Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Никто не спрашивал меня о событиях, приведших к несчастью, никто не задал мне вопроса, есть ли у меня хоть какие-то догадки по поводу того, что произошло. С тех пор как прозвенел первый звонок в дверь и появился первый полицейский, Чарльз был единственный, к кому они обращались. И я приказала себе сидеть тихо и не мешать; эти люди знали, что делать, им предстояло разыскать моего ребенка. Если я буду вмешиваться, им станет труднее делать свою работу.

Поэтому я сидела на стуле, вцепившись руками в колени и так сильно сжав зубы, что они заболели.

– Миссис Линдберг, – я подняла голову. Передо мной стояла Элси, – выпейте чая. Это вас подбодрит.

Я покачала головой. Зачем мне эта бодрость? Зачем мне вообще какие-то хорошие условия, когда мой сын…

– Вам нужно набраться сил. И не только для пропавшего мальчика, но и для того, которого вы ожидаете.

И в первый раз я вспомнила. Я ведь ношу ребенка. Я должна заботиться о его или ее здоровье. Ради Чарли.

Отстранив Элси, я вскочила с кресла, бросилась вниз и схватила непромокаемый плащ из стенного шкафа в прихожей. Помедлив в дверях кухни, я увидела группу мужчин официального вида, совещающихся, сидя за столом. Большинство было в запачканных коричневых полицейских мундирах, поверх которых были надеты короткие плащи. Чарльз сидел во главе стола.

– Чарльз, я…

Все лица обратились в мою сторону; на всех выражалось удивление.

– Я подумала, что лучше мне выйти и помочь…

– Энн, подойди сюда. – Это был приказ, и я подчинилась; я подошла к мужу, который уступил мне свое место.

– Энн, эксперт исследовал конверт, собрал улики, но здесь нет отпечатков пальцев. Мы только что открыли его – это требование выкупа.

Я кивнула. Теперь было точно доказано, что мой малыш не просто куда-то вышел или был положен не на то место, как пара очков. Случилось что-то гораздо более ужасное. Это было подтверждено, и теперь мы должны были удовлетворить любые их требования и получить его обратно. Это все казалось таким логичным; что-то вроде плотной завесы спокойствия спустилось на меня впервые с тех пор, как Бетти опрометью вбежала в мою комнату – как давно это было? Я посмотрела на часы, висевшие над плитой. Было десять минут первого ночи. Прошло всего лишь два часа. И целая жизнь.

Кто-то – эксперт? – положил передо мной маленький белый листок бумаги. Я боялась прикоснуться к нему, чтобы что-нибудь не повредить. Нагнувшись вперед, я прочитала:

Дорогой сэр!

Пригатовьте 25 000 долларов бумашками по 20 долларов 15 000 долларов бумашками по 10 долларов и 10 000 долларов бумашками по 5 долларов. Через 2–4 дня мы инфармируем вас куда доставить деньги. Предупреждаем, чтобы вы не обнородовали это на публике или уведамили полицию. Ребенок в добрых руках. Подлинность всех писем подтверждают подпись и три прокола.

На месте подписи было два синих кружка. Они были объединены жирным красным клеймом, пробитым тремя квадратными отверстиями.

– Чарльз! Мы рассказали полиции! – Я вскочила, трясясь от гнева. – Как ты мог? Понимаешь? Он же пишет, что нельзя!

Не знаю, почему я решила, что похититель – мужчина, просто я не могла вообразить, что женщина может похитить ребенка другой женщины.

– Энн, конечно, нам необходимо было информировать полицию. Отпечатки пальцев, например: эксперты теперь работают в детской, чтобы сравнить все незнакомые отпечатки пальцев с нашими.

– Но ведь в письме так написано!

– Энн.

И Чарльз посмотрел на меня; жесткий и непреклонный взгляд, который я так хорошо знала; раздраженный взгляд учителя, старающегося вдолбить в меня азы астронавигации.

– Да. Да, конечно. Мы дадим ему деньги. А потом получим ребенка. – Я снова села.

Над моей головой они стали обмениваться взглядами, как будто считали, что мне их логики не понять. Я перехватила один – от мужчины, который был выше и лучше одет, чем другие. На нем была не полицейская форма, а костюм от портного; на лацкане виднелся начищенный форменный значок, а толстую грудь пересекал ремень, на котором висела кобура. Его взгляд, в отличие от других, не был скрытным; он был твердый, сочувствующий и оттого еще более страшный.

– Здесь все не так просто, – сказал этот мужчина, не удосужившись объяснить, что он имеет в виду, затем небрежно кивнул мне, – полковник Норманн Шварцкопф, мэм. Суперинтендент полиции штата Нью-Джерси.

