В середине дождя - Олжас Жанайдаров

— Я пошла за ними. Мы вышли в переулок, и тут один взял меня за руки и зажал рот. Я была в шоке, не сопротивлялась. Другой достал шарф и обмотал мое лицо. Потом они куда-то меня повели. Я покорно шла за ними. Когда стали подниматься по лестнице, меня затошнило, но я сдержалась. В квартире развязали мне глаза. Там оказался еще один, помладше. Я не молила их, не просила, это было бесполезно. Я вся онемела, ноги стали ватными. Я была готова к худшему, к тому, что предназначена для всех. Но тот, кто завязывал шарф, сразу ушел в другую комнату. А двое остальных…

Она замолчала. Потом быстро провела рукой по лицу. Смахнула слезы. Ничего не было видно.

— Они сказали не звонить в милицию, никому не говорить. Я и не собиралась. Меньше всего мне нужны были сочувствия и воспоминания. Они опять надели на меня шарф, и вывели на то место, где встретили. До общежития я шла совершенно обычным шагом, не плакала, смотрела только перед собой. Зарыдала только тогда, когда увидела себя в зеркале. Я постарела на двадцать лет. Мои глаза…

Я понял про ее глаза. Тоже все понял. Теперь все понял.

— Я сразу же забралась в ванную. Стояла под душем и рыдала. Хорошо, что я тогда жила в комнате одна. Никого не хотела видеть и слышать. И никому об этом не рассказала. Даже родителям. У мамы слабое сердце. А брата не было в городе — он уехал в командировку. Мне тогда хотелось умереть…

Я гладил ее холодную ладонь.

— Своему парню тоже не смогла рассказать. Я даже не подумала позвонить ему, когда все случилось. У нас с ним тогда была размолвка. Но все равно — если не рассказываешь о таком, значит, не доверяешь? Значит, не любишь? Я молила Бога, чтобы у меня ничего не было. К врачам тоже не пошла. Обошлось — у меня не проявилось болезней, я не забеременела. Две недели не ходила в институт. Из общежития выходила редко. Даже начала курить, но тут же бросила. А потом решила взять себя в руки. Мне надо было как-то выбираться. И я вся погрузилась в учебу. Писала курсовики, делала доклады, много читала. Мне надо было себя отвлечь.

Она посмотрела в окно.

— Когда наконец встретилась со своим парнем, поняла, что не могу быть с ним. У меня тогда вызывали отвращение все мужчины, а он — в особенности. Тем более, он хотел секса, который мне был тошен. Я боялась ездить в метро, боялась толпы, боялась окружающих мужчин. Мне было страшно. Страшен весь мир вокруг. В тот месяц написала много стихов. Очень много. Наверно, это как-то помогло.

Аня замолчала. Я осторожно обнял ее за плечи. Ее волосы касались моей щеки.

— Что ты сейчас хочешь, Анют? — спросил я. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Просто побудь рядом. Немного.

— Может, ляжешь?

Она подумала и сказала:

— Да. Я прилягу. Нужно поспать.

Она легла на кровать, и я укрыл ее одеялом. Сел рядом. Она высунула руку из-под одеяла и взялась за мою ладонь. Некоторое время мы молчали.

— Прости меня, — вдруг сказала Аня.

— За что?

— Я поняла. Ты сегодня расстроился из-за того, что я рассказывала тебе о Леше. И Саше. Я только сейчас это поняла.

Она придвинулась ко мне. И поцеловала. Обхватив ладонью мой затылок.

— Леша — просто мой друг. А Саша — в прошлом. Все это время я думала о тебе. Все эти два месяца я думала о тебе. Для меня нет сейчас человека важнее тебя.

Когда Аня заснула, я осторожно высвободил свою ладонь, плотнее укрыл одеялом и вышел. Потом зашел в ванную и завернул кран: водяной саксофонист замолк. Когда оказался в своей комнате, подошел к окну. Я ни о чем не думал, в голове был бессвязный поток мыслей. Я долго смотрел в черноту, обволакивающую и утягивающую, мирную и безмолвную.

* * *

Утром вновь пошел дождь. В те дни он вел себя именно так: то начинался, то вдруг прекращался, словно там, наверху, на небе, был установлен вентиль с дозатором — ни больше, ни меньше, только так.

Некоторое время я просто лежал в кровати, постепенно примиряясь с явью. Взглянул на часы — одиннадцатый час. Ночью мне что-то снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно. Желание вспомнить было назойливым, как неугомонная муха, но попытки были тщетны. Я встал и направился в ванную.

Когда пришел на кухню, там уже была Аня. Она была в тех же лосинах и в той же футболке, но глядел я на нее чуть другим взглядом. Эта ночь что-то изменила. Аня стала и ближе, и роднее, и понятней. Дистанция, которую я доселе чувствовал, вдруг стерлась. Исчезла.

