Рассказы об античном театре - Станислав Венгловский

Царь был явно нетерпеливее супруги. По дороге к святилищу он успел заглянуть и в другие храмы того же всё ведавшего Аполлона. Жрецы обнадежили его обещанием, будто он возвратится домой непременно вместе с желанным наследником.

Креуса меж тем явилась прямо к святилищу, несмотря на слишком раннюю пору и на то, что крепкие двери его еще были напрочь заперты. В святилище она обратила внимание на очень красивого юного служку. Затеяв с ним разговор, царица выяснила, что юноша совершенно не знает, чей он сын, кто его родители.

Завязавшийся разговор был прерван появлением ликующего Ксуфа. Царь тут же устремился к прорицательнице, и там ему в самом деле ответили, что сыном его станет молодой человек, который первым попадется на глаза при выходе из храма. Этим встречным стал храмовый служка, уже приглянувшийся Креусе. Обрадованный Ксуф без промедления объявил юноше волю божества, чему молодой человек несказанно обрадовался: он становится сыном самогó афинского царя!

«А кто же моя мать?» – с надеждой поинтересовался юноша, но Ксуф не знал на это ответа.

Ксуф решил пока что не признаваться Креусе о своем привалившем счастье, а в честь обретенного взрослого сына устроил роскошный пир.

На пир были созваны все жители Дельф. Гости собрались в украшенном щедро шатре, за столами, уставленными всевозможными яствами. Ничего не ведавшая Креуса, между тем, пронюхала одно существенное обстоятельство: у ее мужа есть добрачный сын! Это – храмовый служка, который так ей понравился. А зовут его Ион.

Царица всполошилась не на шутку. О боги! Быть может, это чадо какой-нибудь подлой рабыни? И Ксуф собирается объявить его своим наследником? На афинском престоле может оказаться ничтожный раб! Допустить подобного нельзя никак.

Смятение царицы подогревал ее верный слуга, прекрасно помнивший прежнего царя Эрехфея. Креуса поручила старику отравить прекрасного незнакомца, таящего в себе грозную опасность.

В разгар грандиозного пира слуге удалось незаметно подсыпать яда в кубок, предназначенный для Иона. Однако в последнее мгновение, перед тем, как поднести сосуд к губам, Ион заподозрил что-то неладное и выплеснул содержимое кубка на землю. Ручные голуби, всегда наполнявшие храмовые пространства, с воркованьем набросились на жидкость. И вот один из них затрепетал крылышками в предсмертных судорогах.

Иону все стало ясно. Старик хотел его отравить! Кто заставил его пойти на столь ужасное преступление?

Отпиравшийся поначалу слуга в конце концов сознался, произнес имя Креусы.

– Как? Эта женщина, которая только что вела со мной задушевные разговоры?

Когда Ион изложил замысел царицы перед судом дельфийских старейшин, они единогласно осудили ее на смертную казнь. Прослышав о приговоре, Креуса бросилась к жертвеннику Аполлона, умоляя бога о спасении. Явившийся Ион попытался было схватить осужденную, но тут перед ним появилась жрица Пифия. В руках у вещей старухи качалась та самая колыбелька-корзинка, в которой Гермес доставил когда-то Иона-младенца в Дельфы. Креуса тотчас узнала лежавшие там украшения. С криками радости устремилась она навстречу пораженному Иону. Ее уста без запинки перечислили всё находившееся в корзине. Более того, Креуса заявила всем, что Ион является сыном всемогущего Аполлона…

Конечно, нелегко было юноше поверить подобному утверждению. Тогда Креуса призвала на помощь богиню Афину.

Великая богиня, представ перед изумленными сыном и матерью, подтвердила все сказанное царицей. Юноше она посоветовала немедленно следовать в Афины, где ему суждено было вскоре сделаться царем. Более того – стать родоначальником сильного эллинского племени, то есть – ионян.

Мастерство

Что же, во всем изложенном нами усматривается некая неоспоримая логика.

Еврипид явился в то самое время, когда в драматургии и в театральном деле все уже вроде было утрясено и в основном обустроено. Все казалось давно уже выработанным, тщательно приспособленным. Все достигнутое вполне устраивало и государство, и общество. Менять что-либо никто не собирался. Новым поэтам и новым актерам оставалось действовать в установленных рамках, приняв все как данное. Действовать в пределах выработанной тематики. Предстояло оперировать теми же мифическими персонажами, на все лады варьируя популярные сказания.

