Люди грозных лет - Илья Маркин

— Идут, товарищ старший лейтенант, — подбежав к Бондарю, доложил посыльный из расчета Вершкова.

Это «идут» сказало Бондарю все. Подхватив автомат, он побежал на восточную опушку. Кусты больно хлестали по лицу, по рукам, а он не чувствовал боли, думая лишь о том, чтобы поскорее увидеть тех, кто «идет». Он ожидал, что вот-вот затрещат выстрелы, засвистят пули, но ни выстрелов, ни свиста пуль не было. «Может, напрасная тревога, — мелькнула надежда, — может, немцы вообще не поняли, откуда их обстреляли, и не знают, что мы в роще».

Но, увидев суровые, сосредоточенные лица пулеметчиков, он понял, что тревога не напрасная.

— Много их, человек двести, — не поворачивая головы, сказал Вершков, — пулеметы есть, а пушек и минометов не видно.

Бондарь присел рядом с Вершковым и метрах в трехстах, прямо перед собой, увидел немцев. Частой цепью они рассыпались по всему ржаному полю и шли, пригибаясь и держа автоматы перед грудью. Позади цепи во ржи то появлялись, то исчезали небольшие группы немцев. Бондарь ожидал, что из цепи выдвинутся несколько разведчиков и пойдут к роще, но вся цепь вдруг залегла, метров двести не дойдя до рощи, и сразу же все ржаное поле засверкало вспышками, треск автоматных и пулеметных очередей смешался со свистом и визгом пуль.

«Это настоящие каратели, — едва успев нырнуть в окоп, подумал Бондарь, — так они с нашими партизанами расправляются».

Он хотел поднять голову, выглянуть из окопа — и не смог. Рассекаемый пулями воздух над окопами дрожал и колебался.

«Все пропало, — с ужасом подумал Бондарь, — никто не сможет даже головы поднять. Так и ворвутся они в окопы и в упор перестреляют всех».

Сидевший рядом с ним Вершков приподнялся и, ойкнув, тут же упал в окоп.

— Что? — вскрикнул Бондарь.

— Ухо, кажется…

— Дайте перевяжу.

— Вытерплю, потом, — ответил Вершков, — перебьют всех.

По тому, как приближался треск автоматов и пулеметов, Бондарь понял, что немцы продвигаются к роще.

— Огонь! — закричал он и рванулся из окопа.

Что-то горячее с огромной силой толкнуло его назад, и он свалился в окоп.

— Огонь! — прокричал он, уже лежа в окопе. Однако никто, кроме Вершкова, не услышал его.

Все в лесу трещало, свистело, выло. Вдруг среди свиста пуль и треска стрельбы чуткий слух Бондаря уловил какой-то новый звук. Бондарь прислушался и замер от радости: это, несомненно, длинной, сплошной очередью бил наш родной «максим». Свист пуль над головой уменьшился, и Бондарь приподнялся в окопе. Не успел он крикнуть «Огонь!», как из соседнего окопа выполз вначале кожух, а затем и весь станковый пулемет, и Казанков в упор ударил по немцам. Слева открыл огонь и второй станковый пулемет. Вначале Бондарь совсем не видел немцев, стреляя из автомата по ржи. Только выпустив несколько очередей, он заметил, что часть немцев вразброс лежала на лужайке между рощей и рожью, часть стреляла из ржи, часть, пригибаясь, убегала назад.

— Порядок, товарищ старший лейтенант! — подбегая к Бондарю, закричал Козырев. — Да вы ранены, — понизив голос, продолжал он, — идемте скорее, перевяжем, опасно здесь.

— Ничего, ничего, — проговорил Бондарь. — Вершков, людей проверьте. У вас как? — спросил он Козырева.

— Все в порядке, пулемет отвел на старую позицию, — ответил Козырев и по привычке разгладил свои обвислые рыжие усы.

— Так это вы первым огонь открыли?

— Так точно, — горячо, совсем несвойственным ему тоном проговорил Козырев, — услышал, что у вас тут творится, снял пулемет с западной опушки и к вам на правый фланг.

«Так вот он какой, этот Козырев, — ахнул от радостного изумления Бондарь, глядя на веселое, разгоревшееся лицо старшего сержанта, — да если б не он, всем нам капут».

— Товарищ старший лейтенант, — возвратясь, доложил Вершков, — убит Свекленко и легко ранен наш второй номер Васильев. Свекленко, рассказывают стрелки, когда немцы открыли огонь, поднялся в окопе, хотел стрелять, но… две пули в голову…

— Ах, Свекленко… — проговорил Бондарь, вылезая из окопа. — Как же это он? Его хоть вынесли из окопа-то?

— Да, вынесли. И могилу копают.

