56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

Негромко продолжает напевать Васек и снова рисует, а у меня в животе заурчало. Осетринка, пиво, коньячок, как жрать-то охота…

– Слышь, земляк, а как бы нам выпить да пожрать раздобыть, – отрываю я Васька от искусства.

– Пожрать запросто достану, а вот выпить…

– Пехота, чмо ты и есть чмо, – с оттенком пренебрежения укоряю я Васька за то, что среди ночи он не может раздобыть выпивку.

– Сам ты… – матерится Васек, защищая честь и славу своего рода войск.

Ранен Васек в левую руку, это только и спасло его от моего гнева, когда я услышал, какими да еще и разэтакими являются «потешные» десантные войска вообще и я в частности.

– Где у вас фельдшер квартирует? – подавив гнев, интересуюсь я.

– Тут же, в ПМП, в жилой палатке, – злобно, все еще держа обиду, отвечает Васек.

– Зови дневального, пусть он нам его сюда представит.

– Зачем?

– Выпить хочешь?

– Ну!

– Тогда зови.

– Дневальный! – резким коротким выкриком зовет Васек.

Дневальный, по виду недавно призванный солдатик, прибежал, молча выслушал приказание и убежал. Минут через тридцать приходит фельдшер, заспанный, недовольный, раскормленный.

– Помираешь, что ли? – пренебрежительно язвит он.

– Без водки и жратвы помираю, – нагловато усмехаюсь я. – Хреново у вас тут, тоска одна.

– Да ты что, совсем охуел?! – аж надсаживаясь от возмущения, заорал фельдшер. – Ты меня за этим вызвал?!

Беру с койки свой пулемет. Глаза у фельдшера округлились, сытое, круглое, толстощекое лицо похудело и враз опало.

– Ты чего? – растерянно бормочет он. – Я ж тебя перевязывал, лечил, ну успокойся, давай я тебе укольчик сделаю.

– Ширяться не буду, – решительно отказываюсь я и указательным пальцем в деревянном прикладе своего пулемета ковыряюсь.

В прикладе РПКС-74 специальное отверстие предусмотрено, образцовый военнослужащий хранит там оружейный пенал с приспособлениями для чистки оружия. Образцовым я никогда не был, а в отверстии храню всякие интересные малогабаритные штучки. Именно по этой причине с личным оружием стараюсь не расставаться. Ага, вот, нащупал. Вытряхиваю крохотный завернутый в промасленную тряпочку сверточек. Разворачиваю. А там отделанный синей эмалью золотой мужской перстень. Я его с «духа» снял. С живого, с живого, тела я никогда не трогал. В плен «дух» попал, ну не отдавать же такое добро штабной сволочи, один хрен перстень отнимут. Даже если наши не тронут, то перстень после передачи «духа» местным хаддовцы[35] все равно отберут, а то еще и пристрелят пленного, чтобы не возникал. «Дух», кстати, это тоже прекрасно понимал, не возмущался, сам снял, сам отдал. Зато я его живым довел и проследил, чтобы его не тронули охочие до расправ хаддовцы. Так что квиты. По-моему, конечно.

Показываю золотую цацку фельдшеру, называю цену: пол-литра медицинского спирта, пять банок тушенки, блок сигарет, две упаковки анальгина. Дешево, конечно, почти задарма, но ведь у всех так: тяжело пришло, легко ушло. Чего его жалеть, живы будем – еще добудем.

– Настоящий? – колеблется фельдшер, рассматривая трофей.

– У тебя соляная кислота должна быть, вот и проверь, – оставив пулемет и развалившись на кровати, вполголоса предлагаю я.

– Договорились, – пряча перстень во внутренний карман, решился фельдшер.

Через час у нас застолье. Втроем сидим. Васек, фельдшер и я. Одну фляжку с уже разбавленным спиртом, три банки с тушенкой и половину сигарет я сразу отложил для своих. Все остальное выставил. Ну что, приступим? Разведенный спирт, открытые банки с тушенкой, наломанный кусками белый хлеб. Помянули ребят. Еще выпили. Рана ныть уже перестала, тепло, хорошо, душевно.

Мои вещи дневальный уже в палатку к Ваську перетащил. Полулежу на кровати, в голове все так сладко плывет, и без интереса слушаю, как достает фельдшера уже полупьяный Васек:

– Нет, ты мне скажи, ну почему для нас никогда ничего нет, а дай тебе на лапу – так все сразу есть.

– Ты думаешь, я только себе беру? – отбивается фельдшер. – Начмеду дай, туда дай, сюда дай. Все спирта требуют, а его, между прочим, мало выдают. Вот вам даже на обработку ран и то не хватает.

– Оставь его, Васек, – лениво прошу я. – Не нами начато, не при нас закончится. Наливай лучше.

