивании, absoluter Gegenstoss: именно это сопротивление государству конституирует государство как его начало координат.) При этом мы постоянно забываем основополагающий марксистский тезис, ставший сегодня особенно актуальным: фундаментальный антагонизм, который определяет современное общество, это не сопротивление государству, а «классовая борьба» внутри общества, на расстоянии от государства. Словом, цель марксистов – не непосредственное уничтожение государства, а скорее такое изменение общества, благодаря которому оно больше не будет нуждаться в государстве18.

Таким образом, даже если освободительная борьба начинается с противостояния госаппарату, ее цель должна со временем измениться. Ален Бадью противопоставляет новую «аффирмативную» диалектику тому, что он считает классической диалектической логикой негативности, которая из собственного движения порождает новую позитивность. Для него отправной точкой процесса эмансипации должна быть не негативность, сопротивление, воля к разрушению, а новое аффирмативное видение, раскрываемое в ходе События: мы противостоим существующему порядку ввиду преданности этому событию и выводим из него последствия. Без этого аффирмативного момента освободительный процесс неизбежно заканчивается навязыванием нового позитивного порядка, который имитирует старый, а иногда даже радикализирует его худшие черты. Но этому «аффирмативному» понятию диалектики следует противопоставить гегелевское представление о диалектическом процессе, который начинается с аффирмативной идеи, выступающей его целью, но в ходе которого сама идея претерпевает глубокую трансформацию (речь не просто о тактическом приспособлении, но о фундаментальном переосмыслении), поскольку сама идея вовлекается в этот процесс, (пере)определяется ее актуализацией19. Допустим, есть восстание, мотивированное стремлением к справедливости: как только люди действительно вовлекаются в него, они начинают осознавать, что для достижения настоящей справедливости требуется нечто гораздо большее, чем те ограниченные требования, с которых они начали (например, требования отменить некоторые законы). Конечно, не так просто определить, чем именно является это «гораздо большее». Либерально-прагматическая идея гласит, что проблемы можно решать постепенно, одну за другой. Джон Капуто недавно высказался:

Я был бы совершенно счастлив, если бы крайне левые политики в США смогли реформировать систему путем обеспечения всеобщего здравоохранения, эффективного перераспределения богатств за счет пересмотренного налогового кодекса, введения действенных ограничений на финансирование избирательных кампаний, предоставления политических прав всем избирателям, гуманного обращения с рабочими-мигрантами, осуществления многосторонней внешней политики, которая бы интегрировала американскую власть в международное сообщество, и т. д., то есть вмешались в капитализм посредством серьезных и масштабных реформ… Если после всего этого Бадью и Жижек продолжат жаловаться, что нас все еще преследует монстр по имени Капитал, я буду склонен приветствовать этого монстра зевком20.

Марк Манолопулос ехидно окрестил такую защиту капитализма «капутолизмом»21. Проблема здесь не в сделанном Капуто выводе: если всего перечисленного можно достичь в рамках капитализма, то почему бы не остаться в нем? Проблема кроется в исходной посылке о том, что все это возможно в системе координат нынешнего глобального капитализма. Что, если перечисленные Капуто частные неполадки капитализма вовсе не случайные перебои, а структурно необходимые? Что, если мечта Капуто – это мечта об универсальности (универсальном капиталистическом порядке) без ее симптомов, без критических точек, в которых находит выражение «вытесняемая истина»?

Сегодняшние протесты и восстания поддерживаются различными наслоениями, чем и объясняется их сила: они борются за «нормальную» парламентскую демократию против авторитарных режимов; против расизма и сексизма, особенно против ненависти к иммигрантам и беженцам; за государство всеобщего благоденствия и против неолиберализма; против коррупции в политике и экономике (например, против компаний, загрязняющих окружающую среду); за новые формы демократии, выходящие за рамки многопартийных ритуалов. Они ставят под сомнение глобальную капиталистическую систему как таковую и пытаются не дать угаснуть идее некапиталистического общества. Здесь нужно избегать двух ловушек: ложного радикализма («что действительно важно, так это ликвидировать либерально-парламентский капитализм, все другие задачи второстепенны»), а также ложного градуализма («сейчас мы боремся против военной диктатуры и за простую демократию, оставьте пока