Было что-то непоколебимо твердое в этом незнакомом человеке; он напоминал мне огромное дерево с глубоко уходящими в землю корнями. Его лицо было таким же резким и грубым, как кора дуба, на котором странно смотрелись лихие усы цвета соли с перцем. У него были глубоко посаженные умные глаза и нос картошкой, как у У. К. Филдса[32]. Я все еще смотрела на него, а другие уже начали обсуждать записку и все ее скрытые смыслы.

– Первое, что надо будет сделать, – это снова обыскать периметр. Как только взойдет солнце, – возбужденно проговорил муж, – мне придется отвечать на все звонки: вы можете установить коммутатор в гараже, полковник? Нам надо организовать что-то вроде штаб-квартиры или опорного пункта, как на летном поле.

Никто не возражал ему; все энергично кивали. Я обвела глазами группу, сидящую за столом. Все эти полицейские, включая полковника Шварцкопфа, ждали указаний от Чарльза. Но разве не было другого пути?

– Летное поле? – не удержалась я.

Чарльз прочистил горло и продолжал, даже не взглянув на меня:

– Мы не должны показывать это письмо никому: я знаю газетчиков. Они попытаются проникнуть в дом, надо быть настороже. И этот знак – два круга с дырками. Это ключ. Благодаря ему мы сможем точно отличить похитителей от всех остальных.

– Совершенно верно, – кивнув, сказал полковник Шварцкопф.

– Полковник, вы будете руководить людьми. Я стану контролировать все из дома, включая все сообщения, входящие и исходящие. Энн, – Чарльз наконец удостоил меня взглядом, – тебе надо будет составить список вещей, которые понадобятся ребенку – продукты, распорядок дня, – в случае, если похитители спросят, как о нем заботиться.

Все соглашались с тем, что он говорил; каждый план, каждый список – мой муж был чемпионом по составлению планов и списков, – каждое правило, которое он устанавливал. Если кто-то позвонит или доставит информацию, Чарльз лично должен увидеться с этим человеком. Все опросы должны проводиться в его присутствии. Ни один штрих не должен быть упущен, даже самый легкий или незначительный.

Мне предписывается оставаться наверху, не мешать, отдыхать и мыслить позитивно – он так и сказал, чтобы все слышали:

– Энн, я знаю тебя. Я знаю, что ты беспокоишься, я понимаю твои страхи. Но ты не должна, слышишь меня? Ради ребенка ты не должна поддаваться эмоциям.

– Но, Чарльз… – я попыталась преодолеть ледяные волны, которые, я чувствовала, скоро сомкнутся над моей головой, – что вы знаете о…

Я внезапно остановилась. Я не могла. Не могла возражать ему, не могла его даже спрашивать – я видела это по полным обожания глазам всех присутствующих. Чарльз был легендой. Я была истеричной матерью пропавшего ребенка. Это было написано на каждом лице.

Чарльз же был не только отцом ребенка, он был величайшим героем нашего времени. К тому же он был энергичен и полон планов, которых ему так не хватало в последнее время. Он просто грыз удила, рвался руководить этим предприятием, самым важным делом в его жизни, полной важных дел и предприятий. Если кто-нибудь и собирался вернуть домой нашего ребенка, ни у кого не было никаких сомнений, что это он. Ведь он полковник Линдберг. Одинокий Орел. Счастливчик Линди.

У меня упало сердце. Я чувствовала, что о моем ребенке забыли в стремлении найти еще раз в Чарльзе Линдберге того героя, в котором все так нуждались в эти темные, беспросветные времена.

Он больше не был юношей, пересекшим океан, теперь он был мужчиной, который без посторонней помощи освобождал своего сына от негодяев-похитителей в самый разгар депрессии.

– Энн. – Чарльз помог мне подняться со стула. Теперь его глаза были ясными и решительными – точно такими, как в день, когда я встретила его и узнала как самого прекрасного и талантливого человека на свете. Его голос не дрожал. Несмотря на внутреннее смятение, мне передались его сила и уверенность, как бывало всегда.

– Энн, они украли нашего ребенка. Но ты должна мне доверять. Я верну его домой.

– Да, – сказала я, удивляясь, что мой голос стал ясным и сильным, таким же сильным, как его голос, – я знаю, ты это сделаешь.

Это было священное, сокровенное мгновение, как будто мы повторяли наши свадебные клятвы. Только на этот раз я не клялась в верности; я клялась жизнью своего ребенка. Мы стояли вместе так близко, как во время нашего путешествия на Восток. Я вручила судьбу моего ребенка в руки моего мужа перед лицом этих испачканных грязью полицейских, в этом доме, сверкающем огнями так, что его было видно за пять миль в темноте, которая окружала его, стремясь ворваться внутрь еще раз, как она уже это сделала однажды в эти бесконечно длинные сутки. Два часа и одну жизнь назад.