Аня повернулась ко мне и с виноватым выражением лица посмотрела на меня. Я увидел в ее руках осколки разбитой чашки.

— У меня кривые руки, — сказала она. — Может, склеить? Здесь всего три осколка.

Я взял осколки и выбросил в мусорное ведро.

— Не беспокойся, — сказал я. — Значит, на счастье.

Я провел ладонью по ее щеке. Следов ночных слез не было заметно. Я поцеловал ее и спросил:

— Завтракала?

— Только чай попила. В холодильник без спросу решила не лазить.

— И зря.

Я взял заварной чайник, вылил содержимое в раковину, сполоснул и насыпал новой заварки. Включил электрочайник, достал из шкафа пачку "Геркулеса". Налил молока в небольшую кастрюлю и поставил на включенную плиту. Молоко слегка разбавил водой. Закрыл крышкой кастрюлю. Повернулся к Ане. Она стояла у окна и наблюдала за мной.

— Садись за стол, — сказал я.

Она села. Я достал из холодильника масло, колбасу, говяжий паштет. Нарезал черный и белый хлеб, открыл банку джема, насыпал в вазу печенье. Аккуратно разложил все на столе.

— Ты меня хочешь накормить, как верблюда, на целый день? — засмеялась Аня. — Я в общежитии по утрам только один бутерброд съедаю.

— Завтрак должен быть плотным.

— Угу. С тобой бы я давно растолстела.

И она вновь засмеялась. Это было как маленькое чудо — ее смех. И за окном — на миг сквозь дождь проглянуло солнышко.

Через пятнадцать минут каша была готова. Аня съела бутерброд с паштетом, затем еще один — с колбасой. Я положил ей и себе овсянку. Перед тем как сесть, включил радио. Там крутили хит пятилетней давности — песню Селин Дион "My heart will go on".

Аня облизала ложку и отодвинула пустую тарелку. Сказала:

— Слушай, а ты вкусно готовишь. Просто здорово. Хотя я к овсянке отношусь так себе. Почему я узнаю о тебе все в последний момент?

По скатерти прочертил светлую линию солнечный луч. Линия задела кончики Аниных пальцев, лежащих на столе.

Я встал и налил ей в чашку чай. От чашки шел легкий фруктовый аромат. Аня положила сахар и отпила глоточек.

— А куда мы сегодня пойдем? — спросила она.

— Погуляем здесь, в районе. Если ты не против.

— Не против. Мне тут нравится. Из окна такой хороший вид. Хочу все это осмотреть.

Луч солнца скользнул со скатерти Ане под локоть, словно желая пощекотать. Дождь за окном моросил в неясном свете, нити капель сливались с воздухом.

Я поглядывал на Аню, она пила чай. На ее нежной коже лица появился небольшой румянец. Мне хотелось думать, что все, что было этой ночью, было сном. С ней не должно было случиться то, что с ней случилось. Так не должно быть в жизни — если верить в ее справедливость.

— Смотри — радуга… — сказала Аня.

Я посмотрел в окно. Радуга в четверть круга отсвечивала в несколько цветов на сером, оползшим от сырости, небе. У концов она растворялась и размывалась, бледнея, как хвост кометы. Дождь словно отошел поодаль и теперь моросил, тщательно соблюдая границы. Он постепенно редел. Радуга казалась легкой и бесплотной.

Хотелось протянуть руку и коснуться ее края.

* * *

После завтрака мы оделись и вышли из дома. Дождь закончился, в небе появились голубые просветы, поэтому зонтик мы решили не брать.

Я держал Аню за руку и осторожно переводил через одну дорогу, вторую, третью. Мы проплутали дворами, идя кратчайшим маршрутом, пока не вышли к каналу. Отдельные прохожие и отдельные автомобили встречались нам по пути — случайные, воскресные. Улицы были похожи на улицы из фильмов Антониони, намеренно и не по-настоящему пустынные.

Канал тоже был пуст. Тихие дожди словно разогнали все живое вокруг. В серо-голубом небе теснились фиолетовые облака, и не было ни одной птицы. Под ногами шуршала песочная дорожка, которая одним краем касалась пригорка, спускающегося к воде, а другим — зелени трав, кустов, полудиких деревьев. Вдоль дорожки стояли пустые бетонные скамейки. На противоположной стороне канала виднелись дома, впереди — небольшие мосты. Канал был впечатан в городской пейзаж будто для напоминания жителям, как хорошо бывает на природе.

Мы остановились у моста. Дождавшись, пока светофор покажет зеленый, перешли проезжую часть. Канал тянулся дальше и поворачивал вправо. Но поворот был еще очень далеко.

— Вода и город. Иногда мне хочется побывать в Венеции, — сказала Аня. — В этом сочетании есть что-то божественное.