Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Несмотря на свои достижения и ненормированный рабочий день, Чарльз никогда не был доволен или удовлетворен. На днях я случайно увидела его перед отъездом на работу; он стоял перед высоким зеркалом в прихожей Некст Дей Хилл – худая, напряженная фигура в знакомом твидовом костюме. Он очень долго смотрел на свое отражение, как будто не узнавал этого заурядного бизнесмена, держащего в руках портфель, а не парашют. И я почувствовала тревогу, глядя на его удаляющуюся фигуру и в первый раз задумавшись над тем, а вдруг сегодня – день, когда он решит прыгнуть в самолет и улететь от меня навсегда.

Сидя за столом, я, должно быть, снова задремала. Внезапно меня разбудил звук подъезжающей к дому машины. Наш терьер, Вагош, который тихо сопел у моих ног, даже не пошевелился.

– Должно быть, это Чарльз, – проговорила я вслух, хотя находилась одна в комнате. Я откинула голову, сжала губы и схватила ручку, чтобы казаться погруженной в работу над своими воспоминаниями.

Но Чарльз не вошел в дом, вероятно, я слышала не шум подъезжающей машины, а что-то другое. Возможно, это был ветер.

Чарльз появился минут через двадцать. Я услышала, как он вошел в кухню из гаража; Бетти и Элси обе поздоровались с ним. Я посмотрела на часы; было почти полдевятого.

– Как поездка? – спросила я Чарльза, когда он вошел в гостиную.

– Неплохо. Я уже начинаю привыкать. Полтора часа или около того. Ты много успела сегодня написать?

Я поспешно перевернула страницы, чтобы он смог увидеть, как много я сделала.

– Кое-что. Пришлось повозиться с малышом, пока не пришла Бетти.

Чарльз провел в городе два дня, работая с Каррелем; я не видела его с воскресенья.

– Как Чарли?

– Лучше.

Я пошла вслед за Чарльзом в нашу спальню, где он наскоро умылся перед ужином. Потом мы вместе поужинали в столовой, в которой было прохладно, несмотря на ярко пылающий камин. После ужина мы сидели и разговаривали о прошедшем дне, и я все время боролась с одолевающей меня дремотой, хотя обычно наслаждалась этим уже ставшим традиционным ритуалом. Но сегодня, стараясь следить за его рассказом о работе над механическим сердцем, я с трудом заставляла себя не клевать носом. Наконец с понимающей улыбкой Чарльз предложил мне отправиться спать.

– Боюсь, что ты прав, – согласилась я, и мы оба поднялись наверх; Чарльз быстро принял ванну и спустился в свой кабинет, чтобы еще немного поработать. Я долго наслаждалась, лежа в ванной с книгой, стараясь прогреть свои замерзшие косточки. Даже с самой современной системой отопления в доме было холодно.

Закутавшись в теплый халат, я вышла из ванной с покрасневшей кожей, мокрыми волосами, уже готовая нырнуть в теплую постель. В тот момент, когда я откидывала одеяло, чтобы лечь, в комнату без стука ворвалась Бетти; она запыхалась, как будто бежала.

– Ребенок у вас, миссис Линдберг?

– Нет. Может быть, его взял полковник?

Не говоря ни слова, она повернулась и выбежала из комнаты, и ее шаги застучали вниз по лестнице. Несколько мгновений я стояла, прикованная к полу, как будто мои ноги разучились двигаться. Вновь послышались шаги на лестнице, голоса, и Чарльз вместе с Бетти ворвались в спальню.

– Малыш у тебя, Чарльз? – спросила я, все еще находясь в каком-то заторможенном состоянии. Почему мы ищем Чарли в десять часов вечера?

Мой муж повернулся и бросился в детскую. Я побежала за ним и вдруг, затаив дыхание, вспомнила, что ночник все еще включен. Но потом я увидела, что включены все лампы; детская была наполнена веселым светом, который освещал открытое окно, бьющийся от ветра ставень и пустую детскую кроватку.

– Мистер Линдберг, это не одна из ваших шуток? – Бетти изо всех сил сжимала пальцы.

Чарльз не ответил. С мрачным лицом он бросился обратно в нашу спальню.

– Я вошла к малышу, чтобы проверить, как он спит, как я всегда делаю, и почувствовала холод, – голос Бетти прерывался, – такой холод! Я бросилась к кроватке, но его там не было. Я включила свет и увидела, что окно открыто. Где он? О, где же он?

При виде ее дикого взгляда меня охватила дрожь. В комнату вбежал Чарльз с винтовкой в руках, и у меня подогнулись колени. Моего малыша не было там, где я его оставила. В первый раз в его жизни я не знала, где он.

