56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

– Ты не есть русская свинья и осел, – отказался от неравноценной замены Пауль и снова потребовал: – Дать мне сигарет.

Все засмеялись: как раз Филон-то и был русским. Герка хоть по военному билету и числился русским, но уж больно для славянина был скуласт и узкоглаз. Муха – башкир, Леха – узбек, Баллон – украинец, я – татарин.

– Покажешь скальп, дам сигарету, – стал я поддразнивать Пауля.

– Может, тебе еще станцевать? – желчно огрызнулся Пауль.

Белесые его глаза сузились, кулаки сжались и, видать, «зачесались», так ему хотелось в драку броситься. Но курить хотелось сильнее, и он снял старую, с обвисшими полями панаму. Красный, как обруч, охватывающий голову шрам. Редкие, коротко остриженные белые волосы в запекшейся крови, умыться, наверно, еще не успел. Достаю из пачки пару сигарет, протягиваю ему. Он их не берет, вырывает. Нахлобучив панаму, не поблагодарив, повернулся ко мне спиной.

– Пауль!

Он резко, как в бою, одернулся. Я достаю из кармана упаковку с таблетками анальгина, протягиваю:

– Держи, фриц, башка-то, небось, трещит.

Чуть поколебавшись, Пауль берет таблетки и уходит. Пройдя несколько шагов, все так же не оборачиваясь сухо бросает:

– Спасибо.

Странный парень, ни с кем не дружит, особняком держится. Часто ходит навещать своего земляка из четвертого батальона. То есть это не совсем земляк, латыш из Риги. Но для Пауля, за отсутствием эстонцев, он, видать, все равно «благородных» балтийских кровей. Я этого латыша еще по учебке знал, нормальный парень. Он-то мне и рассказал, что в семье Пауля в сорок шестом чекисты деда с бабкой расстреляли, якобы за помощь «лесным братьям». И чего теперь? У нас, кого ни копни, почти у каждого в родне – этот расстрелян, репрессирован, помер с голодухи, отмотал срок или сдох на зоне. Время такое было. Одни стреляли и сажали, другие вставали у стенки или мотали сроки, все остальные молчали. А дети их уже все переженились, а мы их внуки. Разве свою кровь разделишь? И у меня прадеда в тридцать седьмом за то, что он постоянно в мечети молился, расстреляли. Он перед смертью от веры не отрекся. А оба деда у меня в составе Красной армии на Отечественной войне воевали, один убит, второй инвалидом вернулся. Память о них для меня тоже свята. Ну и что мне теперь из-за расстрелянного прадеда к «духам», что ли, переходить? По своим товарищам стрелять? Они-то тут при чем? Слышь, Пауль, мы-то тут при чем, что твоих постреляли. Ты сам-то разве здесь не стрелял?

Радуйся, Пауль Сависаар, теперь твоя Эстония свободна и независима. Ты теперь без риска получить по морде можешь кричать русскоязычным негражданам: «русская свинья». Твои дед и бабка теперь национальные герои, а могилы советских солдат – наших дедов – оскверняют. Ты ж теперь в НАТО, да? Значит, если что, стрелять по нам будешь? Давай, Пауль, стреляй! Ты это умеешь. Теперь уже твоя суверенная Эстония воинский контингент в Афган отправила. И что ты скажешь этим солдатам? Ради чего им умирать? А может, там твой сын служит, а что – по возрасту вполне возможно. Что ты ему скажешь, Пауль? Может, все-таки вспомнишь, как в восьмидесятом промозглой зимой ты загибался в ПМП от желтухи, а ребята из твоего отделения, эти «русские свиньи», достали для тебя капельницы и глюкозу. У нас в бригаде их не было, так они в медсанбат 201-й дивизии ходили и там обменяли на чеки. Или как загасили снайпера, который хотел тебя убить. Многое можно вспомнить. Так что есть, Пауль, за тобой должок. Знаешь, Пауль, если ты хоть одного несчастного русского, живущего в твоей стране, не ткнешь и не попрекнешь, то будем считать, что мы в расчете. А насчет НАТО? Так мы тоже в ответ стрелять умеем, и ты это знаешь.

За нашим батальоном пришли транспортные вертолеты. Подходят прощаться фельдшер Федька и разведчик Васек, жмем руки и желаем друг другу вернуться домой живыми. Может, когда и встретимся с вами, ребята. А вот с Файзабадом уже точно нет. Ну прощай, Файзабад. Прощай, Краснознаменный 860-й отдельный мотострелковый полк, в твоих рядах полно отличных ребят служило, они о себе и про тебя еще напишут. А нам пора возвращаться домой, в бригаду. Крутится, набирая обороты, винт транспортного вертолета. По бортам, первый батальон, по бортам, десантура, у нас еще полно дел.

И опять ПМП, только уже дома, в бригаде. Опять продавленная койка в замызганной грязной палатке. Как только вернулись, я сразу в санчасть пошел. Нога уже не кровоточила, и ранка затянулась, зато кисть руки опухла. Руку мне пулька царапнула, а в ранку инфекция попала. Кисть руки давно уж пухнуть начала, я все наделся – обойдется, а вот теперь температура, озноб, еле стою на ногах. Руку как выворачивает от горячей плещущей боли.

– Флегмона, – быстренько осмотрев меня, поставил диагноз врач, молодой парень в грязноватом белом халате.

После окончания медицинского института призвали его. Пил товарищ старший лейтенант, не щадя живота своего, одно слово – полевой хирург.

– Будем резать, – сурово сказал военврач.

– Насовсем? – испугался я. – Не надо, доктор!

– Хочешь совсем подохнуть? – по-живодерски усмехнулся «помощник смерти», хрипловатым баском утешил: – Не ссы, солдат! Мы быстро. Опухоль вскроем, вычистим, вылечим.

– А я думал, руку отрежете, – с облегчением вздохнул я и, протянув распухшую кисть, разрешил: – Режьте.

– Если сильно попросишь, то можем и всю руку оттяпать, – засмеялся врач и предложил: – Выдвигайтесь на стол, больной, будем оперировать.

Лег я на стол, вытянул больную руку, мандраж меня бьет, всего колотит от страха, на орудия пытки стараюсь не смотреть, а они, никелированные зловеще-красивые, так взгляд и притягивают.

– А почему вы спиртом руки и инструменты не обрабатываете, – встревожился я, глядя на приготовления к операции.

– Нет у нас спирта, – с суровым трагизмом поведал врач, – кончился спирт. – Утешает: – Но ты не бойся, солдат, в полевой хирургии место спирта бензин занимает, им и обработаем тебя.

– Дайте хоть наркоз! – в тоске и страхе шепчу я.

– Это можно, – небрежно кивает добрый врач. – Вот это всегда пожалуйста, нам для вас этого добра не жалко. И приказывает: – Сидоров, наркоз покажи больному и, если он еще раз попросит, введи его прямо в затылок.

Сидоров – это фельдшер, он тоже солдат срочной службы, до призыва ветеринарное училище окончил. Показывает он мне деревянный молот-киянку, ударная часть обшита кожей, и ласково спрашивает:

– Ну как, больной, будем общую анестезию делать? Или уже передумал?

Я передумал, закрыл глаза, сжал зубы, решил терпеть. Пока кисть новокаином обкалывали (местная анестезия), зубы у меня еще сжимались, а как резать стали, так заорал. Крыл я их матом, и плакал, и снова крыл, и так до конца операции.

Медицинской службы товарищ, старший лейтенант Макеев, был ты у нас в бригаде и жнец, и кузнец, и на дуде игрец – хирургом, терапевтом, инфекционистом и прочая… прочая… Многих раненых ребят с того света вытащил, многим больным здоровье вернул, меня тоже вылечил. Спасибо тебе! За то, что не было спирта, прощаю. За то, что киянкой пугал, прощаю.

Но тогда на операционном столе, сильно я жалел, что не было рядом родного РПКС, убил бы. А вот за это уж ты меня прости.

Рука после операции гореть перестала, только все ныла и ныла. Вот и сейчас ноет. Ночь уже. Не спится. Дом вспоминаю, маму, квартиру нашу, свою забитую книгами комнату. В книжках про войну совсем по-другому пишут. Читаешь и думаешь: «Эх, вот бы мне туда! Уж я бы показал!» Вот и попал, показывай. Только не я показал, а мне показали. Грязь, голод, усталость, скука, страх, боль, пока чужая смерть – вот тебе и вся война. А еще и бессмыслица, не понимаю я: ну ради чего тут помирать должен? Кому все это надо? Уж точно не мне. Не понимаю, а воюю. Как и все тут. Бессмыслица. Скорей бы закончилась эта ночь, скорей бы утро. Только ночью мучает бессонница, только ночью эти мысли, как вши, по тебе ползают. Днем проще, и думы привычные: раздобыть пожрать, курнуть, поспать и снова пожрать. А потом опять ночь и бессонница, такая же бессмысленная и тяжелая, как и вся эта война.

Днем от скуки, хромая, бродил по санчасти. Общая медицинская палатка для больных и раненых, палатка приемная, перевязочная, она же операционная, жилая палатка для персонала, еще одна – аптечный склад, на отшибе одиноко стоит палатка инфекционного карантина. Вот и весь пункт медицинской помощи нашей бригады.

Просто больных, как ни странно, мало было. Казалось бы, тяжелейшие условия, а терапевтических больных почти нет. Молодые мы все были, здоровые, да и к службе приноровились. Вот и не болели почти.

– Вот тебе таблетка. Одна половина – от головы, другая – от жопы, – добродушно отвечает на приеме врач на жалобу очередного бойца:

– Ой, как голова болит, ой, как сильно тошнит!

Вот и все лечение. Настоящие болезни такой армейский универсальный медикаментозный метод, конечно, не излечивал. Но симулянтам, как их у нас называли, «шлангам», помогал здорово. А вот желтушников врач с одного взгляда определял. Насмотрелся этого «добра».