Великие любовницы - Эльвира Ватала

Вот портреты Елизаветы I в молодости и пожилом возрасте: «Толпы видят молодую девушку двадцати пяти лет, в платье из золотого броката, в плаще, подбитом горностаем. Кожа у нее белая, прямо светится своей „беловатостью“, волосы больше чем золотые — огненно-рыжие. Близорукость является причиной, что ее зеницы глаз всегда расширены, а над ними тонко зарисованы высокие дуги бровей, придающие лицу необыкновенно чарующее выражение волшебницы. Нос орлиный, тонкий, лоб большой и высокий, лицо овально удлиненное»[62].

«Выражение лица хитрое, язвительное, злое. Поджатые губы, заостренный нос. Незамужняя женщина, кричащая о своей добродетели. Ее манера играть своей золотой цепочкой прекрасно передана (портрет фламандской школы. — Э. В.). Мне бы очень хотелось, чтобы этот портрет действительно походил на оригинал»[63].

Никогда не вышла замуж и гордо называла себя королевой-«девственницей». Не вышла, вопреки воле парламента и министров, вопреки воле своих подданных и народа, которому всегда декларировала любовь и сумела ее у них заслужить. Немногие знали, почему эта монархиня, играя то веером, то топором, напропалую кокетничая с многочисленными женихами, ни одному из них не предложила свою руку, хотя часто делала вид, что предлагает сердце. Не хотела делить правление королевством? Да, и это входило в расчет. Но главная причина интимного характера, о которой до сих пор историки если и говорят, то только шепотом, как-то там между строк, полуфразами или совершенно закамуфлированными фразами, что понять ничего невозможно. Яснее всех выразилась ее кузина, Мария Стюарт: «Она физически не такая, как все женщины». Писатель Стефан Цвейг сказал об этом загадочно: «Какое-то физическое или душевное торможение нарушало ее интимную женскую жизнь»[64].

Современный писатель Жорж Бидвел сказал более определенно: «Ходят слухи, что королева бесплодна. У нее очень редки менструации. Прачки шепчутся, что именно поэтому она заставляет часто пускать себе кровь»[65].

Дворцовые прачки, тщательно стирающие простыни и ночные сорочки королевы, тоже, конечно, не прочь принять деятельное участие в «стирке грязного белья» — сплетнях об интимной жизни королевы. Поэтому так много распространилось этих закулисных сплетен, домыслов. Ясно одно, как женщина Елизавета I неполноценна, и пусть нас не смущают донесения медицинской комиссии, исследованиям якобы которой подверглась сорокапятилетняя королева, когда намеревалась выйти замуж за младшего сына Екатерины Медичи Франциска, годившегося ей в сыновья (не путать с другим Франциском, старшим сыном и первым мужем Марии Стюарт), что врачи согласно вынесли вердикт: «королева полноценная женщина и сможет дать потомство». Не смогла бы; в сорок пять лет вообще трудно в первый раз рожать, и не потому что бесплодна, а потому, что имеет от рождения недоразвитые половые органы.

В сущности, имея многочисленных любовников, она ни одному из них не подарила счастья обладания ею и сама получить его не могла. В этом тайная трагедия королевы, которой тщеславие и гордость не позволяют в этом признаться, но которая под самыми разными предлогами будет отклонять все притязания женихов. Не потому ли так часто флирты, кокетство, любовная сложная игра, которые всегда имели место у нее с любовниками, никогда не переходили в нечто более конкретное? Эта прелюдия к физическому наслаждению стала у нее единственным, чем она могла одарить своего любовника. И не потому ли все ее любовники втайне от нее иногда даже дважды женились, рискуя навлечь на себя ее гнев (и навлекали), и имели многочисленных любовниц, часто из дам придворной свиты Елизаветы. Как женщина, обладая всеми атрибутами женского характера, с такими чертами, как ревность, безудержное кокетство, желание нравиться, умение соблазнять и вести любовную игру, Елизавета, безусловно, дико страдала, не в состоянии одарить ни самое себя, ни своих любовников полновесным чувством физического обладания.

Матушка-«ведьма» — шестипалая Анна Болейн наградила свою единственную дочь физической аномалией, самой худшей из всех ее видов — женской половой неполноценностью.