Выпили, небо, губы уже как онемели, без вкуса жую тушенку и рассказываю:

– У меня в школе военрук был, мировой мужик, всю

Отечественную войну в пехоте отпахал. Так вот, он говорил, у них на фронте такая же херня была. Солдату на передовой нет ничего, а тыловые суки в три горла жрут, пьют и в хромовых сапожках щеголяют, а полуголодная пехота в обмотках б/у воюет. И трофеи тогда брали не хуже, чем мы теперь, а уж как в Германию вошли…

– А на армейских складах что творится, – не давая закончить рассказ, перебивает меня фельдшер, пьяной обидой дрожит его голос. – Положено медикаменты выдавать по списку, по заявке, с учетом ведения боевых действий, а там… – Забористо поминая армейскую «мать», клокочет злостью фельдшер и продолжает: – Того нет, сего нет, это не положено, вот это ждите. Короче, х…й вам! А если мы не изловчимся все достать, то у нас раненые прямо на столах умирать будут, как Рафик сегодня. Вот ты, – оборачивается он ко мне: – Небось, как и Васек, думаешь, что я сука тыловая, спирт, тушенку ворую да за чеки все продаю или на барахло меняю. Таки да?

– Отстань, – вяло отмахиваюсь я.

– Думаешь! – бешено кричит он и вскакивает с табурета, подходит ко мне и трясет за отвороты расстегнутого х/б, близко к моему его красное лицо, слюни с губ брызжут. – А ты знаешь, десантник херов, что мы все это собираем да, накланявшись, отдаем на армейских складах, чтобы нам хоть по списку все медикаменты выдали. Ты, под такую твою мать, знаешь, что на твою золотую побрякушку я таких лекарств добуду, что только генералам дают, и ими наших пацанов лечить буду! Да, я сука тыловая! Не хожу на боевые, зато тут вас лечу, как могу, как умею.

– Брось орать, Федька, – негромко просит Васек. – Давайте еще по одной, ребята.

– А у меня тост, – стряхнув руки фельдшера и привстав, говорю я. – Давайте, ребята, выпьем за настоящих врачей и за тебя, Федя, за то, что нас с того света вытаскиваете и лекарства достаете и вообще…

Налили. Выпили. Пьяный заревел фельдшер Федька, слабоват на спиртное оказался, бывает. Ладно тебе, не реви, не баба.

– Рафика сегодня не спасли, – трясет он башкой. – Одна пуля ему под сердце попала, вторая легкое пробила, крови много потерял, прямо на столе захрипел и умер.

– Бывает, – пожимаю плечами я. – А что у вас комполка к каждому раненому ходит? У нас такого нет. Убили так убили. Ранили так ранили. Обычное дело.

– Тут другое, – нахмурился Васек. – Рафик, он земляк командира. Тот его родителей знает. Вроде как с отцом его дружил в детстве. Когда Рафику осенью семьдесят девятого срок призываться подошел, его комполка к себе взял, еще до войны. Потом, как вошли в Афган, он его в писаря хотел пристроить, а тот в разведроту напросился. Говорит, мол, не хочу, чтобы в меня пальцем тыкали. Мировой парень был, его весь полк уважал.

– Любимец богов, – пьяно пробормотал я.

– Чего? – насупился Васек.

– Кого боги любят, того они молодым к себе забирают, – устало, с усилием шевеля онемевшими губами, пояснил я. – У эллинов такое поверье было.

– На хер это поверье! – заорал фельдшер, не вытирая с багрового лица слезы и сопли. – Человек жить должен. Ты понимаешь, жить и быть счастливым, мы имеем право на жизнь, мы его тут уже заслужили.

Заслужили? Да мы, кто живым вернется, своего счастья сполна хлебнем. Много нам его досталось, хоть отбавляй. Да и не только нам… Подлость и предательство, возведенные в ранг политики, воровство, ставшее добродетелью, измена, ставшая доблестью. Вот что нам подсунут в этой жизни. Героями станут не Рафик, отказавшийся прятаться в штабе, не Витек, убитый осколком мины в разведке, не Фаик, получивший две пули и выживший, не тысячи других убитых или израненных ребят, награжденных орденами и медалями или оставшихся без отличий, нет. Новому времени нужны свои герои – наемные убийцы, бандиты, воры в законе и без закона, продажные девки и еще более продажные политики. Это про них снимут фильмы и напишут книги, их песни зазвучат на радио и телевидении. Им будут завидовать и подражать. Ну что ж, какая страна, такие и герои. А про вас, ребята, никто не вспомнит, никто даже не подумает, что вы тоже имели и имеете право на жизнь и счастье. Время выбрало не нас. Вот и все. Ничего. Выше голову, ребята! Мы исполнили свой долг. Как смогли. И выпьем братцы: «За нас с вами и хер с ними!»

А пока мы еще здесь, в этой палатке. Пока мы еще только мечтаем о счастье, каждый о своем. Наливай, Васек. Еще по одной дернем, за тех, кто в горах, пусть живыми вернутся.

– Вот ты мне объясни, – как издалека доносится голос Васька.

Ого, да я уже пьян, еле его слышу, плыву в своем опьянении, как в теплой, прогретой солнцем волжской водице. Эх, Волга, милая ты моя, как же я соскучился по твоей речной ласке. Смотрю, как силится докричаться до меня Васек, напрягаю слух, усилием воли удерживаю убегающее в алкогольную нирвану сознание и слышу: