Элоиза и Абеляр - Режин Перну

Так кончается это письмо; поразмыслив над ним, мы можем понять, почему Абеляр предпочел о нем умолчать, ибо некоторые низости и гнусности требуют умолчания. Любопытно, что это письмо — единственное сочинение Росцелина, которым мы располагаем в полном виде; от всех прочих сохранились лишь те отрывки, что приведены Ансельмом Кентерберийским в труде, где он опровергает воззрения Росцелина; единственный документ, дошедший до нас в неприкосновенности, то есть в том виде, в каком он вышел из-под пера автора, дает нам яркий портрет этого старца, чьи уста извергают непристойности и сквернословие. Весьма вероятно, что Росцелин умер вскоре после того, как было написано это письмо, иначе не объяснить тот факт, что он никак не проявил себя на соборе в Суассоне. Для Абеляра же скоропостижная смерть Росцелина могла быть еще одним поводом умолчать об этом послании, появление которого, надо признать, он сам же и спровоцировал.

«Да убоятся те, кто пишет книги, многоглавого судьи, ибо толпа принимается их судить».

Письмо Росцелина послужило своеобразным «предисловием» к тем несчастьям, что обрушились на Абеляра в 1121 году.

У нас нет источников, из которых мы могли бы узнать все обстоятельства, сопутствовавшие осуждению Абеляра на Суассонском соборе в 1121 году, кроме рассказа самого Абеляра, содержащегося в «Истории моих бедствий». Быть может, этот рассказ и неполон, но он достаточно драматичен и позволяет представить различные «фазы» Суассонского собора, не особенно утомляя пересказом довольно нудных дискуссий — дискуссий, порой производящих на нас впечатление какой-то болтовни, преисполненной хитрых уловок и крючкотворства, настолько сам предмет спора кажется нам далеким от наших повседневных забот.

Абеляр возлагает всю ответственность за созыв этого собора на своих бывших соучеников, Альберика и Лотульфа, проникшихся к нему глубокой завистью. «После смерти наших общих учителей Гийома и Ансельма они претендовали на главенство и на то, чтобы быть как бы единственными наследниками умерших. Оба они возглавляли школы в Реймсе. Они осаждали своими наговорами, направленными против меня, своего архиепископа Рауля и побудили его призвать Конона, епископа Пренестинского, осуществлявшего в то время во Франции миссию папского легата, с тем чтобы созвать собрание в Суассоне и назвать его собором, пригласив на него меня и призвав представить собору мой известный труд о Троице».

Итак, Абеляр отправился в Суассон со своим весьма спорным, на взгляд церковных иерархов, трудом. Приняли его в Суассоне очень враждебно: когда он шел по городу, из толпы раздавалась брань и летели камни, — горожан заранее настроили против Абеляра и его доктрины; все думали, что он — опасный еретик, утверждающий в своих трудах и речах, будто существуют три Бога. В наше время, отличающееся религиозной терпимостью, такая неистовая злоба по отношению к предполагаемому еретику кажется крайностью, но, пожалуй, довольно легко понять причины враждебности народных масс, если вспомнить, что подобное случалось и в наши дни. Для простого народа той эпохи вера в Троицу была чем-то основным, главным, столь же основополагающим, как, например, вера в истину марксистской доктрины, бытующей в странах «за железным занавесом». Разве не наблюдали мы в XX веке, как некие доктрины навязывались целым народам и оказывали на них такое влияние, что под их воздействием ставились под сомнение и отвергались даже данные, полученные в ходе научных исследований? Так, теорию Лысенко навязали в СССР в области генетики те, кто стоял у руля политической власти, а теория Менделя была отвергнута; и это произошло в XX веке, в эпоху великого научного прогресса, в эпоху, когда, по мнению многих, наука заняла то место, которое прежде занимали религия, мораль, философские учения и т. д. Так вот, представим себе, что было бы, если бы какой-нибудь приверженец теории Менделя или так называемый «уклонист» заявился бы в какой-нибудь колхоз или город в СССР лет тридцать назад, и мы поймем, почему появившегося в Суассоне Абеляра, якобы утверждавшего, будто существует три Бога, встретили градом камней.

Прибыв в город, Абеляр явился к папскому легату Конону Уррахскому, епископу Пренестинскому, и передал ему свой труд. Он заявил, что готов «либо внести определенные изменения в свою доктрину, либо понести за нее наказание», если в ней обнаружатся какие-либо еретические положения. Легат, вероятно, ощущавший некоторое смущение, предложил Абеляру отдать труд на суд архиепископу Реймсскому Раулю, а также и тех двоих, кто выдвинул против него обвинения в ереси, о чем Абеляр пишет не без горечи: «…сами враги наши — судьи», цитируя Священное Писание (Втор 32:31).

Однако вопреки ожиданиям Абеляра собор начался, но о его труде не говорилось ни слова. «[Альберик и Латульф], пролистав весь трактат, изучив его вдоль и поперек в надежде найти что-либо предосудительное и не обнаружив ничего, что позволило бы им обвинить меня перед собравшимися на собор, отложили осуждение книги, коего они так жаждали, до окончания собора». Тем временем Абеляр, пытаясь противостоять надвигающейся буре, принялся публично излагать основы своего учения в церквях и прямо на площадях, как это было принято в те времена; в своих речах он стремился, по его выражению, «сформулировать основы католической веры согласно с тем, что было написано», то есть, по сути, он стал комментировать догмат веры, подкрепляя свои воззрения отточенными аргументами. Благодаря красноречию Абеляра мало-помалу общественное мнение переменилось в поддержку философа: многие поняли, что речь идет вовсе не о еретике, а напротив, о человеке, который открывает слушателям новые соображения относительно великой тайны Троицы. И народ, как мы уже видели, принимал активное участие в жизни Церкви, и клирики начали интересоваться, кто же такой этот странный еретик, проповедующий постулаты воистину безупречной доктрины, и почему собор продолжает заседать, но дело этого еретика так и не рассматривается. «Неужели судьи признали, что скорее ошибаются они, нежели он?» — вопрошали люди. Альберик совершил несколько тщетных попыток в ходе частных бесед уличить Абеляра в еретических воззрениях, но не сумел смутить его и привести в замешательство.

«В последний день собора до открытия заседания папский легат и архиепископ долго совещались с моими двумя соперниками и с некоторыми другими особами о том, какое решение следует принять относительно меня и моих книг, каковые и были основной причиной созыва собора». Тогда взял слово один из прелатов, принимавших участие в заседаниях. Речь идет о Готфриде Левском, епископе Шартрском, человеке в те времена очень почитаемом. Он тогда уже пять лет был епископом в Шартре, и в этой должности ему предстояло находиться тридцать лет, ибо умрет он в 1148 году, прослыв человеком великой мудрости и святости. Готфрид, епископ Шартрский, был верным другом Абеляра, он никогда не терял его из виду и всегда старался защитить не только от врагов, но и от него самого, избавляя от тех трудностей и несчастий, которые Абеляр навлекал на себя своим неосторожным поведением. Не о нем ли думал Абеляр, когда обращался к «другу», которому была адресована «История моих бедствий»? Воспевая дружбу, Абеляр использовал следующие выражения: «Истинный друг превосходит все дары Господа / Среди всех богатств предпочтение следует отдать другу. / Человек, обладающий таким сокровищем, уже не беден./ Сокровище же это тем более драгоценно, что является большой редкостью».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});