– Чарли, Чарли, где ты? – закричала я, бегая взад-вперед и поднимая разбросанные вещи – носовой платок, книжку, – как будто это могло помочь. Я носилась по комнатам второго этажа, смутно понимая, что Чарльз и Бетти, а потом еще Олли и Элси делают то же самое. Мы все бегали из комнаты в комнату, сталкиваясь в холле, и на мгновения меня одолел приступ дикого смеха, как будто все мы являлись персонажами фильма братьев Маркс[31].

Потом мы спустились вниз и стали судорожно искать там, заглядывая под столы, в шкафы, даже в каминную трубу.

Затем снова понеслись наверх, в детскую, где внезапно все остановились еще в дверях, и я наконец осознала, что означает открытое окно. И я увидела – только сейчас – конверт – маленький белый конверт, вроде тех, которыми я пользовалась, чтобы послать приглашение на обед или благодарность за что-либо. Он лежал на подоконнике.

– Чарльз!

В мгновение он был около меня; он увидел, на что я указываю, и на его лице появилось страшное выражение. Он бросился к подоконнику, но потом с видимым усилием остановился.

– Вызовите полицию, – рявкнул он, и Олли стремительно рванулся вниз.

– Полицию? Вскрой конверт! Посмотри, что там написано, Чарльз, может, там говорится, где находится ребенок! – Почему он не бросился к конверту и не вскрыл его немедленно?

Я кинулась вперед мимо него, но он схватил меня за обе руки и оттащил назад.

– Нет, Энн, нет! Мы не можем – мы должны дождаться полиции. Это – это улика. У них есть эксперты, которые снимут отпечатки пальцев. Мы не можем дотрагиваться до него, пока они не приедут.

– Улика? – Ужасное осознание стало заползать, как червь, в мое сердце, мой мозг, хотя я боролась против него, боролась, стараясь сохранить один последний драгоценный уголок неведения. С трудом я повернула голову и посмотрела на мужа; за ним я увидела маленький всхлипывающий силуэт Бетти, круглое, недоумевающее лицо Элси. Я с трудом заставила себя повернуться к Чарльзу и встретить его взгляд. Я не нашла спасения от моего надвигающегося осознания в его глазах – мутных от страха и сомнения впервые за все время нашей совместной жизни.

– Энн, у нас украли ребенка, – сказал он, и я почувствовала, как его руки охватили мои плечи, готовые поддержать меня, если я начну падать.

Но я не упала. Я только кивнула и почувствовала внезапный холод в сердце и пустоту в груди, на которой столько раз покоилась головка моего ребенка, так уютно и беззащитно. О, так беззащитно – Чарли был только маленьким мальчиком, он нуждался во мне, он плакал и звал меня сейчас…

Я подбежала к открытому окну, перегнулась через подоконник в холодную черную ночь, где завывал ветер и на небе не было ни звезд, ни луны, ни поддержки и утешения для моего мальчика…

Я звала его, снова и снова, пока мне не стало казаться, что в горле застрял кусок наждачной бумаги, и глаза не стали слезиться от холодного ветра, хлеставшего в лицо.

И когда я наконец замолчала, упав в раскинутые руки моего мужа, единственным звуком, который я слышала, были удары отставшей кровли, упорно колотившей по стене дома.

Весь дом был ярко освещен; в кухне орало радио; телефон разрывался от звонков; незнакомые люди нанесли грязь по всему дому. Я сидела на стуле в коридоре второго этажа. На меня никто не обращал внимания, все ходили за моим мужем из комнаты в комнату, как хвост за кометой.

Когда они вышли из детской, один из мужчин держал конверт в руке, на которой была хлопчатобумажная перчатка; он держал его большим и указательным пальцами, как будто это какой-то дурно пахнущий грызун. Всей толпой они стали спускаться в кухню. Я услышала бормотание. Потом крики, потом снова бормотание.

Между тем еще несколько полицейских с фонарями ворвались в дом, и грязные следы их ног жирно отпечатались поверх других на моих новых коврах.

Никто не спрашивал меня о событиях, приведших к несчастью, никто не задал мне вопроса, есть ли у меня хоть какие-то догадки по поводу того, что произошло. С тех пор как прозвенел первый звонок в дверь и появился первый полицейский, Чарльз был единственный, к кому они обращались. И я приказала себе сидеть тихо и не мешать; эти люди знали, что делать, им предстояло разыскать моего ребенка. Если я буду вмешиваться, им станет труднее делать свою работу.

Поэтому я сидела на стуле, вцепившись руками в колени и так сильно сжав зубы, что они заболели.

– Миссис Линдберг, – я подняла голову. Передо мной стояла Элси, – выпейте чая. Это вас подбодрит.

Я покачала головой. Зачем мне эта бодрость? Зачем мне вообще какие-то хорошие условия, когда мой сын…

– Вам нужно набраться сил. И не только для пропавшего мальчика, но и для того, которого вы ожидаете.