— Только там, где посуше, повыше где, — говорил Бондарь, сам не понимая, какое имеет значение место, где похоронят Свекленко, — товарищ Козырев, надо все как следует, с почестями…

Но похоронить Свекленко с почестями не удалось. На крохотную рощицу, обороняемую горсткой усталых, полуголодных людей, немцы бросили еще одну роту полевой жандармерии и два танка. Теперь немцы шли не в лоб на рощу, а, прикрываясь танками, охватывали ее полукольцом, а затем подбросили еще два взвода пехоты и замкнули кольцо. «Бондаревцы», как, не сговариваясь, стали именовать себя стрелки и пулеметчики, яростно отбивались от наседавших со всех сторон немцев. Жандармы и пехотинцы в атаку не шли, а прочесывали всю рощу огнем, кричали «Сдавайтесь!», перебегали с места на место и снова кричали.

Только два танка — один с востока, другой с юга — придвинулись вплотную к роще и били из пушек по разбросанным среди частых деревьев окопам. Их снаряды с оглушительным треском рвались то в одном, то в другом месте, осколками поливая землю и срезая сучья. Правый танк, тот, что подошел с юга, остановился всего метрах в полутораста от крайних деревьев и уже с шестого снаряда разбил правый пулемет, развернул башню и не стрелял, видимо отыскивая левый пулемет.

Козырев из своего тесного окопчика не только отчетливо видел черный, запыленный танк с коротенькой пушкой и едва заметным пулеметом внизу, а, казалось, всем телом ощущал горячее дыхание его мотора и разогретой брони. Приготовив зажигательную бутылку и две гранаты, Козырев ждал, когда танк двинется и можно будет ударить и бутылкой и гранатами. Однако танк не шел вперед, а стоял на месте, стреляя все чаще и ожесточеннее. Его снаряды рубили деревья, кромсали землю, подбираясь к укрытому в окопе последнему пулемету Козырева. Если он разобьет и этот пулемет, то фашистская пехота беспрепятственно рванется в атаку. Это понял Козырев не сознанием, а всем своим существом и, поняв, сразу вспомнил московский домик в Лефортово, Анну и старшего сына Толика. На мгновение ему показалось, что там, куда бьет фашистский танк, не пулемет укрывается, а сидят в окопе его жена и четырнадцатилетний сын. От этого чувства у него заныло в груди и потемнело в глазах. Все это длилось ничтожную долю секунды. Козырев встряхнул плечами, стиснул в руке бутылку и, отталкиваясь ногами, выполз из окопа. Странное, ни с чем несравнимое состояние овладело им. Он понимал, что те полторы сотни метров, что разделяли крайние деревья и танк, не только перебежать, а и проползти невозможно, но, зная это, он все равно пополз, неотрывно глядя на танк и прижимаясь к ласковой, теплой земле. Он не чувствовал ни своих рук, ни ног, ни всего тела. Лишь одно в этот момент владело им: скорее, как можно скорее доползти до танка и ударить сначала бутылкой, потом гранатой.

Танк бил все так же с короткими, ровными промежутками, и снаряды его проносились чуть левее Козырева. От резкого треска выстрелов исчезли все остальные звуки, и Козыреву на мгновение показалось, что ни в роще, ни на поле вокруг нее нет ни одной живой души, а остались во всем мире только черный фашистский танк и он, Иван Козырев, с бутылкой и двумя гранатами в руках. Это еще более обострило чувства Козырева. Механически работая руками и ногами, он полз, неотрывно глядя на танк. До него оставалось метров пятьдесят, но Козырев не бросал бутылку, рассчитывая подползти поближе, ударить наверняка. Вдруг ствол пулемета ниже танковой башни едва заметно шевельнулся, и Козырев мгновенно понял, что сейчас пулемет нацелится и ударит в него. Видя только ствол пулемета, он, не чувствуя своего тела, вскочил, бросился вперед и метнул бутылку. Уже падая на землю, бросил гранату и замер. Страшная тишина со всех сторон навалилась на него. Он ждал стрельбы пулемета, взрыва гранаты, но ни стрельбы, ни взрыва не было. И только он хотел поднять голову, взглянуть на танк, как оглушительный грохот и горячий шквал воздуха придавили его к земле. Вначале он не разобрался, что случилось, и только через секунду, выглянув из-за руки, увидел, что весь фашистский танк скрылся в сплошном клокотании огня и дыма. Вскочив на ноги, Козырев бросился к своим окопам в роще.

— Вот фляга, пейте, пейте, — говорил кто-то, когда Козырев прыгнул в окоп.

— Как там, у старшего лейтенанта? — только через минуту спросил он и, взяв флягу, выпил всю воду.

— Ничего пока, держатся, танк подбили, — ответил кто-то из пулеметчиков.

* * *

К вечеру подошли еще два танка, и жандармы бросились в атаку. Отбиваясь, бондаревцы отходили к оврагу. Из пятидесяти в живых оставалось только шестнадцать. Когда сгустилась ночная тьма, Бондарь приказал Козыреву разобрать последний уцелевший пулемет и подготовиться к прорыву.