Вполне возможно, что сотни, а то и тысячи поэтов в эллинском мире так и поступали, превращаясь в добротных ремесленников. Их произведения, в лучшем случае, будучи увиденными всего только раз, навсегда затем канули в реку забвения. Счастье улыбнулось немногим из их собратьев.

Но гений Еврипида способен был проявить себя даже в этих стеснительных рамках. Еврипид наполнил известные сюжеты новым стремительным действием, раздвинув тесные рамки, нередко даже ломая их. Его произведения стали всемирно известными. Сделались бессмертными.

Искусство Еврипида служит энциклопедией современной ему действительности, современных взглядов на окружающую жизнь. Как живые предстают в его произведениях люди, начиная от какого-нибудь последнего стража, от простоватой кормилицы-старухи, наивного ребенка, а заканчивая грозными царями и могучими героями. А также всемогущими небожителями, которые тоже являются вроде земными обитателями.

Господа, рабы, прожигатели жизни, воины, мужчины, женщины, юноши, девушки… Бесхитростная логика простолюдинов, а почти что рядом – изощренные философские мысли…

Кажется, Еврипид ко всему пригляделся, везде успел побывать. Если же он и не приходился сыном незаметному торговцу и простой зеленщице, если не послужила ему кабинетом просторная пещера на острове Саламине, – то все же он побывал и на этом острове, в какой-нибудь иной просторной пещере. Как побывал и на малоазийском побережье, в храме, где хранились творения великого Гераклита.

О дворцах македонского царя Архелая – нечего и говорить. Это – неоспоримый факт. В них Еврипид просто-напросто обитал.

К тому же Еврипид неслучайно прослыл «философом на сцене». Да, по мысли, не раз высказываемой в античности, люди у него представлены такими, какие они есть на самом деле, в отличие от Софокла, который изображал современников таковыми, какими ему хотелось их видеть.

При всем этом Еврипид наполнил свои драмы таким логически выверенным напряженным действием, такой динамикой, такой закрученной интригой, что разрядить все это порою было уже никак нельзя, кроме как вторжением божественных существ.

Правда, против характерного для него приема dеus ex machina выступали еще в древности, еще современники Еврипида. Этот прием критиковал комедиограф Аристофан, о котором нам еще предстоит говорить.

Не принимал его и великий Аристотель. Мудрец полагал, что развязка трагедии должна вытекать из естественного хода событий.

Еврипиду, его буйному характеру, не хватало уравновешенности, филигранной обработки драмы – всего того, что было присуще спокойному Софоклу. Но Еврипид об этом меньше всего заботился. Он пытался ломать препоны и устранять препятствия.

Так в чем же заключалось его новаторство?

Начнем с хора. Роль и значение хора в античном театре уменьшались задолго до появления Еврипида. Конечно, драма, родившаяся из стихии хора, не могла так скоро и полностью избавиться от его доминирующей роли. Лишь по частям она могла стряхивать с себя надоевшие покровы его, – а все же драматическая часть театрального представления, разговоры и само общение действующих лиц все сильней и заметнее вытесняли хор. Все меньше и меньше оставалось на подмостках места для музыкальных номеров, развлекательных песен и плясок.

У Еврипида хор становится явной помехой в развитии действия. Он почти перестает быть действующим субъектом, о чем уже абсолютно твердо заявит в следующем столетии ученый муж Аристотель. Будучи вынужденным все же терпеть присутствие хора, Еврипид, однако, не решается на революционный переворот.

Скажем, Медея у него умоляет хористов не мешать ей в поступках и действиях, когда она замышляет и осуществляет самые страшные вещи – убивает собственных детей. Хор, находясь все время на театральной площадке, становится невольным свидетелем всех замыслов действующих лиц. Порою это выглядит совершенно необоснованно, и Еврипиду приходится как-то обыгрывать присутствие хористов, как бы оправдывать его. Скажем, некий царь Тоас в «Ифигении в Тавриде» не может игнорировать присутствие хора и угрожает ему всевозможными карами за явное попустительство, если только не за потворство и подстрекательство Ифигении, которая не скрывает смелых планов по освобождению брата Ореста и его друга Пилада.

Иногда отношения с хором вообще доходят до несуразностей. В «Ипполите» он, становясь очевидцем самоубийства несчастной Федры, свидетелем ее отчаянной клеветы, нисколько не облегчает раскрытия этого преступления. Драматургу даже приходится призывать Артемиду, с разъяснениями Тесею, что же произошло на самом деле.