Елизавета истеричка. Это знает каждый. Режиссеры кино даже несколько «перебарщивали», представляя нам несущуюся как вихрь Елизавету, так что рыжие волосенки от ветра юбок развеваются, по комнатам своего дворца в дикой фурии или бьющей министров по щекам или чем попало в них бросающей — чаще золотой табакеркой или тяжелой пепельницей. Но и реальность немногим уступала фильмовым образам. Частые смены настроений — от черной Меланхолии до неудержимого веселья — стали одной из черт характера Елизаветы. Вы не увидите здесь, в английском дворе, всегда ровную, всегда приветливую и улыбающуюся нашу Екатерину Великую, которая взяла себе хорошее правило никогда не выходить «к народу» с постной миной или плохим настроением. «Свое плохое настроение я оставляю в стенах своего маленького кабинета», — говорила она. Елизавету сегодня можно было увидеть радостную и приветливую, с упоением танцующую на балах, кокетничающую до такой степени, что приказывала себе разрезать юбки у платья от низу до самого «пупка» и в таком виде выставлять ножку перед очередным посланником или дипломатом. А на другой день мы видим ее молчаливую, злую, насупленную, как сыч, сверкающую глазками в глубоких, как у нашего Распутина, глазницах змеиными колючками и яростно рвущую тончайший батистовый платок. Очень уж не умела эта королева свое внутреннее состояние сдерживать или маскировать. Если злилась, то со всем своим горячим темпераментом, если радовалась, то почти до экстаза. Однако при таком совершенно непредсказуемом характере умела быть справедливой. Не была мелочной, а одному придворному, распустившему о ней гнусные сплетни, сказала: «О, я слишком велика, чтобы на жала маленького червячка обращать внимание». Вспомним, что наша Екатерина в подобной ситуации сказала придворному: «Во Франции за это хлестали и сажали в Бастилию. Я слыву доброй царицей и не хочу из-за такой мелкой особы, как вы, портить себе характеристику. Вы попросту сделайте для себя вывод». Придворный, конечно, вывод сделал правильный, больше на тему императрицы не сплетничал, а еще восхвалял ее доброту и справедливость. Елизавета мнение народа о ее справедливости заслуживала тем, что в последнюю минуту отменяла приговоры на смертную казнь. Так однажды, когда она каталась в лодке, раздался выстрел, и пуля ранила гребца. Оказалось, что какой-то неуклюжий гренадер случайно нажал на спуск. Парламент приговорил его к смертной казни. Елизавета отменила приговор и отпустила на вольность несчастного гренадера. Не отменит она смертного приговора только по отношению к своему последнему любовнику, когда ей стукнет почти семьдесят лет.

При очень глубоком аналитическом уме, будучи превосходным политиком, как женщина была пуста и легкомысленна. Ей все время хотелось нравиться, да не потому, что королева, а именно как женщина. Благодаря этому возомнила себя неотразимой красавицей. А была скорее уродлива, особенно в пожилом возрасте, чем красива. Никакой конкуренции возле себя не терпела. Вспомним, как наша Елизавета Петровна считала себя первой красавицей Москвы и Петербурга и не позволяла дамам прикалывать в волосы розу, если таковая находилась в ее волосах. А когда некая Лопухина осмелилась пришпилить белую розу в свои волосы, императрица схватила ножницы и оттесала негодной пук волос вместе с кусочками кожи. Наслышавшись о красоте Марии Стюарт, которую так никогда в жизни ей не удалось увидеть, Елизавета во всем старается ее перещеголять и прямо спросила шотландского посланника: «Кто красивее, я или Мария Стюарт?» Ну, посланник, как посланник, хорошо дипломатическому языку обученный, ответил: «В своем государстве Мария Стюарт самая красивая женщина. В Англии я вижу пред собой Елизавету I как самую неотразимую женщину». Не удовлетворившись этим ответом, Елизавета заставила посла признать, что Мария Стюарт слишком высока ростом, и не успокоилась, пока шотландский посланник Менвиль с нею не согласился. Придворные, конечно, у которых лесть раньше их самих родилась, не преминули бесконечно осыпать Елизавету комплиментами: и кожа-то у нее такая белая, что подобной в мире нет, а у Клеопатры и подавно не было, что танцует она лучше всех в Европе, а платья ее по изысканности и моде не уступают даже самым модным аристократкам Парижа. Нахально хвалить ее красоту и молодость не решались: лесть уж слишком была бы шита грубыми нитками и скорее на обман, чем на лесть, бы смахивала. Елизавета, как самый оздоровительный бальзам, принимала, однако, любую лесть, так ей хотелось услышать о своей неотразимости.

Король Карл VIII.

Горе было тому, кто о красоте Елизаветы позволил себе неуважительно отозваться. Эссекс, ее последний любовник, имел неосторожность назвать ее старухой и уродиной. Ей донесли. Иначе, быть может, ему удалось бы сохранить свою жизнь. До конца жизни, то есть когда уже внешне стала просто отвратительной, хотела Елизавета слышать только комплименты: пойте гимн моей красоте, даже если фальшивые нотки все чаще и чаще звучали в этих гимнах. Ну и придворные наперебой превращали Елизавету в ту красавицу, «в мизинце которой больше красоты, чем во всех дамах французского двора». Верхом-то она ездит, как Александр Македонский, охотится, как Диана, ходит, как Венера, поет, как ангел, играет, как Орфей. Словом, все греческие боги, полководцы и французские красавицы собрались в одной особе — королеве Елизавете. Умная женщина, хороший стратег, — замечательный политик и дипломат начисто исчезал, когда на первый план выступала Елизавета-женщина — пустая, мстительная кокетка.