СИНИЕ ЛЕБЕДИ - Светлана Гресь

слушаю, – промурлыкал томно, близко-близко к себе привлек. – Какая же ты красивая! – Поцеловал крепко-крепко, и Дана решилась. Она прижалась к парню, пряча глаза, и торопливо зашептала,

– Если я тебе по сердцу, то есть, если я тебе нравлюсь, возьми меня замуж, пожалуйста.

– Что, – переспросил, поднимая ее голову, заглядывая в глаза, одаривая одной из своих обаятельных улыбок.

– Возьми меня замуж, я буду надежной женой, тебе не придется жалеть. – Обняла за шею, стала быстро-быстро целовать в губы, в щеки, лицо, приговаривая: – Не строптивой буду, не скандальной, а любящей и заботливой.

– Что, – переспрашивал крайне изумленный Лука не в силах увертываться от страстных лобзаний.

– Я к каждому твоему слову прислушиваться буду всю жизнь, возьми меня замуж, мой милый, родной, ну, решайся.

– Да я помолвлен. Невесту свою обожаю. люблю.

Пальчиком прикрыла губы его.

– Пойми, без тебя мне свет не мил, тосклива ночь.

Тут уже Лука решительно пресек домагания девичьи, убрал ее руки с шеи своей.

– Погоди! Не спеши поцелуями разбрасываться, не бросайся первому встречному на грудь; девушка должна быть чиста и нежна, как первый лучик солнца утреннего, невинна, как первый цвет весною раннею.

– Тогда зачем целовал меня, обнимал тайком? Насмеяться хотел над бедной девушкой!

– А почему не пофлиртовать с красивой девушкой, тем более симпатии были взаимны, поцелуи страстные, а жена должна быть не только сильной, красивой, но и породистой, с хорошей родословной. Безродная, нищая приблуда, пусть и очень красивая, только для запретной любви годится.

– У меня же есть родители, хоть и приемные.

– Ха-ха, – рассмеялся Лука. – Таких беспробудных пьянчужек, таких ленивых и безответственных людей поискать еще надо. Борони меня боже от таких родственников! У них хлеба, что в душе, а одежды, что на хребте. Так что, прощай, не поминай лихом!

И ушел, даже не поцеловал, не взглянул.

– Ничего, родной мой. Я что-то придумаю, все равно ты будешь моим, – думала сквозь слезы девушка, глядя вслед любимому.

X

Настасья, не дождавшись неверного жениха, решила поискать его. Какого же было ее удивление, когда увидела Луку и Дану в кустах, целующихся страстно, недалеко от его избы. Споткнулась сердцем об их встречу, и со слезами побежала к матери.

– Маменька милая, маменька родимая, видела жени-ха своего непутевого в объятиях девушки.

– Эка невидаль, – отмахнулась Тула – Он каждый день с кем-то обнимается и целуется, ну и что с того, пусть аппетит нагуливает, потом любить крепче будет.

– Мама, он сегодня замуж предлагал приблуде.

– Этого еще не хватало, – закипела, как самовар Тула, – мало ей, что отца твоего с ума свела, ходит как отмороженный, так еще и жениха отбить хочет, не бывать этому никогда, – добавила решительно. – Свадьбу сыграем нынче же!

Девушка, вся в слезах, молча соглашалась с матерью. Она боялась потерять друга милого.

XI

Дана пришла к березе. Прислонилась к стволу, шершавому и прохладному, вслушиваясь в тихий, успокаивающий шум листьев. Дерево чуть слышно шептало девушке о бренности нашей жизни, все пролетит – пройдет, время смоет обиды, надо только уметь надеяться и ждать,

– Не спеш-ш-ши, – шуршали листья березы. – Ш-ш-жди, – шелестела белоствольная. Ш-ж-жди.

Никого пока не было. Дана молча, сквозь слезы смотрела на пылающий закат. Ей так захотелось попросить помощи и поддержки у небожителей:

Зори вы мои ясные, зори вы мои красные. Ходите вы высоко, видите вы далеко. Не идите вы ни в лес густой, ни на поле широкое, ни в горы высокие, ни на море далекое, а идите вы к моему другу сердечному, зазнобушке моему неверному. Пролейте вы свет на его душу, зажгите в ней любовь ко мне. Губы его, чтобы имя только мое шептали, глаза его только меня бы видели, сердце его только по мне бы страдало.

Как лебедь без белой лебедушки горюет, как Луна по Солнцу тоскует, как Земля без дождя сохнет, так и милый друг мой без меня бы страдал, таял и тосковал.

Зорюшка моя золотая, матушка родимая, сними мое горюшко росами чистыми, дождями обильными, смой с души моей печаль каменную, забери обиду сердечную, другом любезным нанесену. Укрепи в нем любовь ко мне. Давеча так жарко целовал – миловал, а нынче бросил, даже не взглянув напоследок, обидев словами горькими. Обронил в сердце девичье, глупое, неразборчивое, семя обиды черной, печали безутешной. Я полюбила его, поверила словам обманчивым, понадеялась на душу добрую, сердце верное. Получилось, как судилось. Помоги мне, зоря моя алая, краса чудная, небывалая.

Я любить только его хочу, и он, чтобы только меня любил.

Ныне и присно и во веки веков. Отныне и довеку, на многия лета.

Дана проговаривала слова, искренне веря, что они помогут, как молитву шептала их, глядя на горящий закат. На душе становилось легче, казалось, все еще можно изменить, поправить. Успокоенная, пошла домой, твердо решив, что утро вечера мудренее, не останется лебедушка без лебедя белого.

Вскоре подошла Комариха. Сегодня была как никогда, заботливая и внимательная, принесла в подоле фартука дюжину cвежих, ароматных пирожков с ягодами, под мышкой небольшой туесок с медом. Дары эти предназначались Дане и только Дане, но разве могла Комариха допустить такую нелепую небрежность, хватить приблуде и одного, а без меда тем более обойдется, чай не принцесса, чтоб такие угощения задарма принимать. Льстиво улыбаясь, жмуря глаза свои хитро, сунула пирожок девушке под нос, чаю еще горячего налила и спряталась за печкой, пробуя свежий медок. Вкуснотища!

Дана нехотя откусила кусочек пирожка, который явно в горло не лез, хлебнула воды глоток, задумалась и невольно склонила мигом ставшую тяжелой голову на руки. Пелена обволокла гнетущей дремой сознание, веки склеились намертво и туман густой, жуткий безраздельно окутал разум. Боль, с неистовой силой вгрызаясь в грудь, впивалась в жилы, глухими ударами молота отражалась в затылке. Кто-то тихо и требовательно зовет, за собой ведет. То ли вихря дуновение беглое, то ли ручейка журчание звонкое, только вдруг увидела себя на берегу водоема сказочного и так легко и покойно кругом, ни боли душевной, ни боли телесной. Блаженная, осматривается и замечает повсюду густые заросли кустарника с тяжелыми гроздьями черных ягод, а ноги уже сами несут ее к спасительной заводи, где Нора на берегу, красивая, молодая, но зачем-то в платье черном, усмехается, любуется видением чудесным, где лебеди нежные, белоснежные, в отражение свое глядя, друг за другом скользят по водной глади грациозно, высокие шеи изогуты гордо, шелковистая мантия крыльев снега чище. Здесь нет места предательству и нет измен. Эталон любви и верности, но в кружении величавом явно грусти хрустальной слышится